Для меня Бахарев — одна из самых значительных и таинственных фигур всей русской фотографии. Если Мухин ухитряется из своих героев
Я бы не хотел подчеркивать, что это тела бывших советских граждан, но это фактически так, потому что Бахарев, будучи урожденным «совком», награждает их своей собственной культурой, ибо другой не имеет. Это культура сказывается в том, как он аранжирует свои фотографии, а также в позах «клиентов» и изощренных композициях. К чести Бахарева, он своей пролетарской культуры не скрывает, не стесняется, а даже гордится и использует её на все сто процентов. Бахарев прост, как правда, и сложен, как типичный «совок». Благодаря этим качествам, а также редкой неустрашимости, последовательности и упорству его сложносочиненные композиции, несмотря на пародийно наивную художественность, приобретают черты социального документа. И загадка, и разгадка здесь в том, что Бахарев, с присущим ему мастерством, напором и тактом, ухитряется наполнить своих безотказных «клиенток» самим собою до отказа, в прямом, в переносном смысле.
Более «авторские», откровенные и беспощадные снимки трудно вообразить. Если михайловские «бомжи» шокируют или вызывают отвращение, то бахаревские «пэтэушницы» вызывают ужас своей нечеловеческой пустотой, вместе с тем, как правило, они не лишены очарования, а их неожиданное кокетство вызывает сочувствие. Это странно, потому что сам Бахарев, как автор, сочувствия не вызывает — это человек абсолютно без комплексов, и кажется даже, что он вырублен из дерева или сложен из огнеупора. Но, может, любит он всё-таки своих жалких «моделек»? Или их человеческая хрупкость, лишенная налета культуры и подвергнутая фотографическому насилию, взывает к нашему сочувствию помимо воли непреклонного автора? Не знаю, но общее впечатление от творчества Бахарева у меня складывается, пожалуй, в художественный ужас. Это больше, чем «оптимистическая трагедия», это оптимизм не ведающих, что творят.
P.S. Бахарев попросил меня «написать про него какую-нибудь гадость», я не сумел ему в этой малости отказать, потому что как друга его люблю.
Что касается выставки, то настоящей выставки Бахарев еще до сих пор не имел, — той которой он заслуживает, — ни по её масштабу ни по тенденциям кураторского отбора.
Обычно из него «лепят» маньяка, работающего крутую социальную «клубничку», приближающуюся к тяжелому порно; или некоего подзаборного провинциального сексопатолога, который еще и фотографирует допотопным фотоаппаратом с революционным названием «Искра» в процессе групповой сексотерапии. Так или иначе, в нем хотят, прежде всего, видеть выразителя сексуальных мечтаний недавно прикоснувшейся к современной «культуре» глухой социальной среды. Но это верно лишь только отчасти.
Его интерьерные «композиции» — не самая сильная часть. Его феноменальная серия «Пляж» несравненно мощнее и выразительнее рисует психологический и этнографический портрет российской провинции. На этом «портрете» отпечатались «грубо и зримо»: нелепая жизнь, тяжелая работа, лживая пропаганда и убогая культура, — одним словом, человеческая деградация, или по другому, — исторический процесс создания «нового человека», которого зарубежные антисоветчики радостно, но с испугом окрестили гомо советикусом.
Но все впереди, будет рано или поздно у Бахарева достойная его выставка. Он ее выстрадал, хотя, может быть, еще и не понял своего выдающегося значения и в культуре, и в антикультуре породившего его общества. Бахарев проделал огромную работу за социологов и, думаю, даже за грядущих палеонтологов. А может, лучше сказать, за таксидермистов? Ведь из людей чучел пока не делают, и нет ещё способа сохранить их потертые «шкуры». Их ужасающе трогательные наколки, их шрамы, прыщи и морщины способна сохранить лишь беспощадная в своей невинной резкости малохудожественная фотография.
Высокохудожественная фотография с её тягой к обобщению, к поэзии, к духовности, к нивелировке докучных подробностей, к недосказанности и нерезкости, добиваясь возвышенной правды и проникая в духовные сферы, иногда слишком много теряет в существе нашей низменной жизни. Мне кажется, до художественной фотографии мы ещё не доросли, — не как художники, а как натурщики: слишком много в нас ещё недочеловеческого, и чем дальше, тем больше.
Нас
А фотографии Бахарева нужны нам как зеркало, в которое лень, но надо почаще заглядывать. Не из глупого нарциссизма, а просто, чтобы лишний раз убедиться, что мы еще не скурвились окончательно.
