© Дмитрий Орлов
Призрачная жизнь витрин
4-color gum bichromate 70x35 cm
© Дмитрий Орлов
Призрачная жизнь витрин
4-color gum bichromate 70x35 cm

В предверии выставки. Именно в предверии. Я так всегда говорю — от слова «вера», а не от какой-то «двери». Так вот в предверии выставки, когда все ещё начиналось, и ничего не было ясно, я решил написать текст, в котором — простыми словами — изложить свои мысли по этому поводу, с целью хотя бы приблизительно вычислить, куда улетит эта стрела. Объяснительная записка для внутреннего пользования. Образовавшаяся кучка слов так и не потребовалась на открытии, оставалось бродить по залам и бормотать себе под нос как мантру все то, что насочинялось накануне. Единственный смысл текста оказался в личном самоопределении.

Изображая предмет художник, вооружившись всеми доступными ему средствами, очистив свое сознание от помех и посторонних влияний, стремится стать проводником определённой идеи, порою не имеющей вербального эквивалента. Один из примеров тому — Картье-Брессон, превратившийся в идеального наблюдателя до такой степени, что его картинки стали абсолютно прозрачными окошками в вечно-длящиеся моменты прошлого. Незаметность фотографа сродни незаметности гениального актёра, ставшего посредником между автором пьесы и зрителем.

Как известно, из ничего не происходит ничего. В самом предмете уже содержатся все варианты его изображений. Их может быть бесконечное количество. Целый веер возможностей — от возможных к вероятным и вовсе невообразимым. Подобно электронному облаку они концентрируются вокруг предмета. Задача автора — выделить одно единственное, самое важное, то, что оказалось в тонком резонансе с нынешним состоянием его души. Или — выделить вероятностный веер возможностей толкования. Или — создать площадку, на которую встанет зритель, чтобы видеть дальше. От чего у него углубится дыхание, и откроются глаза. По крайней мере, один из вариантов верен.

Задача художника — выделить основное. Перевести изменчивый мир так называемой реальности посредством его изображений в неизменное в своей целостности состояние произведения искусства.

Как писал Александр Гольдштейн: «Раскрывая внутреннюю структуру предметов, событий, поступков, искусство добивается освобождения их от тяжести товарного мира и перевода в райское состояние, которое возникает там, где материя уступает место даже не смыслу, а значению — в том смысле, что всё принимается существовать со значением. Такой рай может явиться всюду, в любой точку пространства, на котором искусство развёртывает свои операции по переводу материи в значение».

Сам процесс изготовления моих картинок напоминал алхимические изыскания прошлого — весы, склянки, ступки, кисточки, порошки и ядовитые жидкости. И кропотливые эксперименты. Мне хотелось таким способом выделить цветовую составляющую момента. Очистить изображение от посторонних примесей, помех и цветовых шумов и получить универсальный цвет времени. Так алхимики добывали философский камень.

Я хотел получить преобладающий цвет, господствующий в этом месте в этот момент. Гранулу, которая будучи брошена в стакан с чистой водой зрительского сознания, в отдалённый момент будущего — сможет полностью восстановить ощущения, мысли, владевшие мной в прошлом. Так по нотной записи без труда разыгрывается сложнейшая симфония.

Сейчас многие занимаются альтернативными процессами. Для меня процессы — лишь служебный инструмент, не имеющий смысла сам по себе. Сложность процесса всегда останется за скобками картинки. Честь и хвала отличникам, освоившим теорию и практику на «пятерки», но единственная значимость и ценность — лежащая перед нами картинка, шероховатость её бумаги, яркость или таинственное мерцание её цветов, загадочный взгляд из глубины двухмерной вселенной. Разделить невозможно.

Мои картинки уже давно живут сами по себе своей собственной жизнью. Наши с ними дорожки расходятся все дальше, и я достаточно скромно расцениваю собственную роль в их рождении. Была шумная улица, был солнечный день, которые соизволили перелиться в двухмерное пространство фотографии. Я — лишь прозрачный катализатор процесса. Я — некто в сером пальто на одной из карточек.

Ещё я хотел сказать о простоте. В японском искусстве есть такая форма каллиграфии — энзо. Художник широкой кистью рисует на бумаге круг. Просто круг. И пишет стихотворение в несколько строк — лингвистический слепок момента. Круг — простота формы, простота исполнения. И бесконечная сложность толкований. К этому я стремился в моих работах.

Спасибо.