"ON REVOLUTION ROAD". A blind protester attends a demonstration at the renamed Change Square.
Каждый год в Амстердаме проходят презентации самой престижной премии в области фотожурналистики — World Press Photo, которые я посещаю уже несколько лет. За это время я успела заметить, что помимо престижа, это еще и самый приятный и дружелюбный «фестиваль», если эти презентации можно назвать фестивалем в общепринятом смысле, потому что организован он исключительно для «своих» — без обиняков и лицемерия, без продажи билетов за бешеные деньги для сильно желающих «посторонних». Для широкой публики открыта выставка в Oude Kerk, то есть в Старой Церкви в центре Амстердама. Здесь самая необычная и сюрреалистическая обстановка для размещения выставки — церковь 1306 года, внутри которой вместо пола — могильные плиты, покачивающиеся под ногами ступающих по ним зрителей. Вокруг церкви самый настоящий краснофонарный квартал, с девочками, посылающих воздушные поцелуи из своих витрин. Внутри церкви и зимой и летом одинаково промозгло. Фотографии висят на металлических конструкциях, под величественными готическими сводами и на их фоне кажутся чем-то временным, несерьезным, наносным. Они рассказывают в основном о страданиях и несовершенстве мира и оказавшись в средневековом контексте вдруг воспринимаются по другому — глубже, философичнее, отстраненнее.
На показы победителей в Felix Meritis попасть все-таки можно, если зарегистрироваться заранее на сайте. И погрузиться в эту удивительную профессиональную атмосферу — выслушать рассказ каждого фотографа-победителя, сопровождающийся пятнадцатиминутной презентацией работ, выпить чашку кофе за столиком на набережной канала Keizersgracht, завести случайный разговор с кем-то, кто вполне может оказаться мировой знаменитостью.
Теперь о тенденциях наблюдаемых мною здесь в течение последних нескольких лет.
Во-первых, презентации победителей часто разочаровывают, потому что всегда побеждает идеальная серия, которая может оказаться единственной достойной работой фотографа, а на презентации он пятнадцать минут будет рассказывать о каком-нибудь пустом и бессмысленном проекте, но с такой самоуверенностью, будто звание победителя конкурса дает ему такое право.
Во-вторых, WPP на публике приобрел дурную славу некой эстетской кровожадности, так что это уже превратилось в клише: «Сколько трупов мы увидим на выставке в этом году?» Причем чем больше трупов мы видим на фотографиях, тем бесчувственнее становимся (этот вопрос может вылиться в отдельную дискуссию, основанную на книге Сюзан Зонтаг «Regarding the Pain of Others»).
Но в этом году мировой конкурс, как мне кажется, переломил и ту и другую тенденцию. За счет уникальной дружелюбной атмосферы, за счет веры в свое дело, за счет уважения к работе и риску других — все это ощущение грязи, испытываемое посторонним случайным зрителем, исчезает на Амстердамском мероприятии. Становится понятно, что фотожурналистика не умерла, а напротив, переживает новое (какое по счету?) рождение.
Фотография года нынче — это мега-клише, которое за счет своей лаконичности, деперсонализированности выводит зрителя на некий совсем абстрактный уровень понимания реальности. На фотографии не видно ни лиц, ни рук, зато есть страдание и утешение, есть эмоции за гранью нашего обыденного мира. Подпись к фотографии раскрывает, что реальность намного банальнее, чем ее снимок. Мать утешает сына, пострадавшего от слезоточивого газа. Хотя этот кадр настолько классический, что возникает вопрос: весь этот набор фотожурналистских икон уже существует, однако ничего не меняет. Зачем нам еще одна? Девочка, обожженная напалмом, была способна остановить войну во Въетнаме, но ничто не остановит расчетливую войну в Афганистане или Ираке. WPP каждый год становится все более элитным развлечением, нежели серьезным заявлением.
Презентации в этом году еще мультимедийнее, чем прежде. Кажется уже неприличным показывать какую-то историю без записанного живого звука, просто пролистывая фотографии. Как фотографы обремененные мультимедийной эпохой, мы должны ездить на съемки не только с блокнотами, но и с диктофонами, а может и с видеокамерами, чтобы наша фотография не стала куском выморочного искусства, а действительно рассказывала зрителю о неком явлении реальной жизни. Думаю, именно такие проекты, а не просто спот-ньюз или стрингерский экстрим, становятся сейчас центром WPP, как и всей мировой фотожурналистики, потому что они вызывают у зрителя гораздо больше вовлеченности.
Однако, по сравнению с прошлым годом, никаких прорывов в мультимедийном конкурсе не произошло. Тогда победителем стал сложный и блестящий (на мой взгляд) проект «The Prison Valley» — журналистское расследование, созданное по принципу компьютерной игры в жанре квеста. Проект вызвал множество споров — многие критиковали такой подход, однако никто не возражал против того, что это открытие совершенно нового, волнующего языка.
В этом году победители показывали крепкие, но формально однотипные фильмы, с использованием звука, фотографии и видео — проекты, скорее похожие на недоделанные документальные фильмы с хорошими фотографиями, чем на новый жанр.
Первое место заняли две голландские девушки, с проектом о скаутском лагере южноафриканских националистов. Полковник, пропагандирующий расистские идеи, сначала колебался, пустить ли их в лагерь, а после публикации фильма вынужден был сбрить бороду и скрываться, но от своих идей не отказался. На мой вопрос о моральных принципах ответственности фотографа перед героем девушка Илви с нетранскрибируемой фамилией ответила: «Ну, он же подписал модел-релиз перед съемкой».
Второе место досталось Мэйси Кроу за избитую тему Чернобыля, с самого начала вызывающую у меня некоторую брезгливость — Чернобыль кажется легкой, хотя и опасной темой, но он всегда на поверхности, и кто только его не снимал! И все же даже несмотря на провалы в изображениях — иногда провалы экспозиции или жуткие цифровые артефакты да еще и на банальных цветочках на подоконнике — фильм цепляет. История рассказана с ясностью и дотошностью («была Припять — стал Славутич, мы любили Припять, но в Славутиче нам тоже нормально, главное чтобы станция работала, и тогда город не опустеет, а к радиации мы привыкли»). Я сидела в зале и осознавала, что и автор фильма, и все зрители, в том числе и я, воспринимают этих людей как динозавров, а всего пару лет назад я бы даже не поняла, о чем таком они говорят. Старый ликвидатор расплакался перед камерой, и это спасло девушке фильм, она нашла ту самую тонкую струну, на которой можно продержать зрителя.
Третье место было просто никудышным проектом про покинутый курорт под веселую музычку, и автор показал еще одно такое же полу-любительское слайд-шоу где даже место и его название не играют никакой роли, а такой подход мне всегда кажется эгоистичным и бессмысленным. И еще я подумала — похоже, третье место пустовало и кто-то из наших соотечественников, может быть, даже проект «Страна» Ленты.ру мог бы с достоинством его занять.
В какой-то момент, на второй день, проведенный в зале, я совсем потерялась во времени. Какой сейчас год? А когда была арабская революция? Гаити? Цунами в Японии? Это — все то, что показывает WPP ежегодно. В этом году особенное впечатление произвела презентация Реми Очлика, показанная Арно Бруне. Зал погрузился в тишину, а потом аплодисменты не смолкали добрых несколько минут. У меня на глазах выступили слезы, и не потому, что я как-то сопереживала показанному, а потому, что человек отдал за это жизнь. Арно сказал: «Да, существует такое высказывание, что ни одна фотография не может стоить жизни, но мы должны продолжать рассказывать миру о том, что происходит — это самое главное в нашей миссии».
Вскоре после Олчика свои работы показал Юрий Козырев, и его показ был наверное самым сильным из всех показов этих двух напряженных дней. И все мои сомнения об ангажированности военной фотожурналистики ушли прочь. Я поняла, что лично мне сейчас было очень важно увидеть эти фотографии арабской весны, присоединиться хоть чуть к значимым мировым событиям, быть с этими незнакомыми мне людьми на баррикадах, слышать их крики через взгляд того, кому я безоговорочно доверяю.
Хотя современность диктует, что таких как Юра, становится все меньше, и они будут лучшими. Однако фотожурналистика должна включить в круг своих интересов и повседневные истории, которые, правда, сложнее продаются, зато требуют меньше риска.
Сразу после Козырева свои фотографии из серии «Пастораль» показывал Александр Гронский — уникум, успевший завоевать известность на всех территориях (хотя к фотожурналистике он по-прежнему имеет весьма отдаленное отношение). Фотографий было утомительно много, и все они были одинаковыми, легко описываемыми несколькими фразами, что свидетельствует о плохой фотографии по некоторым (устаревшим?) канонам, типа: «Хорошую фотографию сложно описать». У Гронского всегда на фотографиях присутствуют мелкие фигурки людей на фоне неясных зарослей и многоэтажными домами вдалеке. Неизменный смех вызывали снимки загорающих людей среди этих нелепых московских пейзажей.
— Ты сознательно не подходишь к людям?
— Сознательно. Ближе и не надо.
В целом WPP в этом году кажется более человечным, гуманистичным и менее кровожадным. Мне кажется, это наконец-то правильный курс — умение не каталогизировать общее, но сопереживать частным историям, оставаться людьми и видеть в других таких же людей, а не социально-политические явления, в этом и есть единственная объективность.
Тронули меня две истории — одна от Стефани Синклейр, про молодых невест, другая — Дэвида Голдмэна, про детей погибших американских солдат. Причем и в одной и в другой истории фотография не просто концентрируется на проблеме, но и многократно преувеличивает ее. Так, что после просмотра не оставляет вопрос: «Как с этим дальше жить?»
История Стефани про молодых невест снята совместно с гуманитарными организациями. И кадры выдачи замуж совсем юных девочек (7–14 лет) соседствуют с кадрами обожженных жертв, отрезанных носов (та же героиня, что у Джоди Бибер) и интервью девочек, жалующихся на насилие. Получается некоторая манипуляция, ведь ранний брак не всегда равен насилию, и, насилие не всегда происходит только в браке с несовершеннолетними. Ужасная история, нечто в духе: «Я вышла замуж, когда мне было 13, потом я убежала, по дороге меня изнасиловали, я забеременела, и одновременно узнала, что больна СПИДом, и до 9 месяцев беременности я вынуждена была зарабатывать проституцией»… То есть, когда слышишь это, то представляешь себе ад, без начала и конца. Ад, уходящий в традиции, в непроглядную бедность, в эпидемию, будто бы это все потому, что кто-то случайно открыл могилу Тутанхамона — но явно не эта девочка. Как зритель, ты выносишь это представление в себе из зала наружу, и потом совсем не знаешь, что с этим делать? Хотя, как фотограф, ты знаешь, что после таких историй все остальное будет казаться просто ерундой, и поэтому в идеале тоже будешь гнаться за подобными историями — ради их успеха… Ответа нет.
Другая история Дэвида Голдмэна — о детях погибших американских солдат. Она как-то ближе, потому что горе случается не в стране, объятой бедностью и всеми несчастьями. И эти дети — обычные школьники, и вдруг на них сваливается такое. Их папаши прутся на войну, оставляя их в тревожном ожидании, и главный вопрос — зачем они делают это? — неизменно приходит. Эта история была показана после почтения памяти погибших фотографов, и тут уже спрашиваешь себя — является ли уход фотографа на войну чем-то более оправданным, чем уход солдата?
Третья история, которая меня зацепила — серия Джона Мура о выселенных американцах. Вообще говоря, все просто — ты не платишь ренту, тебя выселяют. Но фотоистория сделана с таким сочувствием к выселенным, что невольно кажется: что-то в этом мире не так. Детские игрушки, кучей сваленные на снегу, ребенок, наблюдающий за выносом мебели, колыбелька в пустой комнате, плачущий инвалид…
Фотография научилась мастерски находить сентиментальные элементы и использовать их — как хрестоматийный расколотый глобус и обгорелый учебник Новейшей Истории в Беслане. При этом фотография научилась не только манипулировать, но и приукрашивать действительность — почти все сейчас снято на типичные цифровые «бойцовские зеркалки», проигрыш которых только в слишком резкой картинке, в слишком неискаженных цветах, в отсутствии зерна, и — как следствие, в полной потере авторской индивидуальности в массе похожих изображений. И почти нет картинок, необработанных в фотошопе. В то время, как цивилизованные девушки уже давно признали, что чрезмерно «наштукатуренное» лицо является признаком не только лицемерия, но и дурновкусия, фотожурналисты подкрашивают свои работы, будь это даже снимки бедствий и трупов. Сейчас в моде чуть-чуть подавлять цвета, «коричневить» картинку, и при этом придавать всему серебристо-матовый блеск (что-то вроде HDR эффекта или Lucis Art) — подробно об этом в статье о работах Юрия Козырева: http://www.bjp-online.com/british-journal-of-photography/feature/2133918/post-processing-digital-age-photojournalists-10b-photography
Возможно самая любопытная работа показов — Саймона Норфолка, побеждающего уже не в первый раз с самыми безумными проектами. Он представил снимки из Афганистана, стилизованные под фотографии Джона Бурка –фотографа XIX века, снимавшего в Афганистане во время второй англо-афганской войны. Саймон не только смелый и интересный фотограф, он еще и неподражаемый оратор. Во время выступления он показывал слайд карты мира, раскрашенной в американский флаг. Намек понятен. Америка оккупирует Афганистан, Ирак, и впереди возможно другие страны. Китай наращивает мощь. Исламская риторика становится все более бескомпромиссной. Фотографы не могут знать всех фактов и цифр — они скорее постигают тенденции современного мира зрительно, образно, эмпирически, они — главный чувствительный орган, откликающийся на малейшие изменения, и в этом их неизменная роль. Они стремятся к более обстоятельным повествованиям и более комплексным историям, взывая к нашей способности сопереживать миру больше, чем мы способны его проанализировать и понять.
