Начну с сельского хозяйства, в котором понимаю не больше, чем в современном искусстве. На Руси раньше конопля была ценной культурой, из которой вырабатывали масло и пеньку. Что из конопли можно добывать наркотик, нашим крестьянам в голову не приходило.
Мак рос у нас на городских клумбах, на кладбищах и на дачных участках и был самым ярким цветком, украшающим их. Маком посыпали булочки и делали пирожки с маком. Наркотика из него по глупости мы тоже не добывали.
К чему это я пишу? В поисках аналогий. Искусство ведь тоже пища, правда, духовная. Оно издавна служило украшением жизни, а также источником чувственных наслаждений для ограниченного круга богатых господ. (Я оставляю в стороне искусство, украшавшее храмы, которое выполняло идеологическую функцию и было предшественником искусства советского Агитпропа. Разумеется, оно принадлежало народу, но вот кому принадлежал сам народ?) Параллельно с «господским» существовало народное искусство, носившее прикладной характер и украшавшее его быт. И только, когда были созданы музеи и картинные галереи, народ познакомился с высоким, неутилитарным искусством.
Для малообразованного народа искусство, наверняка, служило не только источником чувственных наслаждений (или раздражений?), но и уникальным средством познания мира, будоражившим их мозги.
Новое искусство тоже будоражит мозги, приводя их в недоумение, а иногда в ступор. Человек в жизни может делать разные вещи и стремиться к разным целям. Важно, чтобы эти цели были разумны и одушевлены великой, благородной, хотя обычно и невыполнимой идеей. Человек может, возомнив о себе, черт знает что, строить Вавилонскую башню, стремясь к встрече с Богом (к слову, Бог решительно не одобрил этот грандиозный и безумный проект), а может легкомысленно устремиться к центру Земли, не подозревая о вероятной встрече с дьяволом. Человек многое может: и украсить планету, и уничтожить ее — это всего лишь вопрос выбора цели.
В двадцатом веке по примеру социальных революционных движений новое искусство взбунтовалось, назвав все предшествующее искусство продажным и «буржуазным». Авангардисты пытались создать такие странные и отталкивающие «предметы искусства», которые никому не пришло бы и в голову купить, но «бунт» их был куплен и помещен в музеи. Куплены были и бунтовщики, объявленные «гениями» современного искусства. С тех пор провокация и скандал стали спутниками современного искусства, помогающими его продвижению в «темные» массы.
Теперь современное искусство под воздействием всемогущего рынка выбрало цель духовного уничтожения человека и превращения его в послушное домашнее животное, успешно освоившее потребительские и пользовательские функции. Мне эта цель не кажется ни великой, ни благородной, и я не уверен даже, что ее следует достигать. Я хочу в этом убедить и вас: не торопитесь оскотиниваться, возможно, вы еще не достигли своего интеллектуального потолка, попробуйте еще подрасти. Займитесь серьезными вещами, не впадайте в художественный маразм и не играйте в псевдоинтеллектуальные игрушки. Человеческое время слишком дорого, чтобы тратить его на пустяки. Не гонитесь за призрачными, большими и легкими деньгами, которые обещает современный художественный рынок — это всего лишь соблазнительная морковка, которую держат перед осликом, заставляя его быстро бежать в нужном направлении. Впрочем, каждому — свое. А я, кажется, превысил свои полномочия и занялся ненужными призывами.
Я понимаю, что бесполезно предлагать дельцам, скажем, наркобаронам добровольно отказаться от своего бизнеса. Даже крестьяне, выращивающие наркотик не откажутся от него и не станут сеять пшеницу: от наркотика больше денег. И распространителя наркотиков тоже не усовестишь и не уговоришь заняться полезным делом, потому что ему наплевать на всех, и пользы он хочет только для себя.
Но с наркотиками хоть как-то борются, а современное искусство, которое в некоторых своих видах и формах способствует деградации человека и, возможно, действует на его психику подобно наркотику, всемерно поддерживают и даже навязывают. Противостоят ему лишь казаки с нагайками и попы, которые, кроме «оскорбления чувств верующих» ничего умного выдумать, видно, не могут. От такого «противодействия» больше всего вреда.
Влияние современного искусства на человека требует исследования с применением всех доступных нам сегодня научных средств. Дело это новое, небывалое, но надо, наконец, задуматься и об экологии души человека. А кому не нравится слово «душа», скажу по-другому: «Подумайте о том, как на наших глазах меняется сознание человека и чем ему это грозит. Так быстро, как в наши дни, человечество еще не менялось. Может, это тоже кому-нибудь нужно?»
Отвечу Борисову: «Сережа, в данном случае ты подходишь к жизни уж слишком цинично. Тебе кажется, что любой художник делает карьеру и стремится к успеху, и будто бы для этого все средства хороши. Поэтому голого Кулика, в рекламных целях изображающего собаку, ты одобряешь, считая это вполне допустимой «художественной стратегией».
Я же считаю, что художник делает искусство и стремится к бессмертию, а это другой уровень притязаний и самоотдачи. На этом уровне низкие и подлые средства не годятся. На этот уровень Кулик не поднимется, хотя бы потому, что унизил себя пошлым эпатажем, жаждой скандала, дешевым, но безотказным средством привлечь к себе внимание, неистовым желанием славы, которую как художник он не надеялся так быстро заработать.
Я говорю не об «искусстве» Кулика, а только о его «художественном жесте», о его грязной художественной спекуляции. Возможно, опустившись на дно, он возродится, но для этого нужно духовное возрождение, духовный подвиг. То, что Кулик способен на многое, он доказал. Я уже писал о нем шесть лет назад, как о «герое», а не художнике( смотри мою статью «Явление Кулика народу»). Важно только какую он выберет цель: высокую и духовную или низкую жажду наживы. Но его судьба меня не волнует. Он если еще не определился, то определится в жизни и сам, без чьей-либо помощи. Мальчик созрел.
Я пишу для тех, кто еще не выбрал пути и кому мои размышления, может быть, и помогут. Смолянинову я, видимо, не помогу: растоптав свою душу, он расписался в своей человеческой ничтожности и, кажется, этого даже не понимает. Слова тут бессильны, тут может помочь только Бог. А он все пыжится и чем-то гордится, хотя гордиться ему абсолютно нечем, ну, если только бездушием и прищепкой.
Опасность здесь в том, что, не ощущая души, человек ощущает себя скотиной и незаметно становится ей.
Костин меня, наконец, удивил: и «вампирской» цитатой из Гройса, и собственными мыслями о постмодернизме. О моих экспериментах совместно с компьютером он высказался с перехлестом. Повторяю, — это сознательная пародия на искусство, это «машинное творчество», рассчитанное на людей, уже превратившихся в роботов, или на роботов мечтающих стать людьми. Я попробовал шаржировать эстетику модернизма не только потому, что люблю модернизм, но и потому, что постмодернизм невозможно пародировать и шаржировать — он сам смешная пародия.
Мои насмешливые опусы, по существу, смыкаются с постмодерном, но с той разницей, что их внушал я бесчувственной машине, которой пользовался без страху и совести, как ослом, которому художники-шутники привязывали к хвосту кисть, ставили ведро с краской и чем-то его кормили. Я использовал, естественно, архетипы модернизма, застрявшие у меня в мозгу, но душа, мне кажется, в этом участия не принимала, а только терпела. Это чисто формальное творчество, которое настоящим искусством (по моему пониманию) быть не может, но что-то меня в нем все же цепляет, возможно, «пресловутые архетипы». А может, я чего-то и не понимаю: человеческое сознание слишком сложная вещь, а душа нам неподвластна и разумом неопределима.
Борисова возмутило количество «дерьма» в моем тексте. Мне и самому было это писать невыразимо противно, но уж таков предмет моих размышлений — современное, актуальное, провокационное искусство. По-моему, оно держится на трех китах: на деньгах, дерьме и авторском тщеславии. Ну, деньги, понятно, предоставляют держатели художественного рынка. Тщеславия у людей просто девать некуда! А вот откуда дерьмо берется — это и для меня загадка. Может, побочный продукт художественного творчества? А может быть — основной? Или это продукт полураспада художника? Или это полное разложение и человека, и искусства?
Видите: никакого положительного знания — одни вопросы!
Вопросы эти пока что человеческие. А если не ответим на них, то и спрашивать скоро станет некому и некого.
Безукладников, утешая расстроенного Борисова, говорил ему, что я «хватаю по верхам», но думаю, что он ошибался. Я писал о принципах и писал больше не об искусстве, а о том, что лежит вне его, и что портит нам и жизнь, и искусство, и нервы. А об искусстве что говорить? Его нужно делать, вкушать, чувствовать, переживать. И горевать, и наслаждаться.
Мой давний любимец Сева Коркунов не устает меня радовать и поражать своей эрудицией. На этот раз он блеснул пониманием сущности денег. Карл Маркс перед ним сущий щенок. Почему Сева не академик — не знаю, но почему нашу Академию хотят разогнать, знаю: потому, что там нет Севы Коркунова. Правильно, гнать надо старых козлов, занимающихся старой наукой! Науке нельзя отставать от искусства, она тоже должна быть актуальной и постмодернистской.
В сущности, и наука-то нам уже не нужна, особенно после появления «концептуального искусства», которое мигом решает любую проблему чисто художественными средствами, без всякой вредной технологии. И Антонову тоже из музея не зря прогнали, она была там, видно, как тормоз, и хорошим, прогрессивным людям только мешала. Лошак сейчас всем покажет, где раки зимуют и «зеленеет» древо искусства.
Не нужны нам музеи с устаревшим хламом: с римскими копиями, египетскими мумиями и другим заплесневелым искусством! Нам ужасно хочется чего-нибудь свеженького с пылу, с жару, пока никто ни в чем не разобрался. Классику — за борт (по сходной цене), а трюмы набить чем-нибудь новым, что цены вообще не имеет. А что вы хотите — настоящее искусство бесценно!
Надо бы, все музеи переделать в музеи современного искусства, чтобы не было возможности новое сравнивать со старым и о чем-нибудь сожалеть.
Жалость унижает искусство! И делает его скучным. А нам нужно что-нибудь повеселее, полегче, такое же легкое и беспечное, как легкая музыка. От заунывных симфоний у нас делается заворот кишок. И от остального «просроченного» искусства нам как-то не по себе, хочется сразу слабительного. Хочется очиститься от всего, в особенности от мыслей.
Искусство должно быть только первой свежести! А что у нас в музеях хранится? Старье! Стыд и позор. А что печатают? «Бессонница. Гомер. Тугие паруса...» Вот видите: еще Мандельштам засыпал от Гомера, тот действовал на него хуже снотворного! А древнего грека до сих пор переиздают, хотя современная медицина с таблетками ушла далеко вперед. Нет, как-то вяло у нас постмодерн продвигается, я бы давно уже и музеи, и библиотеки спалил. Ведь, есть же интернет, есть неистовый Сева Коркунов, есть толерантный Безукладников. Чего нам еще нужно? А может, все же кто-нибудь нужен? Академик Лихачев? Академик Сахаров? Или академик Павлов с собакой?
Не нужен нам никто. А всех знаменитых предков — в музей восковых фигур, пускай малых деток пугают. Нам нужен только универсальный Пригов. Ему бы пантеон создать. Он всех нам сразу заменит. В программу по литературе я бы его одного включил: нечего детишкам головенки морочить тем, что собрали у литераторов с бора по сосенке. В нем все есть: весь мир, с его сумасшествием, и весь «отрефлексированный» постмодернизм. Жаль, что друзья насильно извлекли его из «психушки», говорят, что он не хотел уходить оттуда, там бы он до сих пор и жил, и творил, и чувствовал себя свободным и счастливым человеком. Гениям сейчас там самое место. Кулик, когда созреет, тоже туда попадет, а про кого еще скажешь доброе слово? Про Сорокина что ли? Нет, он тоже пока не долетает до безумных высот. Кадры надо ковать. Школа Родченко не поспевает, Слюсарев умер, Сусанина нет. Кто же поведет молодежь в дебри современного искусства? Я бы назначил Севу, у него, кажется, отличнейший нюх на деньги, с ним мимо даже наисовременнейшего искусства не прошмыгнешь. Но кто меня слушает?
P. S. Не могу не поблагодарить В. Акопова, разделившего основные тезисы моей предыдущей статьи, за энергичную поддержку. Трудно жить, когда тебя не только не любят, но даже не понимают.
И еще. На истину я, разумеется, не претендую, потому что считаю, что ошибки для человека естественны, а истина в принципе не достижима, но стремиться к ней следует. На роль учителя я не нанимался, поэтому жду от вас не снисходительных похлопываний, не презрительных плевков, а ваших собственных мыслей по поводу современного состояния фотографии и искусства. Я приглашаю вас к свободе, к сотворчеству, к самостоятельному поиску новых путей. Постарайтесь сказать свое новое слово.
Я, правда, заметил: когда в России хотят сказать «новое слово», то обычно говорят его матом, причем не только крестьяне, но и художники — взять хоть группу «Война». Это — шутка, дурацкая шутка в скучнейшем тексте.
