Споры о том, является ли фотография искусством, ведутся так давно, что она за это время прочно укрепилась на Парнасе и даже обзавелась своей музой — Экспозицией. На наших глазах она превратилась в медиум без материального носителя. Фотография, данная нам в ощущениях — на карточках, пластинках, пленках — сегодня приходит в наше сознание в виде джипегов и тифов, начисто лишенных осязаемых физических свойств — объема, поверхности, и т.д. Получилось, что мы перешагнули материальную фазу восприятия изображений — они приходят к нам в виде летучих цифровых духов, как спускались умершие души к Одиссею в Аиде, напитываются кровью наших фантазий и улетают, не оставив следа.

Мы вновь оказались перед лицом искусства чистых идей и образов. Искусства, не зависимого от физического носителя — холста, бумаги, краски, но в сильнейшей степени зависимого от иных факторов — системы сжатия файлов, количества свободных мегабайтов на жестком диске и скорости соединения. Но главная зависимость выразилась в том, что компьютер навязал нам иной способ видения реальности, и постепенно мы начали видеть вокруг лишь информацию, пикселы и мегабайты, нейтральный материал для бесконечных операций copy-paste.

Существует связь между инструментом художника и его видением мира. В какой-то момент выбранный инструмент может не только расширить поле нашего зрения, но и сузить его, изменить стилистику изложения материала. Смена гусиного пера на печатную машинку отразилась на длине строки и стихотворном размере, не говоря о переходе на компьютерную печать, когда тексты разбухают как утопленники от механического добавления букв.

Порою и сами изобретения провоцируют развитие искусства. Изобретения с непонятными перспективами использования создают новое художественное пространство. На заре развития фотографии многие сомневались в возможности практического применения изобретения Дагерра — зачем эти нововведения, когда можно прекрасно обходиться карандашом и кистью, тем не менее, фотография, или как сказано у Даля «солнопись», продолжает свое развитие и сегодня. То же происходило и в звуковом кино. В середине 60-х годов, после разработки первых компьютеров, был проведен приблизительный подсчет необходимого количества таких машин. По оценкам экспертов для удовлетворения всех вычислительных нужд США требовалось всего 6 компьютеров. Сегодня многое изменилось.

Стало ясно, что компьютер и цифровой фотоаппарат значительно повлияли на наше восприятие действительности, на то, как мы видим и как мы взаимодействуем с тем, что видим. Как в вопросе о первичности куриного яйца — мы сталкиваемся с проблемой первичности инструмента для наблюдений и образа мира. Что первично? Как скоро изобретатель наблюдательного прибора оказывается у него в плену, и само средство наблюдения начинает формировать картинку и исподволь — сознание наблюдателя?

В цифровую эру мы разучились не только анализировать действительность и выстраивать логические цепочки образов. Бесконечный поток образов со всех сторон приучил нас относиться к ним индифферентно. Перед нами — поток картинок, поток чужого/чуждого сознания. Равноценные визуальные реальности окружают со всех сторон и иерархии среди них выстраиваются по принципу их визуальной агрессивности.

Как написал Николас Карр в статье «Делает ли Гугл нас глупее?»: «Мой мозг теперь ожидает поступления информации в том виде, в каком ее распространяет Сеть — в виде стремительного потока частиц. Раньше я, как аквалангист, погружался в глубины океана слов. Теперь же я скольжу по поверхности как водный лыжник» (http://www.theatlantic.com/doc/200807/google). Нечто подобное происходит и с нашими глазами. На смену внимательному рассматриванию пришло желание бесконечной смены ярких пятен. Дайте динамики, умоляют зрители в кинотеатрах, дайте цвета — просят посетители выставок. Дайте ярких эмоций и страшных кадров — чтобы в носу защипало.

Компьютер повлиял на оценку реальности. Цифровой аппарат и монитор компьютера стали основным инструментом познания визуального мира. Безусловно, мы стали видеть гораздо больше, но визуальное мышление, о котором писал Рудольф Арнхайм, превратилось в механический процесс фотофиксации или скорее — отъема у реального мира кусочков-кадров и перегруппировке их в новое лоскутное одеяло. А команда copy-paste — основным действием и символом современного искусства. Фотограф, нажимая кнопку, загоняет в буфер кусок реальности, а потом вставляет его в виртуальную реальность компьютера. Созданные картины подлежат дальнейшему кросс-цитированию и переотражению. И так до бесконечности.

Мы уже привыкли воспринимать фотографию, как нечто нематериальное, что родилось в хитросплетениях микросхем и электрических разрядов и благодаря программным интерфейсам оказалось перед нами на экране монитора, воздействуя непосредственно на наши глаза и мозг. Минуя материальную фазу, как некая бестелесная эманация света, как дух или призрак.

Оторванное от материального носителя и «исходника» — а чаще не имея их изначально — изображение посредством интернета оказалось пылинкой, падающей на зеркальную гладь сознания, и столь же легко оттуда удаляемой. Оно уже не имеет запаха, не имеет формы, не имеет размера. Можно ощутить рукой шероховатую поверхность пещеры, на которой нарисован олень, можно дотронуться до картины, можно перебрать в руках стопку пожелтевших фотографий, но нельзя ощутить мегабайты картинок на винчестере. И что бы мы ни видели на мониторе — пальцами мы будем ощущать гладкую кнопку enter. Как и сейчас, когда я пишу этот текст.