© MONIKA KOENCKE
Еще надо заметить, что психиатрию серьезные исследователи не считают наукой. Психиатры не знают, что такое душа, и, естественно, душу не лечат; а все их манипуляции с пациентами, скорее всего, — шарлатанство. Теперь вы представляете, как будем мы смешно выглядеть, всерьез обсуждая фотографии Тихого в интернет пространстве, в интернет сообществе? На своем месте мы оказались бы лишь в сумасшедшем доме, но, надеюсь, нам туда еще рано.
Почему же сумасшествие нам показывают под видом современного искусства? Почему сумасшествие так привлекает художников? Почему современные художники изо всех сил пытаются симулировать сумасшествие? Почему они, рискуя здоровьем, принимают наркотики? Потому что у художников, не обремененных талантом, не возникает новых художественных идей. Во-первых, потому что у них нет гения Пикассо, меняющего художественные стили, как перчатки, а во-вторых, потому что рынок, поработивший искусство, требует не просто новых идей — он хочет именно сумасшедших идей, будоражащих публику, как наркотик.
Современное искусство не должно стать наркотиком, оно в конце концов и станет наркотиком, потому что в него вкладываются громадные деньги. Торговать современным искусством стало очень прибыльно и престижно. Но это только верхушка айсберга. Главное, что современное искусство давно уже стало идеологией. У нас уже выросло целое поколение, воспитанное в значительной мере современным искусством. Его оглупляющее влияние значительно превышает влияние церкви и сравнимо с оглупляющим влиянием пропагандистской машины КПСС. В её лучшие годы.
Девяностый год можно условно считать годом «великого перелома»: рухнула не только советская идеология, рухнула, можно сказать, вся советская культура, рухнула не только берлинская стена, рухнули все барьеры и Россия доверчиво и с восторгом открылась Западу во всей своей наготе.
Наконец-то она ощутила практически, на вкус и на ощупь, тлетворное влияние Запада о котором она только слышала, от которого её заботливо оберегала стыдливая и пугливая советская власть. С 1990-го года, как грибы стали появляться в Москве галереи современного искусства, традиции шли на слом, художников жизнь заставляла тоже «перестраиваться» или идти в управдомы. «Секс», о котором в СССР целомудренно не говорили, нагло вышел на сцены эротических театров, на экраны TV и кино. Сексуальная революция произошла у нас мгновенно и с перехлестом, но не одарила нас свободной любовью, нет, любовь с готовностью ушла на рынок и породила секс-рабынь. Свобода и рабство — две стороны одной медали, свободные художники тоже мечтают продаться. Дело лишь в цене.
Заниматься искусством все равно, что заниматься любовью — разные только плоды, оплата, степень удовлетворения и судьба. Но я почему-то говорю об искусстве, хотя интереснее было бы поговорить о любви.
Я шучу. На самом деле говорить и о любви и об искусстве одинаково бесполезно. Но такова уж отвратительная сущность человечества; одни люди что-то делают, а другие о них пишут; одни бездумно и с удовольствием поглощают божественную пищу, а другие, глотая голодную слюну, умильно пишут «о вкусной и здоровой пище», зарабатывая своей писаниной язву желудка и вынуждено сидя на диете. Сравнения можно множить, но лучше не продолжать.
Так я говорю об искусстве.
Зачем же безумных тянут на сцену? А зачем возникла абсурдистская литература? А кому нужен театр абсурда? А зачем на художественную выставку принесли писсуар? Это было только начало, но прошли годы и возникла, можно сказать, тяжелая индустрия искусства из отбросов цивилизации.
В чем причина этих натужных усилий художественной элиты выглядеть сумасшедшими? Опять-таки отсутствие самобытных талантов, неспособность рождать художественные образы. Поразить зрителя художественным открытием сложно. Гораздо легче поразить его буквально: стукнув поленом по голове. К счастью, метод поражения зрителей поленом пока не признан художественным и не вошел в арсенал приемов актуального искусства. Мы это знаем не понаслышке — Россия породила и своих «актуальных» героев, к сожалению, не только в искусстве, но и в политике от них спасу нет. И это понятно: разница между ними стирается, и они вот-вот в экстазе сольются. Мы с вами еще увидим, как искусство заменит политику, и вместо Политбюро править нами станет, скажем Худсовет. Марат Гельман, мечущийся между политикой и искусством, займет свое место, да и Свиблова, может, поймет свое истинное предназначение и покрепче натянет вожжи, а нам останется лишь молча закусить удила. «История — пастью гроба», как сказал великий Поэт. Но спешу вас порадовать не-для-всех, кто-то еще отчаянно порезвится. Да и я пишу это не очень всерьез. Тоже резвлюсь.
Виктор Шкловский, наш крупный и оригинальный мыслитель, друг Маяковского и, естественно, «лефовец», придумал термин «остранение» и объяснил почему оно искусству нужно. Странный театр, странная живопись, странная литература, странная музыка — будили спящих, заставляли по-другому взглянуть на привычный и уже надоевший мир, тревожили мозг буржуа тяжелым абсурдом. Они не били поленом по голове, но добивались схожего результата. Заставляли проснуться, прочистить мозги и протереть глаза. Изредка это, действительно, следует делать. Для этого и совершают революции в искусстве. Но когда тебя ежедневно лупят поленом по голове или «тяжелым металлом» по барабанным перепонкам, то постепенно ты перестаешь воспринимать окружающий мир, и чувствуешь только удары полена. Мозг тоже тупеет и перестает различать нюансы. В перспективе, при такой планомерной обработке человека таким негуманным искусством он должен деградировать в бесчувственное и слабоумное существо, которое с успехом заменят умные роботы.
Если в этом одна из целей прогресса, то современное искусство прогрессивно, но те, которых такой прогресс не устраивает, должны с осторожностью относиться к сильным средствам такого искусства. Сумасшествие и искусство — это отдельная и очень интересная тема. Возможно, что искусство это не одна из форм сознания человека, а одна из проявлений его сумасшествия. (Простите мою смелую гипотезу).
Психиатры давно интересуются изобразительным творчеством сумасшедших, пытаясь понять и сам механизм творчества человеческого мозга, и нащупать его поврежденные узлы. По рисунку больного психиатр может поставить диагноз, но пока ничем не может больному помочь. Идет этап накопления материала, больные не лечатся, а наблюдаются, симптомы описываются. Человеческий мозг — загадка, а душа — сплошные потемки. Искусство же психически больных — это наиболее точная, осознанная и в тоже время искренняя реакция пораженного мозга, а может быть, и потрясенной души на окружающий мир.
Искусство сумасшедших, которое назвали арт-брют, то есть чистое, наивное искусство, совершенно не обезображенное интеллектом, сначала не выходило из стен лечебниц, но потом все же вырвалось и заточения. Появились альбомы и книги по этому специфическому искусству. Вероятно были и выставки, но на рынок, оно, кажется, еще не попало. Хотя сейчас уже возможно все. Современное искусство стремится приблизиться к арт-брюту. Иногда оно становится от него почти неотличимо, иногда даже превосходит его своим притворным сумасшествием. Меня это восхищает, но не радует, ведь я знаю какие муки испытывает относительно нормальный человек, когда пытается симулировать сумасшествие. Зачем так мучиться, если есть старый проверенный способ — поленом по голове?
Для самого Тихого искусство было его спасением, арт-терапией; оно и осмысливало его жизнь, и продляло. Его искусство — это история его болезни, рассказанная им самим, а болезнь осмеянию не подлежит. Истории болезни — это не литературный жанр и их не издают для любопытных читателей. Наоборот существует врачебная тайна, защищающая больных от вторжения в их личную жизнь.
Что же касается выставки Тихого, то это обычная провокация. Его неумелые снимки нам выдают за искусство и даже за образец, а называя высокие цены, за которые они были куплены, провоцируют и нас на подобное творчество. Посмотрев эту выставку, я думаю, многие скажут: и я так могу. Но провокация состоит еще и в том, что ваши снимки не купят.
