Неужели глупеем?
На этот раз я даже к другу своему не поехал — ладно, думаю, пущай отдохнет. Тут такое требовательное письмо от Смолянинова... Вынь да положь ему все про современное нам искусство. И хоть убежден, хитрец, что я в этом «совриске» ни уха, ни рыла не понимаю, примерно так же, как Хрущев в апельсинах, а все равно спрашивает. Издевается, что ли? А может, и правда, людей так искусство волнует?
Народ у нас, кажется, все же глупеет, это заметно по сравнению хотя бы даже с советским периодом. Тогда люди умели читать между строк, ухитряясь выуживать информацию из недомолвок и неудачных речевых оборотов начальства, видя в этом скрытый смысл или даже сигнал, подаваемый им с высокой трибуны. Теперь не читают и строчек. Одни засыпают на третьей строке, как Сева, а другие зацепляются за первое, попавшееся им знакомое слово, и сразу пишут опровержение, как не помню уж кто. О смысле совсем не думают.
Если бы сейчас Крылов надумал печатать свои басни, то его никто бы не понял, а читатели замучили бы вопросами: что он хотел им сказать? То, что Фамусову было понятно двести лет тому назад, Смолянинову до сих пор не понятно. Если бы Христос попробовал сейчас изъясняться притчами, то не нашлось бы и двенадцати зевак, готовых его слушать, а не то, что апостолов, готовых следовать за ним всюду. Про Эзопа не стоит и говорить.
Чего Костя хочет узнать про современное искусство? Он же сам в нем погряз уже по уши! Осталось еще только на них пару прищепок привесить и успокоиться.
Современное искусство, как болото, — хоть и мерзко на вид, но выполняет, видимо, какую-то необходимую и загадочную роль в существовании человечества. Современный художественный рынок — это тоже ведь биоценоз. Друг без друга его участники не выживут, но для чего же они живут, что они в себе «связывают» и что производят?
Болота, например, связывают и погребают в своей толще массу вредных для жизни веществ, поставляя вместо них на-гора массу полезных. Что же погребает в своей толще современный художественный рынок? Страшно даже подумать об этом. Это как заглянуть в бездну. Пожалуй, я оставлю пока этот вопрос без внимания. Поговорим о художниках.
Современный чуткий художник, «обитающий на болоте», независимо от его дарования пропитан всеми миазмами родного «болота». Художник ведь формотворец лишь в самую последнюю очередь. В самую первую очередь, он — чувствилище. Он — индикатор, он — лакмусовая бумажка, он — диагноз болезни. Общество больно — искусство агонизирует. Но я здесь говорю о честных художниках, а не о симулянтах, которые отделываются симулякрами.
А вообще, конечно, современное искусство безбрежно и мазать его одним миром нельзя: мира не хватит. На художественном рынке всякой твари по паре: попадаются и наивные простаки, которых тут же облапошивают, и тертые мошенники, и честные и порядочные люди, которым некуда больше податься. Весь спектр искусства не охватить, всем сестрам по серьгам не раздать. Я хотел бы только еще раз напомнить о болезненном состоянии и современного общества, и соответствующего ему искусства.
То, что мы наблюдаем на художественной сцене — это «пляски смерти» искусства, но публику уверяют, что это «танец маленьких лебедей». Публика в недоумении, но кое-кто довольно хохочет. Но разве не глупо хохотать, наблюдая пляску святого Витта? И даже если ты сам самозабвенно исполняешь зажигательную тарантеллу, вспомни на всякий случай, что ты имитируешь поведение укушенного тарантулом. Впрочем, публика все равно будет веселиться, если она заплатила за это деньги. Деньги для нее единственное мерило. Деньги — самое последнее, что ей все равно изменит.
«Пир духа»
Искусство — это сфера духа, точь-в-точь, как религия. Искусство и есть религия для неверующих. Оно так же воспитывает душу, как и религиозная практика, поэтому искусство не может быть безнравственным и безобразным, безжизненным, расчетливым и холодным. Когда Достоевский выражал надежду, что «красота спасет мир», возможно, он рассчитывал на преобразующую силу искусства, которое всемерно, выявляя в мире красоту, одновременно несет в себе отблеск небесного света истины и сердечные волны любви и добра. На эти волны надо только настроиться, чтобы войти в резонанс и ощутить гармонию, которой покоряется космос.
Художник — всего лишь посредник, он — приемо-передающая антенна, ну, может быть, он — усилитель космического импульса, который кольнул его в сердце и разбудил в нем боль, любовь или смутное творческое беспокойство.
Художник вряд ли свободен в своем творчестве. (Свободна только бездарность, но ее художественное самоуправство не интересно обществу так же, как и другие проявления жизнедеятельности ее заурядного организма.)
Художник постоянно прислушивается к себе, ждет импульса, ждет подсказки, ждет, когда через него начнут транслировать нечто новое, небывалое, он знает, что он обречен и не принадлежит себе, потому что «его взяли на службу». И с этой «службы» нельзя сбежать, как нельзя «соскочить с иглы», потому что счастлив уже не будешь.
Так уж сложилось, что русская культура вся пронизана токами православия, что веришь ты или не веришь в Христа, но ты этой культуре с потрохами принадлежишь.
Русская культура пронизана болью от сознания несовершенства мира, его греховности и от невозможности его исправить, победив силой природу зла. Православие — религия максималистов, как впрочем, максималистами были и большевики. Боль — это фирменная карточка русского искусства, потому что в русском искусстве обязательно присутствует и русская душа, которая всегда болит, а если и возвеселится на короткое время и забудет себя, то пробуждение будет тяжким и грозным.
Об искусстве художнику не надо думать, о его искусстве подумает Бог, думать надо лишь о душе, надо ей жизни давать!
Если доходить до крайности, то художника можно представить мясорубкой, пропускающей жизнь сквозь себя. Вот только сделана эта «мясорубка» не из бесчувственного металла, а из тонко чувствующего вещества. Кто крутит винт и нож «мясорубки»? и зачем? — объяснять, я надеюсь, не нужно. Да и то, что «прокручивается» в результате, тоже понятно — жизненный фарш искусства, квинтэссенция жизни. Но чему искусство может нас научить? — Опять-таки жизни. Оно может нам прочистить уши, промыть глаза, оно заставит нас пережить такое, чего нам в жизни не пережить, оно даже может включить нам мозги, хоть и на короткое время, но на полную мощность.
Искусство может, наверное, все, потому что оно не чуждо и магии. Для этого художник должен быть смел. Булгаков называл себя мистическим художником, он имел для этого смелость. Те же шуты гороховые и артистическая шпана, те, кто беснуются сейчас на художественных подмостках и не слезают с телеэкранов, в подавляющем большинстве своем к истинному искусству, которое всегда духовно, отношения не имеют.
Духовность и бездуховность — вот тот водораздел между искусством и антиискусством, между культурой и антикультурой. А для того, чтобы ощутить эту разницу, требуется только живая и бодрствующая душа. Никакого специального образования для этого не требуется. Никакой искусствоведческой терминологией владеть не нужно, никаких индивидуальных художественных языков изучать не придется. Язык художника — божественный, и обращен он непосредственно к душе каждого человека, к душе народа, к душе человечества.
Литература здесь держится особняком, поэтому ее и отделяют от остального искусства: она требует перевода. А живопись, музыка и фотография понятны без слов и без посредников, экскурсоводов и искусствоведов. Нужно лишь в чистоте содержать душу и разум, а также заставлять их трудиться, но это обычные требования гигиены. Сейчас, правда, в нашей культуре, а может быть, и истории, небывалое время: на наших глазах выросло поколение, свободное, казалось бы от всего. Поколение, которое не воспитано ни в нужде, ни в вере, ни в государственной идеологии. Вместо государственной идеологии нам всем подсунули рыночную. При этом подменили и Бога, который, в свое время, решительно гнал торгующих из храма.
Да, фактически правит нами сейчас Мамона. Люди, уже пожившие, знают разных богов, и далеко не всем им безоговорочно верят. А вот молодежь, родившаяся на диком рынке и не знающая других законов, кроме законов Мамоны, которые на материальном плане действуют убедительнее и эффективнее пуль, что думает она о жизни, о правде, добре и красоте, о вере и надежде? Нужно ли ей настоящее, духовное искусство? Или ей достаточно того, что предлагает рынок, рынок промышленных, продовольственных и сексуальных утех, рынок индустрии развлечений?
Неужели сбылась мечта идиота и выращен образцовый Потребитель? Потребитель всего того хлама, что навязывает ему реклама. Неужели, наконец-то, налажена образцовая технологическая цепочка от Производителя к Потребителю? И осталось лишь решить пустяковую проблему утилизации отходов и создания замкнутого цикла, как это удалось Войновичу в «Москве 2042»? Конечно, такому потребителю настоящее искусство не нужно, но зато ему можно навязать эрзац-искусство, которое не будет его «напрягать», а будет, скажем, щекотать ему пятки.
Искусство при свете совести
Христос не зря гнал торгующих из храма, видя в них упорных врагов. Рынок, если его государство не держит в узде, имеет тенденцию к захвату всего мира. Сейчас это видно даже слепым. Если раньше гуманисты считали, что человек — мера всех вещей, то сейчас мерилом всего нагло выступают деньги. Теперь, что такое искусство, определяет рынок, а не эстетика. Про то, что такое совесть, душа и Бог надо забыть — это не рыночные категории.
Про «современное искусство» можно не вспоминать — оно просто ненужный товар, который мечтает продаться. Но товара этого так много, что девать его некуда. Современные художники тщетно пытаются угадать рыночный спрос — спроса нет. Не нужно так много искусства, да его настоящего и не может быть много. Масса бездарей полезла в искусство за легким успехом, не оплаченным ни талантом, ни потом, ни кровью и ни судьбой. Рынок одурачил их всех, назвав современным искусством то, что искусством никогда не может являться. Писсуар останется писсуаром, хоть его и поместили в выставочное пространство. Фекалии так и остались всего лишь фекалиями, хотя их произвели «художники». А «художник-собака» останется в истории только собакой: если пошел по пути деградации, то назад тебе пути уже нет. Опуститься до собаки просто, чтобы подняться до человека, надо стараться всю жизнь, а чтобы стать художником, надо и в человеческой жизни от многого отказаться и еще большего достичь.
Но я говорю о рынке. Художественному рынку не надо так много натужных «старателей», хотя желающим нет числа — он не потерпит перепроизводства фекалий, поэтому на роль всемирно известного засранца выбирается лишь один. Все остальное человечество вынуждено просиживать на унитазах совершенно безвестно и бескорыстно. Но такова жизнь: ценят лишь первооткрывателей, запоминают лишь скандалистов. Это всеобщий закон, он действует и на рынке.
Актуальное искусство — это, по замыслу хозяев рынка, удел «героев-одиночек». Только представьте себе на минуту, что миллионы современных художников будут по примеру легендарного Кулика голыми бросаться на посетителей выставок или станут поминутно снимать штаны в музеях изобразительных искусств, как Бреннер. Или подумайте, во что превратятся музеи современного искусства, если все авангардные художники понесут туда свои любимые унитазы, подобно легендарному французу? (Уж извините, писсуаров у них дома нет.) Или все станут консервировать свое дерьмо по примеру одного художника-итальянца? Самое удивительное, что это дерьмо покупают. Самое обидное, что наше уже не купят.
Нет, такое «искусство» в массы опасно нести. Хотя оно и принадлежит народу, но все-таки лучше, пока оно — штучный товар. Подражатели, конечно, будут, куда от них денешься? Художественные жесты ведь заразительны. Ну что поделаешь, каждому хочется выкинуть что-нибудь эдакое, когда он немного расслабится, а потом милиции или полиции снисходительно объяснять, что нельзя его штрафовать, потому что он — актуальный художник.
Современное искусство создано рынком и уже давно управляется им. Раньше оно было только средством наживы, потом способом оболванивания, а теперь и формой управления. Идиоты, которые поверили, что они занимаются новым искусством, на самом деле являются марионетками в балагане, открытом на рынке для привлечения доверчивой публики. «Обманулся сам — обмани другого», — вот лозунг и вот технологии совращения искусством «открытого рынка», «открытого общества».
Современное искусство, как и Интернет — это паутина, наброшенная на общество, в ней каждый человек должен завязнуть, как муха. Паучков в этой паутине мы не обнаружим, они спрятались до поры. Мы уверены, что находимся на празднике жизни, а между тем, для многих этот праздник чужой. Я не только про «золотой миллиард». Этот проект вряд ли в действительности выполним, но если его попытаются осуществить, то не остановятся на указанной цифре. Я о том, что делается в мозгах у тех, кто сходит с ума от власти, о тех, кто заказывает для нас сошедшее с ума искусство, кто всеми силами и средствами участвует в дебилизации населения. Стихийный протест, конечно же, будет. Но боюсь, что вместо пролетариев к борьбе будут призывать уже идиотов. Конечно, в это не хочется верить, но дебилизация налицо.
Вот и человек с прищепкой недоумевает: «Почему современное искусство — не искусство?» Спешу успокоить: Искусство, искусство! Искусство надувания и оболванивания! А вас, гражданин с прищепкой, прищепку я попросил бы отщепить, а то я не поверю в искренность вашего вопроса. Вы ведь, наверное, думаете, что прищепка свидетельствует о вашей принадлежности к классу художественных млекопитающих, к смелым и бескомпромиссным современным фотохудожникам? С прискорбием вам сообщаю: она свидетельствует о вашем безобразно затянувшемся детстве! И это было бы еще ничего: вот и Пастернак, по свидетельству Ахматовой, был сущим младенцем. Беда в том, что детство затянулось у вас не творческое, а хулиганское, и я не удивлюсь, если в следующий раз сфотографируетесь вы с рогаткой!
Видите ли, милостивый государь, можно фотографироваться и с высунутым языком, но для этого надо быть, хотя бы, Эйнштейном. А впрочем, воля ваша, ходите с прищепкой, только не задавайте мудреных вопросов.
Ну что? Нормально, Константин? Да, не пугайтесь вы! Это я просто так, от скуки прикалываюсь! Скучные какие-то вы все на фотографере и серьезные прямо до одури! Нельзя же так серьезно относиться к чепухе, которой занимаешься на досуге! Я просто хотел живую струю пустить в вялотекущий дискурс... Со струей, кажется, у меня неаккуратно и двусмысленно получилось, хотя, может быть, и сойдет. Сойдет, сойдет — сейчас читают ведь невнимательно! И перестаньте супиться на меня, как мышь на крупу! Шучу я, мил человек! Не мешает мне ваша очаровательная прищепка, а наоборот, забавляет, бодрит, веселит! Словом, так держать!»
Костя, не обращайте внимания на последнюю реплику: это Коровьев внезапно включился. Да вы, наверно, и сами узнали его по развязному, хамскому стилю. Он в компьютере у меня так и живет, после того, как я написал о нем роман, и выселяться не хочет, — известный шутник. Так что вы насчет мракобесия как в воду глядели.
А про критерии искусства лучше полюбопытствуйте у Льва Толстого, он целую книгу про них сочинил, зря что ли мучился? А про современное искусство спрашивайте исключительно у торговцев: только они ему настоящую цену знают. Про «тлетворное влияние» читайте в первоисточниках — я здесь небольшой специалист. А Максимишина я впихнул в «совриск» по дружбе: вы ведь знаете, — без блата у нас никуда!
Ну, а если серьезно, то думать надо всегда самому и не рассчитывать на «чужого дядю» — ведь жизнь у каждого своя и, возможно, только одна, а если и будет дана другая попытка, то уже в новом качестве.
Искусство — это удивительная возможность духовного роста, и выше этой возможности ничего нет. Есть, правда, еще любовь и возможность самопожертвования, но если вы задумаетесь, то поймете, что искусство и это в себя может включать.
И еще: разве кому неизвестно, что искусство вообще не стареет и что оно всегда современно? Разумеется, если мы говорим о настоящем искусстве. Так что все эти привычные лейблы современного нам искусства: актуальное, концептуальное, популярное, авангардистское, постмодернистское — это всего лишь прилагательные, и они ничто без существительного, без искусства, без творческого горения духа.
К сожалению, дух в искусстве далеко не всегда святой, Коровьев не даст соврать, и если не вовсе чуждый Богу, то уж зато почти всегда искаженный. Ничего не поделаешь — такова природа человека. Художники ведь не святые, они — страстотерпцы, особенно на Руси. Своим искусством они изживают из себя и скверну, и похоть.
Что без похоти Пушкин, без скверны Некрасов и Достоевский? Про французских поэтов не хочется и говорить.
Как для навозного червя, перерабатывающего навоз в плодородную, культурную почву, так и для художника окружающий «навоз» жизни и свои мерзкие недостатки — объект приложения творческих сил. Это я про честных художников.
Но на современном художественном рынке много жуликов, мошенников и фигляров, которые душу не вкладывают, но иногда владеют потрясающим мастерством и добиваются чудовищного успеха. Мастерство, действительно, иногда поражает, но успехи не радуют, не восхищают. Напротив, при виде такого искусства душа мучается и недоумевает: кому нужно такое искусство? Она молит: «Когда кончится это надругательство над ней и над здравым смыслом?» Душа, понятно, не знает, кому это надо, но разум-то знает! Раньше говорили: «Ищите женщину!» Теперь времени на глупости не теряют, а ищут сразу же деньги.
Пока правят деньги, забудьте об искусстве, забудьте о совести и не задавайте глупых вопросов. Вопросы сейчас просты. Продаваться? Не продаваться? Кому? И за сколько?
Вот видите? Рыночные все вопросы. Забудьте про настоящее искусство, оно возможно лишь при свете совести, ему, болезному, не достаточно тусклого блеска денег.
«Аб что звук?»
Отчего вообще люди спрашивают? Ведь все ответы находятся в них самих, надо только прислушаться к себе, чтобы получить внятный ответ, подумать немного о мире и о себе. Об искусстве думать не надо, оно любит незадумчивых. Искусство надо вкушать. Пытаться понять его бесполезно. Его можно почувствовать только на вкус, на цвет, на звук, наощупь. А если не чувствуете ничего, то надо просто его послать и долго не мучиться.
Говорят, что о вкусах не спорят, но это благое пожелание остается до сих пор втуне. Напротив, создается впечатление, что только о вкусах и спорят. Ну, еще об аппетитах и привилегиях, о территориях и долгах. Но это в основном волнует политиков и бизнесменов, а люди искусства спорят только о вкусах. О вкусах, потому что другого инструмента для познания искусства у людей нет. Так что между ними не утихает война (хорошо хоть бескровная), за победу вкуса, который на некоторое время становится господствующим, и, которым конформистское большинство проникается. Но приходит очередной ниспровергатель — и продолжается старая сказка про белого бычка. Прогресса в искусстве нет: ни поступательно оно не движется, ни по спирали, а свивается оно в зловещую петлю.
Зачем нужны революции в искусстве? А зачем нужны социальные революции? Только ли для всеобщего улучшения нравов, повышения благосостояния и так далее? У любой революции есть движущие силы и групповой интерес, который усиленно навязывается доверчивым массам. С некоторых пор в изголовьях революций, кроме революционного энтузиазма находят и мешки денег. Иногда эти мешки являются единственными катализаторами процесса. Складывается впечатление, что именно громадные деньги, не обеспеченные товаром, и заставляют их «несчастных» и суетливых владельцев вкладывать это бесконтрольно расплодившееся «зеленое дерьмо» в революции, нужные и выгодные лишь им. Деньги должны «крутиться», чтобы не обесцениться, для того и делают революции.
Современное искусство тоже должно «крутиться», его произведения принципиально не отличаются от необеспеченных ассигнаций, так как они часто не обеспечены талантом, и цена их произвольна, она держится лишь на имени автора и его недобросовестной «раскрутке». Что изображено на картине или на фотографии, многих интересует не больше того, что изображено на купюре, важна только подлинность и имя того, кто подписывал эти бумажки или холсты.
Революции в искусстве не исключение. Когда искусство стало товаром, художник стал пролетарием, и над ним тут же возникла художественная «надстройка».
И чего Косте здесь не понятно? Он — винтик в никому не нужной машине. Нет, здесь я неправ. Машина кому-то нужна. То, что она производит общественно вредный или абсолютно бесполезный продукт, еще не значит, что она не приносит хозяевам пользы. Когда продукт продается, он приносит организаторам производства прибыль. При наличии рекламы сейчас можно продать все. Продаются ведь даже орудия самоуничтожения людей, и, разумеется, средства самозащиты. Продаются же никому не полезные наркотики, значит, можно продать и никому не полезное искусство. Но мыльный пузырь современного искусства когда-нибудь лопнет и деньги придется вкладывать во что-то новое. Может быть, это новое уже кто-то изобрел?
Цель современного искусства, которую оно в подавляющей массе своей выполняет: сбить людей с толку, чтобы сбить людей в стадо. Понимают эту цель художники или не понимают, это не важно, главное, что стадо уже сбивается, однородное, человеческое стадо. И это при том, что художники вроде бы все разные. Неувязочка? Нет, просто разные художники выполняют разные функции, не подозревая, что работают в рамках общего плана. Неизвестно только, какой план на нас у Создателя. Одно это и обнадеживает: может, вступится, может, избавит? Но может, прикончит.
Видит Бог, я не стал бы рассуждать о «современном искусстве», если бы ко мне не приставали с расспросами, как будто я в нем что-нибудь понимаю. Постараюсь, хоть что-то сказать.
Тут возможны разные подходы, и каждый может выработать свой взгляд. Можно потратить всю жизнь на изучение «современного искусства» и стать ведущим специалистом в этой области. Можно ограничиться с ним поверхностным знакомством, памятуя народную мудрость: необязательно есть всю бочку дерьма, чтобы узнать его вкус. Можно вообще не погружаться в эту сферу, ориентируясь даже не по вкусу, а чисто по запаху. Я-то уж точно не собираюсь становиться специалистом по «современному искусству».
Да и черт бы с ним, с этим сомнительным рыночным продуктом, если бы параллельно ему могло жить и развиваться, как выражались в старину, «божественное искусство»! Но о нем можно только мечтать. Без денег растет только трава, а все деньги сейчас на рынке. Государственные же дотации искусство губят, потому что наши чиновники недостаточно культурны, лояльны и честны. Пример «соцреализма» не вдохновляет. И что же делать?
Делать искусство, но бескорыстно, или идти на рынок и попытаться продаться?
Давно уже произошла подмена понятий, и то, что начиналось как бунт против «буржуазного» искусства, будучи купленным той же буржуазией стало называться «современным искусством». Заставить поверить толпу, что натуральное дерьмо, если вложить в него деньги, может превратиться в золото искусства, – конечно, извращение. Но можно представить, насколько сладостно это извращение, эта демонстрация всевластия денег над здравым смыслом и вкусом толпы. В этом можно увидеть даже магию денег, делающих с человеческим сознанием, все, что угодно. Сами-то деньги не приносят наслаждения, наслаждение приносит ощущение их безграничной власти. С современным искусством можно играть, как можно играть и в рулетку, но надо знать, с кем играешь, и не надо заигрываться.
Не стоит закладывать душу дьяволу: ему она не нужна, а вам может еще пригодится. А вообще, конечно, к «современному искусству», за которым стоят такие огромные деньги и такое же огромное желание нас «надуть», нельзя относиться серьезно, иначе оно станет реальной силой. Помните марксовское выражение про идею, овладевшую обалдевшими массами? – Аналогичный случай. Надо высмеивать стремление богатых, но жалких людей, выдавать говно за конфетку. Пусть сами «конфетки» едят, с такой диетой вряд ли они долго протянут.
Но делается ли сейчас настоящее духовное искусство? Разумеется, подвижники в обществе всегда есть, но не всегда они на виду.
***
P. S. Не знаю, зачем я написал этот текст? Во всяком случае, не для того, чтобы вы ни за что не занимались «современным искусством». Я только хотел сказать, чтобы вы ни на что не рассчитывали. А так почему не поиграть? Поиграть можно, выиграть только нельзя, потому что это гораздо труднее, чем сорвать джек-пот. К тому же, не играть же своей жизнью все время, надо же заниматься и серьезным делом, серьезным искусством. Однако некоторые играют всю жизнь. Люди живут по-всякому.
Я вот тоже не удержался от игры в искусство, но мне простительно: у меня, возможно, маразм и впадение в детство, с меня спрос теперь маленький, может, я в детстве не наигрался? Играл я, правда, не в современное искусство, а в искусство, на сотню лет уже устаревшее: модернизм, в отличие от постмодерна, я болезненно люблю за его неистовость, гибельность и декадентскую красоту, поэтому и не удержался.
В модернизме — и трагедия, и страсть, и талант, и остатки былой роскоши высокого искусства, в постмодерне — в лучшем случае изобретательность, остроумие, насмешка.
В деградации тоже есть прелесть, запах тления может быть даже приятен.
А вот наблюдать за тем, как пляшут на костях мертвого искусства, пытаясь сорвать аплодисменты, довольно противно.
Моя игра — это дурацкая и, каюсь, бесчеловечная попытка принудить бездушную машину заняться несвойственным для нее искусством, не обладая при этом самому даже минимальными художественными способностями. Компьютер был для меня, — как для безногого костыли.
Я хотел показать, что с приходом Компьютера в наш быт и с некоторой уже привычной для нас «роботизацией» населения, каждый гражданин, не обремененный талантом, наконец-то, сможет заняться искусством, разумеется, редуцированным искусством «наивного робота». Сначала эксперимент задумывался как пародия и казался простым, но оказался неожиданно сложным, — и я увлекся.
Это была лабораторная работа с формой по ее упрощению и злонамеренному искажению. А чего можно ждать от компьютера? Сочувствия и любви? Нет, только гротеска.
Ну, а чем занимались «кубисты» с легкой руки Сезанна?
Разве не упрощением и огрублением реальной картины мира? Так что эти мои опусы можно считать пародией на «кубизм». Или «искусством, доступным для роботов».
В свое время Зощенко, вынужденно находясь в малокультурной среде, ощутил почему-то настоятельную потребность создать свой особый писательский язык, «доступный для бедных». Это не был язык толпы, — это была квинтэссенция пошлости, — и он толпе полюбился. Не полюбился он только Жданову. Я не удивлюсь, если и эти примитивистские, «удешевленные» образы человека встретят больше понимания, чем реалистические фотопортреты, ведь в них нет утомительной психологии, их легче читать и они так не «грузят». Это такой дешевый и быстрый «компьютерный кубизм».
Вообще, развитие техники наглядно показывает нам то, что искусством не является, то, что делать может даже машина. Например, «супрематизм» Малевича и «линиизм» Родченко сейчас — это просто жалкие каракули и убогая фантазия по сравнению с тем, что может создать компьютер. А вот картину Веласкеса или Гойи компьютеру не осилить.
В человеческой истории искусств Малевич и Родченко, конечно, останутся, но, может быть, лишь в качестве недоразумения, а вот в машинной истории искусств для начинающих роботов, они могут стать первопроходцами или даже святыми, если цивилизация такая наступит.
Статью сопровождают мои картинки из серии: «Портреты для роботов» — все они основаны на фотографиях, но фотографиями уже не пахнут и, конечно, не являются ими.
Чем они являются? — вопрос к уважаемой публике.
