Ярмарка с претензиями на фестиваль — таков был англоязычный зарифмованный заголовок. Я приезжаю сюда во второй раз, то есть наблюдаю рост этого проекта с самого начала, как я наблюдала рост других проектов.
И только сейчас, когда я вижу эту выставку-продажу картинок до тысячи евро, в здании, похожем на теплицу, со скучающим охранником, эти билборды с фотографиями из FOAMа, эти развевающиеся белые флаги UNSEEN, я понимаю, что для того, чтобы стать интересной, фотография должна быть похожа на праздник.
И это свершилось.
Заходя сюда, я испытываю предвкушение чуда. Мне нравится, что это этот фестиваль молодой. Что он дерзает. Что он лишен снобизма и пафоса, присущего Пари-Фото. Что здесь хорошо все, вплоть до засечек на буквах каталога. Что здесь продумано все до мелочей, и все эе не лишено спонтанности.
Я захожу за своей аккредитацией, и со мной здороваются по имени, заводят разговор о моем городе и издании. С улыбкой мне накручивают на руку браслетик из ткани, похожий на ярлычок брендовой одежды. Я здесь легальный гость, и обозначена клеймом. Атмосфера избранности витает в воздухе. Хотя, это довольно хипповая в целом атмосфера. В Амстердаме не может быть иначе. Какие-то дети стоят напротив входа в книжную лавку и раздают попкорн и виноград. Попкорн можно поедать тут же, в «Гостиной», уставленной разномастными потертыми кождиванчиками, где идут презентации разных авторов, и где я незамедлительно слышу русскую речь за соседним столиком. Кажется, у русских в последние пару лет прочная амбиция покорить вселенную, тем или иным способом. Да, а что нам еще остается делать?
Из гостиной выхожу уже в ночь. Играет хороший джаз. Презентация журнала FOAM. Встречаю Еву, которая пытается составить интересный план на вечер. Мы с ней до этого фестиваля никогда не пересекались. Но это и не обязательно. И тут понимаю:
Чтобы быть интересной, фотографии нужно быть похожей не просто на праздник, но на эйфорию.
Еще ей нужно быть как следует сдобренной общением и хорошим, желательно бесплатным и льющимся рекой вином.
И еще понимаю, что я забыла свое пальто, ключи от велосипеда и подарочный пакетик в гардеробе, который представляет собой металлический контейнер от фур (голландцы даже дома из таких умеют строить). Он наглухо закрыт. Я не отчаиваюсь и иду 40 минут до дома без пальто пешком, с одним единственным альбомом Тома Уэйтса в плеере. Кстати, за целый день, я так и не увидела собственно фотографии — то самое, что выставляется в круглом и страшноватом краснокирпичном здании, самой «газовой фабрики».
Итак, чтобы быть интересной, фотографии не обязательно даже присутствовать в прямом поле зрения. Пожалуй, тем она даже интереснее.
На следующий день все-таки заглядываю в круглое здание. Круглые здания вообще хороши тем, что в них хорошо ходить по кругу. Так, мы зашли туда, прочно разговаривая с Евой о судьбах вселенной, а также общих знакомых, и в итоге мы прошли два круга, только обнаружив, что мы смотрим одно и то же. (со смутным «Или я сошла с ума, или я где-то уже видела»).
Итак, чтобы быть интересной, фотографии не обязательно быть объектом мысли (являясь в это же время объектом детального рассмотрения).
— А что, это даже интересно. Напоминает ковер у моей бабушки. В смысле, по пестроте и бессмысленности.
Идем дальше. Я не знаю, что это. Какие-то белые столы, накрытые черной бумагой, ноги человека, пытающегося встать на недоступные поверхности, театр, поросший деревьями (явный коллаж), и еще огромные-преогромные черно-белые деревья. Это фотография мало похожа на ту фотографию, которую я привыкла видеть. Ту, которой меня учили, или ту, которую привыкли обсуждать как «хорошую карточку» или «посредственную». Я бы сказала, это даже совсем выход за пределы этой концепции. И еще пару лет назад я захотела бы поиграть в Чацкого, встать на стульчик и закричать, какие все потерянные уроды. Я не сделала этого по одной простой причине. Потому что кое-что поняла.
Чтобы быть интересной, фотография не обязательно должна изображать что-то важное.
То есть, раньше я могла думать, что не должно заниматься пустяками, когда у нас есть столько важных поводов, которым мы должны посвящать внимание и силы. За эти несколько дней Ансина я не увидела вообще ни одной фотографии, которая бы мне сообщала о чем-то действительно важном. Или даже которая бы пыталась завести со мной хотя бы какой-то серьезный разговор. Но — все должны это понимать: художник никому ничего не должен, и Ансин еще раз пытается это доказать.
На этом моменте я разглядывала триптих про целующихся девушек на ярко-зеленой траве. Поцелуй был слишком вызывающий, и от этого даже какой-то пластиковый. В этот момент подошла девица с ярко-красными губами и в огромных очках, с группой уважительно внимающих японцев. Ее монолог заключался в следующем: «Одна девушка попросила меня поцеловать ее. Прямо так. И поэтому мы решили сделать эту работу. Я выбрала место, и постаралась как можно более детально задокументировать этот поцелуй...»
В этот момент я поняла: Чтобы твоя фотография была интересной, важно вести себя с достаточной и наносной придурью, строго обозначенной в негласных конвенциях арт-мира.
На следующий день я надела огромные «артистические» очки, и заметила, что мой социальный показатель явно улучшился. Те же люди, которые не замечали вчера меня в упор, начали здороваться, и некоторые даже — наливать вино. Я провела неплохой вечер с кураторами из антверпенского музея.
Чтобы фотография была интересной, нужно одеваться согласно собственному стейтменту, и говорить о своих новых ресерчах. Показывать сами работы при этом совсем не обязательно — посмотрят потом на сайте.
В третий раз решили зайти с Евой в круглое слегка ужасное здание, и снова удивились: «Или мы опять сошли с ума, или мы всего этого не видели». Возможно, галеристы распаковали запасники, и, как королева, меняющая платья каждый вечер, они переодевали свои стенды. В этот раз в глаза бросилась еще одна тенденция: чтобы фотография была интересной, она не обязательно даже должна быть фотографией. Скорее, она должна ей не быть.
Это странно и парадоксально, но кажется, что и авторы, и галеристы пытаются найти выход из сложившейся чудовищной ситуации: фоткает теперь каждый встречный и поперечный. Как продавать искусство??!! Поэтому искусство должно разительно отличаться от массовой фотографии. Оно должно от медиума фотографии отталкиваться, но в нем должно быть что-то еще. Изюминка, момент уникальности. Фотография на галерейном рынке превращается из метафизической сущности в осязаемый физический объект. У нее должен быть тираж и осязаемая форма. И одним инк-джетом вопрос не решить. Поэтому ребята стараются изо всех сил: вышивают на фотографии, переснимают фотографию как объект, делают вручную коллажи или на худой конец запаивают ее в стеклянный куб.
При этом арт-мир носится исключительно и только с самим собой (может, так и должно быть?). Походи по этому круглому зданию три дня (как это сделала я) — до головокружения, и действительно подумаешь, что ничего важнее этих людей в черном и их мира продаж и быть не может. За пределы самого изображения заглянуть становится все сложнее. Из окна в мир оно становится самостоятельным миром, мини-вселенной, и это единственная возможность для этого изображения выжить в этом галерейном конъюнктурном бизнесе. Ведь кого будет интересовать фиксация реальности? Реальности и так слишком много вокруг нас...
Чтобы фотография стала интересной, на ней должен быть секс или деревья. Ну про секс понятно. Причем он должен быть не порнографически-натуралистичным и не эротически-приятным. В нем должен быть эпатаж и вызов, недожжённые губы нового поколения должны распахиваться в призывном «айлавью» перед камерой, причем должно быть непонятно, игра это или всерьез.
Про секс понятно, а вот деревья?
Я заметила, что на фотографиях этой выставки, по крайней мере одного из циклов, было чересчур много деревьев, будто галеристы сговорились и начали резво сотрудничать с Гринписом. Что совершенно исключено, ибо арт-мир просто звенит идеей аполитичности и даже эскапизма. Современные язвы общества отделены для него стеной, и должны постигаться где-то в другом месте.
Портреты деревьев вдруг стали попыткой рассказать о прекрасном и привычном через странные изображения. например, кто бы хотел повесить у себя в гостиной огромные черно-белые стволы? А вот мне они показались одним из самых лаконичных и значимых произведений этой выставки.
И еще, через какое-то время стало понятно: фотография становится интересной тогда, когда отпускаешь свой взгляд пастись самому по себе на этом поле, не стреножив его хоть какими-то призывами к смыслу. Этот прием стал работать особенно, когда к нам подкатил англичанин с предложением продегустировать текилу.
Автор видео - Ева
Вдруг фотография стала чем-то особенным, совершенно удивительной плоскостью полета взгляда, без всякой мысли. Я стала разделять пористость изображений, их вкусность. Вообще, съедобность или несъедобность. Особенно приятно было путешествовать по черно-белым кадрам, сделанным на пленку со вспышкой, где в воздухе висит пятном каждая пылинка, где какие-то собаки, снятые сзади, какое-то виньетирование и вообще черт разберешь что такое, которое заводит тебя только одним словом: «Это прекрасно».
После Ансина я поняла очень многое.
Я поняла, что не хочу указывать в этом тексте имена фотографов. И вообще, почти бессмысленно даже пытаться их запомнить. Фотографов очень, очень много — и это хорошо. Пусть изготовление фотографий, также как и смотрение на них и их приобретение станет повсеместной практикой. Да, заводы, черт возьми, стоят, но ведь это и прекрасно: во-первых, они не загрязняют атмосферу, а во-вторых, в них ведь можно проводить выставки. Есть лозунг такой «Artists Not Armies», в Голландии все повсеместно ходят с такими сумками, и это что-то вроде «казнить нельзя помиловать», только абсолютно всем, даже самым отсталым (после Ирака и Афганистана) понятно, где ставить в этом слове запятую.
Во-вторых я не хочу вспоминать конкретные фотографии и каким-либо образом привязывать их к понятию разумного-доброго-вечного или того, что надо запоминать и обсуждать. Фотография — это поляна, где наконец-то можно отпустить коней и не задумываться о пресловутых смыслах. Концепты приходят сами собой, но и они — унылые костыли в этой сфере, где никто ничего не понимает, и одновременно все понимают все. Сфере, где весь вавилонский хаос наконец пришел к подобию единого языка. Который, правда, мало о чем говорит и слишком многое таит.
Фотография — как флирт, как общение «здесь и сейчас», возможно бессмысленное для продолжения в дальнейшем, как вечный праздник бытия, торжество фланеров и вуайеров и удовлетворение повсеместных амбиций стать со-творцом, хотя бы этих пикселей в рамке. На другом конце она в идеальных условиях не натыкается на тупик, а на удовлетворение точно таких же маний и амбиций — стремление к бесконечному обладанию тем, чем обладать невозможно.
