ИЛЬЯ  ПИГАНОВ. Том III. Пигановы.

Илья Пиганов прекрасно известен всей российской художественной общественности и в представлении не нуждается. Больших персональных выставок, однако, он делал не так уж и много – это было сознательное решение. Их было две – «Том I» на Крымском валу в Москве и Мраморном дворце в Петербурге 1996 г. и «Том II» в Музее архитектуры им. Щусева в 2005 г. Обе были эффектны, вокруг обеих был шум: «Том I» был своего рода итогом московских девяностых, постемодернистским коллажем, а выставка «Том II» состояла из мебели, то есть из предметов хоть и красивых, но утилитарных, при этом напичканных аллюзиями на всякую культуру и красоту. «Том III. Пигановы.» разительно отличается от двух первых «томов». Это итоговое жизненное рассуждение о Прошлом с большой буквы, вызванное очень личным переживанием: смертью отца. Воспоминания, материализованные в фотографиях предметов, рассыпаны, как хлебные крошки Мальчика с пальчик, пытающегося найти обратный путь, отмечая путь от дома, некоего настоящего, из которого безжалостное время уводит его в темный лес будущего. Время моментально превращает настоящее в то, что уже  было, и мы остаемся одни в пугающей чаще, пытаясь выбраться из нее по тропинке, отмеченной опредмеченными воспоминаниями, фотографиями, столь же беззащитными, как крошки хлеба.

Проект «Том III. Пигановы.» – это своеобразный «постконцептуализм», инсталляция, учитывающая опыт «найденных вещей» Кристиана Болтански, но Пигановым социализированность концептуализма переводится в плоскость субъективности прямо-таки берклианской. «О ком мне плакать, как не о себе», – эту гениальную строчку из сонета Петрарки можно было бы поставить эпиграфом к выставке, и главное качество этого проекта – субъективный взгляд на предметную объективность. Именно это – то, что проект очень личный и личностный – превращает повесть об отце в своеобразную повесть об Отечестве, и личное высказывание становится столь обобщающим, что предоставляет каждому возможность спроецировать рассуждение художника на свои собственные взаимоотношения с прошедшим. Ведь когда индивидуальное впечатление превращается в универсальное переживание, это и есть то, что искусством мы зовём, – и Илья Пиганов свой личный опыт превращает в повесть об Универсуме, о пути художника. Да и не только художника, но и любого человека, творения Божьего.

Ключ, давно потерявший способность открывать, зеркало, неспособное отражать, очки с треснувшим стеклом, выцветшие фотографии людей, уже умерших, и обветшавшая бумага страниц, текст на которых разобрать невозможно, – предметы, приметы и следы прошлого века, свалка времени, на которой они истлели, пропали и забылись БЫ, если бы наш взгляд не остановился на них, а, остановившись, взгляд различает, что это – наследство и наследие, так что облезлые разрозненные вещи, складывая некую – мы ее не знаем, но это не имеет значения – душераздирающе жалкую историю, обладают элегантностью просто умопомрачительной; в них нельзя не влюбиться, как в À la recherche du temps perdu сознание вспоминающего влюбилось в шнурки Свана, приравняв их ценность к картине Рубенса. Все безжалостное время примиряет, как анестезия, – об этом история, рассказанная Ильей Пигановым: «Том III»: созданный Пигановым путь от Воображаемого Иерусалима, мечты о Божественном Граде, обещающим Вечность, через юность отца, которая, как всякая юность, есть обещание Будущего, через весь предметный хлам личных, очень личных, вещей, вещей-дневников, превративших Будущее в прошедшее, через молитву Молитвенника, это путь к окну, которое есть выход, оно же вход, но – неизвестно куда, в Божественный Иерусалим, с которого и началось странствие, должно быть, – и это путь каждого путника, то есть каждого из нас.

Аркадий Ипполитов