Написать эту колонку я решила еще во время «Ночи фотографов» в Гараже, завершавшей международное портфолио-ревю. Событие хорошо организованное и для нас беспрецедентное — впервые в России почти две сотни фотографов смогли показать свои работы (замечу, бесплатно) нескольким десяткам «топовых» ревьюеров из разных стран мира. Мне как критику было здесь особенно интересно: я увидела общий срез — а учитывая отбор, и «весь цвет» — современной отечественной фотографии. Обычно для этого приходится много ездить по стране, ходить к людям в мастерские и студии — а тут все как на ладони. Впрочем, я решила подождать с выводами — чтобы сравнить взгляды из Москвы и из Сибири во время сентябрьской поездки в Томск на празднование пятилетия Томской академии фотографии.
Уже во время ревю и после первых отзывов я задумалась о странностях нашего обращения с темой «свое и чужое». Пожалуй, это было главным ощущением. С одной стороны, все лето я читала и слышала о желании того или иного автора попасть на предстоящее мероприятие. Было много слов, недоразумений, обид. Все хотели показать свои работы иностранным специалистам (наши не были так популярны). С другой — из разговоров с фотографами во время ревю было не вполне понятно — а почему же они к этому так стремились. Вроде бы одни надеялись на немедленные предложения и контракты от международных ревьюеров, а другие жаждали оценки или даже «волшебного пинка». Многие были разочарованы тем, что ревьюеры выбирают «какие-то странные фотографии». Но — вот ведь парадокс! — при этом ни те ни другие практически ничего не знали про экспертов. Все они, эти волшебные западные люди, для многих сливались в одно расплывчатое и непонятное лицо, которое обладает неким магическим знанием о том, «как нужно». При этом над всем собранием витало настроение «не посрамим земли русской», причем у «славянофилов» оно приобретало оттенок «полюбите нас черненькими», у «западников» — отчетливый стыд за то, что гордиться нам нечем, но основа у него была одна. Между хвастовством и унынием было большое поле неуверенности, неопределенности, нерешительности и низкой самооценки. Практически без середины.
Все это было тем более удивительно, что рассматривая сами работы, я обнаружила, что за последнее время — а возможно, и впервые с постсоцреалистических времен — в России возникла достаточно большая группа фотографов, которых как раз и можно назвать «устойчивой серединой». Не середнячки, а хребет, основа, равновесие. Передо мной было множество серий, авторы которых наконец-то смогли преодолеть то странное чувство отчуждения от реальности, которое еще совсем недавно отличало многие отечественные проекты.
На эту стену между собой и миром, автором и зрителем, своими идеями и их визуальным выражением еще недавно жаловались мне самые разные фотографы. Так, один из них хотел снять проект про приемных детей, про самые разные стороны их жизни и процесса усыновления — а получались или острая социальная критика на грани с шоком, или реклама. Равновесия, живого контакта, многослойности и нюансов смысла почему-то не выходило — картинка была словно вырублена топором. То же самое было даже в проектах, целиком лежащих в русле contemporary art. Вроде бы тут и положены трансгрессия с острой критикой, но все время как-то чувствовалось, что все это не имеет к нам ни малейшего отношения: на российскую почву просто переносятся чужие схемы. Такой своеобразный каргокульт; а ведь современное искусство — это не только стеб, но и особая форма социального активизма, поднятия проблем, свойственных именно этому обществу.
Когда я преподавала, мы подробно разбирали причины подобного онемения. Мы разговаривали о том, что в нашей стране подорвана основа фотографического взгляда — из-за десятилетиями стоявшего требования показывать не то, что есть, а то, что должно быть, из-за запрета рефлексировать над современностью, из-за ухода из фотографии элементов непредсказуемости. Пространства для вдумчивого исследования окружающего мира, без окрика свыше, было маловато — разве что уйти в сторонники «чистой формы», гениальные одиночки или в нонконформисты. Выйти же на мировую арену наши могли в основном живописуя ужасы собственной повседневности, выставляя напоказ армяки с балалайками, снимая чужие войны да подражая западным товарищам.
И вот все меняется. Еще недавно студенты спрашивали «а где же нам брать темы», принося для разбора серии вроде «Удивительное разнообразие форм и размеров водосточных труб на улицах города» — и вдруг в этом зале, где проводилось ревю, на столах лежит столько серий и проектов, которые делают своей отправной точкой нашу повседневность. И вот уже рядом с черно-белым, «в лоб» с зарисовками из тюрем и «философской» фотографией показывают свои работы люди, которым удается соединить социальность и рефлексивность, не заваливаясь ни в гламур, ни в отвлеченную визуальность, ни в чернуху. Эти люди как будто возвращают фотографии саму ее основу.
Вот Роман Каримов, из класса Владимира Куприянова, снявший удмуртский певческий ансамбль язычников в священной роще и сумевший передать в нюансах формы и цвета ощущение большой страны с ее множеством народностей, не укладывающейся в единый, вертикально-централизованный, официальный взгляд на «православную нацию». Москвичка Оля Иванова интересуется деревенскими жителями и московскими фриками, а когда ее спрашивают «зачем и для кого она это делает?», отвечает что-то вроде «потому что я фотограф, потому что у меня есть свой взгляд» (кстати, ее отзыв о ревю был, пожалуй, наиболее осмысленным из всего прочитанного). Красноярский автор Татьяна Антонюк делает сложные визуальные высказывания про российскую семью — что-то такое одновременно про современный распад ощущения близости, отечественную теплоту традиционных связей и наши же нарушенные, симбиотические личные границы. Наталья Резник из Перми сняла тонкий, щемящий проект про собственную бабушку и подняла тему близости-отчужденности с живущими с нами бок о бок родными. То же самое, кстати, я увидела и в Томске, где буквально за один день (в качестве задания к курсу) начинающий фотограф Олег Ли сделал серию «Традиция» — об особенных, наших, отечественных приятельски-поддерживающих отношениях, возникающих как ответ на общую разобщенность постсоветского общества и неохватность слабо заселенных территорий.
Тут возникает проблема. Получается, у нас вновь возникло поле для фотографии-исследования в самом базовом понимании этого слова, наши его осваивают — но пока еще не нарастили критической массы, хотя уже и нет чувства крайней разобщенности отдельно светящих звезд. Но падение «стены отчужденности» означает и то, что приходится решать две задачи одновременно: вдумчивого обращения к своему и выхода на мировую арену. Однако явно возвращающиеся в нашу фотографию рефлексивность над явлениями собственной культуры, прорастание визуальных раздумий из явлений окружающего мира могут и идти вразрез с общемировым процессом, быть там не к месту или находиться с ним в ином временном пласте. Это ведь у нас эта традиция прервалась где-то в районе 1930х — а другие все это время шли своим непростым путем, на котором, кстати, возник и нынешний явный кризис документальной фотографии, стирание грани между артом, глянцем и документом, явно транслируемая холодная дистанция от зрителя.
Вписаться в пресловутый «мировой контекст» можно, конечно, и уже известными путями — экспортом социальных язв, кокошников и умов. Но вы понимаете, ведь гораздо интереснее остаться собой и при этом стать интересными окружающему миру. Заинтересовать людей, для которых подобные ревю рутинны, можно многим — яркостью, необычностью взгляда, разрывом «тамошних» клише и шаблонов. Но для этого надо знать, а что там, на этом западе, все это время происходило, чем объясняются современные тенденции, а где относительно них находимся мы. Заодно придется отказаться от магического мышления, перестать видеть в западе волшебную сказку или постоянного врага. И представить себе, что мир — он гораздо разнообразнее, чем нам кажется. В этом смысле, например, понятно, что куратор Шарлотта Коттон, целиком вписывающая фотографию в рамки contemporary art, выведет автора в ином направлении, чем редактор журнала European Photography Андреас Мюллер-Полли или основатель и директор ресурса photo-eye Риксон Рид. И в то же время в их выборе будет что-то общее — и не факт, что это «общее» будет близко российскому автору, но понять его необходимо, даже если оно не нравится. И конечно, хорошо бы вообще как-то уйти от мысли, что любое международное событие, в котором участвуют наши авторы — это непременно хвастливая демонстрация достижений или стыд за провалы. Это просто часть повседневной работы, проявление интереса к окружающему миру и общение с коллегами (пусть иногда и более «продвинутыми»).
В целом, мне показалось, что портфолио-ревю выполнило свою основную цель — стало площадкой для установления профессиональных контактов, создало ощущение среды и продемонстрировало, чем именно сейчас живет мировая фотография и чем мы можем быть ей интересны. Но кое-что все-таки отличает его от всех мировых review: чувство целостности российского фотосообщества, единства тем и интересов — без расколотости-разнесенности по далеким медвежьим углам — появилось у меня чуть ли не впервые за последние годы. Жаль, конечно, что его пока не возникает на «внутренних» конкурсах и фестивалях. И это еще один парадокс и неожиданное последствие контакта с миром: наличие чужого взгляда дает нам возможность объединиться.
