Статья написана в 1996 году
Алексей Титаренко чуток к эмоционально-духовной атмосфере нынешнего драматического времени. Он изображает город как дорогого человека, достойного лучшей участи. Здесь не найти аристократических черт Северной Пальмиры, столь притягательных для глаз ее гостей, но явлены с сострадательной горечью признаки неблагополучия, не резкие и вопиющие, а малозаметные.
Люди понурые, погруженные в себя. Они либо бредут в пустынности набережных и улиц, либо томятся в ожидании, почти не отмеченные веселой оживленностью, энергией, грацией.
Не внешнее действие или событие интересует художника, а мелодия внутреннего состояния. Он услышал ее в себе, совершая прогулки по Коломне, где когда-то жили и страдали герои Ф.М. Достоевского. Нынешние прохожие на канале Грибоедова, на Фонтанке или вблизи Сенного рынка чем-то похожи на тех, с которыми встречался великий писатель.
Камера ловит в их облике следы неприкаянности, бесприютности. Мужские и женские фигуры обозначаются на фотоэмульсии смутным промельком, словно колеблемые ветром, проницаемые воздухом, поглощаемые пространством. Они на грани исчезновения. И принадлежат не столько реальности, сколько миру теней. Размытость изображения служит пластической метафорой неустойчивости, проблемности бытия людей. Художник с большим тактом использует искусство намека. Его волнует присутствие скрытой печали в облике города, то очевидное, то едва уловимое. Он различает симптомы недуга в дыхании дней на исходе ХХ века, когда мучительному пересмотру подвергаются старые ценности, а новые вызывают сомнение или неприязнь, когда прожитая жизнь оказывается чуть ли не напрасной и мнимой, а светлое будущее опять отодвигается в недоступную даль, когда само существование приобретает характер зыбкий, недостоверный, проникнуто тревожным чувством потерянности и заботой выживания.
Титаренко находит убедительный зрительный эквивалент настроению призрачности, сумеречности бытия. Очертания предметной среды мутнеют, колеблются. Свет изнемогает. Тень постепенно пронизывает все формы. Они обнаруживают усталость сохранять себя, желание спрятаться, раствориться в спасительном полумраке серого сырого воздуха, ускользнуть из яви и забыться сном. Прозрачная, нежная, сизоватая темнота, становясь вездесущей, смягчает рознь предметов друг другу, пробуждает в них тягу к сближению, укрывает их собой и дарит временное успокоение.
Неяркий скудеющий свет и вкрадчивая тень полурастворяются друг в друге, вовлекая в это медлительное действие здания, деревья, людей и приобщая их к какой-то грустной вселенской тайне. Перед нами словно визуализируется музыка меланхолии в разнообразии своего звучания. Она и становится главной темой фотографий Алексея Титаренко, названной ЧЕРНАЯ И БЕЛАЯ МАГИЯ САНКТ-ПЕТЕРБУРГА.
Новое произведение художника, завершенное весной 1996 года, потребовало от своего создателя два года упорных трудов. Гамма серых, тонко нюансированных тонов в узком, жемчужном диапазоне яркостей составляет одно из очарований города на Неве во все времена года.
По справедливости оценив ее подсознательное господство над нашим настроением, Титаренко вознамерился это господство усилить. Иначе говоря, необходимо было активизировать самостоятельную эмоциональную функцию тона и,следовательно, ослабить его предметно-описательную функцию. Так определились требования, предъявляемые к изображению, более доступные живописи и графике, нежели фотографии. К ним добавились и другие, вытекающие из общего образного замысла: реальность должна быть не остановленным мгновением, а иметь некоторую длительность, чтобы сохранился драматический мотив присутствия и исчезновения.
Решение задачи подсказал пионер светописи Луи Дагерр (1787-1851): длительная выдержка. При ней могут совмещаться на пленке результаты статической и динамической фиксации объекта. Пока затвор камеры оставался открытым, фотография переходила от неподвижности к движению. Избранный метод не позволял точно предугадать результат, многие кадры приходилось отбраковывать. Оставлялись лишь отвечающие авторскому намерению, где все вещи погружены в почти осязаемый временной поток; он их колеблет в себе и придает оттенок бренности.
Нечто родственное можно найти в фильмах А. Сокурова. Серый тон, богато проработанный в его плавных переливах благодаря капризной технике мокрой печати, начинает слабо вибрировать, отделяться от предметов, проникать сквозь них, скользить поверх них, смягчать резкие черты подобно туману. Этот дымчато-пепельный, эфирный тон, обретя способность перемещаться в пространстве, волшебно оживляет предметы. Сгущаясь или разреживаясь, он напоминает то о ночи, тайне и тревоге, то о скупой солнечной ласковости. Следует также отметить, что Титаренко приемом частичного вирирования деликатно вводит в фотографии цвет. Наиболее светлые участки на листах приобретают бледно-палевую окраску, темнеющие - серовато-голубоватую. Тем самым отчетливее обозначается коллизия между мажорным и минорным звучанием в тональном строе листов. Художник признается, что ЧЕРНАЯ И БЕЛАЯ МАГИЯ САНКТ-ПЕТЕРБУРГА в значительной мере вдохновлена скрипичным концертом Брамса (первая и вторая части). Можно с уверенностью сказать, что Титаренко удалось усилить психологизм фотографии за счет успешного сближения ее с музыкой и убедительно передать экзистенциально-элегические чувства, ставшие привычными для жителей Петербурга в эпоху новой социальной революции.
Георгий Голенький
искусствовед, член Союза художников России вед. научный сотрудник отдела новейших течений в современном искусстве Государственного Русского музея
