Иван Григорьевич НОСТИЦ

Иван Григорьевич, граф Ностиц (1824 — 1905), родился в Екатеринославской губернии Новомосковского уезда в знатной и богатой семье. Воспитывался в Пажеском Его императорского величества корпусе и в 1841 году в возрасте семнадцати лет начал служить в конном полку лейб-гвардии в чине корнета. С юности увлекался фотографией. Его камера запечатлевала участников военных событий, как друзей, так и врагов.

На службе граф Ностиц довольно быстро получал повышение в чинах. Принимал участие в войнах и походах, за что награжден был орденом и медалями, как российскими, так и иностранными. Тридцати четырех лет от роду был назначен командиром Нижегородского драгунского полка, который стоял в Чир-Юрте. С января 1863 года И.Г.Ностиц был произведен в генерал-майоры с назначением в свиту его императорского величества Александра II. С этой поры перед фотографической камерой графа позирует царская семья и придворная знать. Уйдя в отставку в 1874 году в чине генерал-лейтенанта, И.Г.Ностиц, рано овдовевший, занимался воспитанием сына Григория (р. 1862 г.) и фотографией. Он — действительный член V отдела императорского Русского технического общества (ИРТО); участник юбилейной фотографической выставки 1889 года в Петербурге.

На многих российских выставках в 1880 — 1890-х годах можно было видеть его фотографические работы, за которые ему присуждали медали и похвальные отзывы; слово «любитель» брали в кавычки, тем самым подчеркивали профессионализм фотографа. Часто ему объявляли благодарность «за неутомимые, в течение многих лет труды по фотографии». В 1890 году Одесское императорское Техническое Общество устроило в Одессе выставку, посвященную достижениям фотографии и ее применению. Среди фотографов-любителей были два замечательных мастера: А.С.Мазурин из Москвы и И.Г.Ностиц. Более тридцати работ представил Ностиц на эту выставку и по ним можно судить о пристрастии фотографа к морю, флоту, к красотам Москвы, Севастополя, Ялты.

Все выставленные светописи без ретуши как на негативе, так и на позитиве, сняты объективом Далмейера на бромо-желатиновых пластинах Обернетера и Фелиша (в Петербурге) и на «Аmerican Film» Истмана, причем пленка с бумаги этой не была снята, а покрыта для прозрачности вазелином.

Занимался Ностиц и фотографированием красот далекой Индии, куда совершил специальные путешествия. И.Г.Ностиц издал альбом «Светописи графа Ностица. 1896 г. Продажа в пользу Паньковского приюта у Днепра Екатеринославской губернии». В альбом вошли сюжеты и одесской выставки 1890 года: виды Ялты и крейсер «Память Меркурия» в Севастополе; в альбоме также помещены портреты цесаревичей — Александра III (1866 года) и Николая II (1891 года). Альбом является уникальным историческим памятником, сохранилось их небольшое количество: около 5, не более.

К ИСТОРИИ ПОРТРЕТА

В начале сентября 1859 года пленный Шамиль — повелитель гор, имам Чечни и Дагестана, явился гостем Чир-Юрта, где он прожил три дня и где граф Ностиц старался доставлять развлечение именитому гостю. Заметив, что Шамиль любит слушать музыку, всякий день во время завтраков, обедов и ужинов заставлял играть трубачей.

Ностиц показывал Шамилю свои фотографические работы в альбомах и пояснял их рассказами. Живописная местность Дагестана, Чечни или Закавказья мало интересовали Шамиля; он желал видеть то, на что придется ему смотреть на севере, и виды европейского города, церкви, какого-нибудь многоэтажного дома, и в особенности «шайтан-дороги», как он называл чугунку, с ее паровозами, вагонами и дебаркадерами, заставляли его серьезно задумываться и внимательно, подолгу рассматривать эти картины, точно он старался усвоить себе их изображения, чтобы потом ничему не удивляться.

Сохранились записи графа И.Г.Ностица о том, как он снимал портрет Шамиля в Чир-Юрте.

«Не желал я выпустить Шамиля из моего дома, не сняв с него портрета, но два дня бушевал чир-юртовский ветер и невозможно было приняться за работу. Наконец, уже в день отъезда ветер стих, и я спросил Шамиля, не хочет ли он иметь свой портрет? Имам не понимал в чем дело, но желая сделать угодное своему новому кунаку, который угощал его три дня, согласился и вышел в садик, где находилась моя лаборатория… Я усадил имама на стуле, прося его сидеть неподвижно в течение десяти секунд — тогда мгновенной светописи еще не знали — и навел на него камеру с большим объективом, который в своей медной оправе блестел на солнце, как маленькое орудие. К моей немалой досаде, Шамиль сидел неспокойно, тревожно оглядывался по сторонам, и, судорожно ворочаясь на стуле, то и дело брался за рукоятку кинжала. Работа не удавалась; несколько раз я возвращался в мою лабораторию, чтобы заготовить новые стекла, а время уходило, дормез князя Барятинского, присланный из Тифлиса, был заложен, конвой ожидал, и меня торопили, говоря, что переезд, назначенный в этот день, далекий. Все это мешало мне еще больше, но я уже решил, что имам не покинет мою штаб-квартиру, не оставив на стекле своего изображения, и не замечал совсем, что лицо Шамиля изображало далеко не дружелюбное ко мне отношение, и что кинжал его был вытащен до половины.»

«Принес я стекло — опять неудача: нужно было заготовить новую пластинку; но на этот раз, идя в лабораторию, я случайно обернулся назад, и увидел перед собой картину далеко не мирного характера: за кустами и каменной оградой моего мизерного чир-юртовского садика стояли драгуны и держали ружья наготове, штыки были примкнуты. Полковой адъютант, узнав, что я буду в саду один на один с Шамилем, да еще вооруженным, вообразил, что я могу подвергнуться опасности, и, побежав в первую казарму, вызвал штуцерных. Их разместили частию за оградой, а частию в кустах, с приказом не высовываться, но быть в готовности, если случится что-нибудь недоброе. Драгуны были старослуживые; многие из них провели по десятку и более лет на Кавказе, но никогда не видели Шамиля, а теперь случай представился такой удобный, что они мало-по-малу начали выползать из своей засады, но ружья держали наготове. Вот эта-та картина, не представлявшая ничего успокоительного, и смущала Шамиля. Я мгновенно удалил их и извинился перед имамом, который, поняв, что было какое-то недоразумение, сел смирно и дал с себя снять портрет. Затем я ввел его в лабораторию и проявил перед ним пластину, что очень поразило Шамиля, но он постарался скрыть свое удивление; зато сын его не выдержал и начал плясать нечто в роде лезгинки в моей маленькой лаборатории, высоко подымая руки. При каждом движении этого энтузиаста, мне казалось, что он длинными рукавами своей черкески непременно свалит на голову своего отца какую-нибудь азотную или серную кислоту, и что Шамиль, взятый невридимым на высотах Гуниба, будет попорчен в моей лаборатории. В темноте я искал дверь, чтобы вытолкнуть Кази-Магому, но, как всегда бывает второпях, я ручки не нашел и выломал дверь.»

«Шамиль благодарил меня и, взяв меня за руку, отвел в сторону: «У меня просьба к тебе, сделай портрет моей любимой Шуанеты; она, вероятно, будет проезжать твою крепость, но я чую, что родичи ее в Моздоке остановятся, и я ее более не увижу».
«Она будет, вероятно, ночевать в моем доме, но она будет в чадре, и лица ее я не увижу».
«Я дам ей письмо», — ответил Шамиль. И этот автограф имама долгое время сохранялся у меня в бумагах.
Через неделю Шуанета была в Чир-Юрте, и я исполнил желание Шамиля.

Потом, уже несколько лет спустя, я встретил Шамиля с его семейством близ Киева на днепровском пароходе; он ехал в Мекку. Мы встретились как старые знакомые, и во время плавания до Кременчуга вспомнили о пребывании его в Чир-Юрте и о моей фотографии.
«Я был уверен, — говорил мне Шамиль, — что лишат жизни, и полагал, что тебе дан приказ расстрелять меня, да и кто же мог это лучше исполнить, как не командир „шайтан-драгунов“? К тому же ты мне сделал новую одежду, а так поступали у нас с анибами, которых я приказывал казнить, — их всегда одевали во все лучшее и новое. Ты меня посадил на стуле в уединенном саду, навел на меня маленькую пушку, и велел сидеть смирно: я думал, что если ты не попадешь, то меня добьют стоящие в десяти шагах твои шайтан-драгуны. Бог спас тогда тебя; рука моя была еще сильна, и я готов был вонзить кинжал в твою грудь. Убили бы меня, но и ты в живых не остался бы».

_______________________________

Прим.: Шуанета — армянка, бывшая воспитанница Ставропольского института, была похищена близ Моздока партией чеченцев на возвратном пути из института к родителям. Сестра ее была выкуплена, а Шуанета полюбила Шамиля, перешла в ислам и сделалась женои имама.