Несколько дней назад закрылась последняя российская выставка проекта FFABRU — «Зарубежные фотографы о России/ голландские и фламандские авторы» — проект доехал аж до Сахалина.
И, хотя это была уже девятая по счету выставка, мне было почему-то очень неспокойно. Ходила по квартире, грызла ногти, писала в фейсбуке и контакте тем людям, которые так тепло нас приняли: «Ну как оно? Как проходит? Как отзывы?»
И вот, уже после закрытия мне пишут: «Да, на нас кто-то накатал кляузу в ФСБ, и большая контора проверяла выставку. Сняли какую-то табличку с текстами про Чечню. А так все нормально. Но на самом верху пальчиком все же погрозили».
Выставку проверяло ФСБ. Наверно, эти парни очень скучают. Им деятельности бурной не хватает.
Больше всего поразила почему-то фраза: «А так все нормально».
Когда я только начинала собирать эту выставку, никто не верил, что это вообще возможно. Отсутствие какого-либо серьезного кураторского опыта, жесткие сроки, тотальная нехватка финансирования, отказы спонсоров, ощущение, что пытаешься решить уравнение со множеством неизвестных — с единственным подходом — наугад...
Сейчас могу признаться, что первый заход выставки в Москве строился как в кошмарном сне. Почему-то это все было на грани смерти и смерти, но это не жалоба, это попытка анализа. С проектами ведь не всегда так бывает. И вот открытие, гости, а у нас еще какие-то стремянки, доски, стружки скотча и человек пятнадцать (так мне запомнилось) лихорадочно вешают картинки. Хорошо, что еще эти 15 человек в последний момент появились, иначе была бы совсем катастрофа. Потом театр, который требовал 6 раз разбирать столбы и снимать работы перед каждым их спектаклем... Да много еще чего сложного и какого-то истеричного было. Да-да, знаю, что у каждого куратора найдется с десяток таких фееричных историй. Если бы я жила по Пауло Коэльо, я бы наверно «слушала знаки», но мне всегда кажется, что если что-то идет сложно — именно это и нужно делать. Ради какого-то почти садомазохистского удовольствия. Потому что: иначе если не я, то кто? Несделанный проект — как нерожденное дитя. А каждый ребенок должен рождаться в любви.
На выставке был тот самый Хорнстра, которого очень не любит российская власть, и который весьма удачно этой нелюбовью пользуется в качестве пиара. Это была первая его выставка в России, и как потом оказалось — многие желали бы, чтобы последняя.
Встреча прошла весьма мирно, Хорнстра показывал книжки, на которые было любо-дорого смотреть, и рассказывал смешные истории, — например, как они отдыхали в санатории, где никогда не видели иностранцев. Или как местный житель подарил ему сломанный фотоаппарат. И другие истории, не лишенные западного снобизма. Истории, транслирующие взгляд на кавказцев как на диковатый, но симпатичный народ, и на федеральные институции, как на жестокую и тупую силу. «Взгляд, конечно, варварский, но верный», — сказал бы Бродский.
Хорнстра публике понравился, и было очевидно, что не только сама речь, но даже ответы на вопросы были заранее заготовлены и обтесаны. Хорнстра ужасно, до банальности конъюнктурен и ожидаем. И я не понимаю, почему его так испугались наверху. Об этом я писала довольно подробно на Кольте.
Последующие выставки организовывать уже было значительно легче. Люди в российской провинции, несмотря на ощутимый культурный вакуум (а может, благодаря ему) — гораздо более приятные, открытые и «душевные», что ли. Выставки вешать было уже значительно легче, помощи было больше, и была она профессиональней, и всегда были какие-то приятные чаепития, затяжные разговоры о наболевшем и о главном.
Хорнстру однако обычно старались не вешать, ссылаясь на недостаток места или еще бог весть какие причины. А если и вешали, то куда-нибудь в дальний угол.
Основную аудиторию проекта составляла «культурно просвещенная молодежь». Приходили и местные фотографы, и если они были в возрасте, то чувство собственного достоинства мешало им рассмотреть выставку — они, в основном, щелкали. На каждой выставке обязательно были «сознательные граждане» — многие из которых еще советской закалки. Они что-то говорили про патриотизм, а выставку клеймили обидным словом «чернуха». На каждой следующей выставке присутствие таких граждан становилось все заметнее.
В одном уральском городе был случай, когда старый советский фоторепортер вел долгий монолог о том, «зачем показывать наши помойки» и «кто это проплатил».
Надо сказать, что абсолютно все проекты были авторскими, а не коммерческими материалами. И ни на одной фотографии(!) не было ни одной помойки.
Да, был Карл де Кейзер, с его зонами. Но зоны у него веселые, ироничные, сплошной «Диснейленд», в отличие, кстати, от работ российского фотографа, который путешествовал с де Кейзером и тоже снимал. Работы того больше отражают страдания русской души, и ту самую Достоевщину, которую нынче зовут «чернухой».
Было еще несколько «спорных» проектов. Например, полуживое село Владимирское, которое Питер тен Хупен превратил в мифический Китеж-град. Но это же божественно прекрасная история, романтическая, чудесная! А посетители выставки спрашивают: — Нет, неужели у нас люди так плохо одеваются? — Это же было снято 10 лет назад. — И что, это повод показывать, как у нас плохо одевались? И тут не мешает вспомнить мем-персонажа Свету, и ее «мы стали более лучше одеваться».
Одна пухленькая сибирская чиновница перед открытием суетилась: «Что вы здесь повесили? И почему без рам?». Боялась, что растерзает губернатор, который нагрянул с визитом. Рядом, на том же форуме, разместились ядрено-яркие палатки с лаптями, камнями и целебными бальзамами. У меня не прекращалось ощущение сна в духе Сальвадора Дали. Я подарила тетеньке каталог, и объяснила, что такова, дескать, художественная задумка автора.
А на Сахалине на открытии выставки прорвался к микрофону человек (как оказалось, местный уважаемый фотограф из старого поколения), и начал вещать людям о том, что «если нашу страну так показывать, то ее надо было наверно уже давно стереть с лица земли атомной бомбой».
Было ощущение, что с путешествием выставки вглубь России на протяжении года маразм и озлобленность зрителя и чиновника крепчает. Интересно, дело в пространстве или во времени?
На реакции я не обижалась — списывала на тот же художественный вакуум. Документальная фотография нынче совсем не в выигрышной позиции: вдруг какой-нибудь угол с трещиной в кадр попадет? Я как-то снимала в кадетском корпусе, так надо мной там стоял специальный человек, который чуть-что кричал: «Не снимайте, здесь ведро стоит!», «Не снимайте этого, что не видите, у него уши оттопыренные».
Зритель же боится и не хочет видеть вообще ничего, связанного с реальностью: «У меня и так проблем куча, вы мне еще здесь проблемы показываете». Зритель ожидает от фотографии цветочков, капелек росы и закатов. Ему нужно обложиться «искусством», как подушками безопасности, чтобы не чувствовать острых углов реальности. Искусство должно быть как розовая вата. Желательно сахарная (знаешь же, что противно и дорого, но все равно ешь, потому что во-первых, все едят, а во-вторых, считается, что оно должно приносить удовольствие).
«Какой кошмар, эти извращенцы взяли наше все самое святое и пропустили через одно своё место. Я б таких художников на кол», — один из комментариев с Сахалинского форума, и такими комментариями кишел местный уютный междусобойчик.
Свидетельство того, что люди не готовы видеть свою же историю и свою повседневность глазами других, отстраненными глазами. Пеняют на зеркало, хотя... Очень много говорят о патриотизме.
Я люблю свою Родину, но мне не нравятся, когда меня учат ее любить — так же как если учат любить Бога или маму. Любовь — чувство интимное, и не терпит при себе надзирателей.
Так же как и Родину, я люблю фотографию и свободу. И фотография для меня — одно из высших проявлений свободы.
Как-то мы спорили с основателем известного сайта о фотожурналистике в России. Я пыталась убедить его, что нельзя в названии фотоконкурса писать о патриотизме, это дурной тон. Потому что слово девальвировало себя разными кровавыми историями, потому что его переврали, и называют им пропаганду или шовинизм. И вообще, патриотизм нужен во время конфликтов, вооруженных или любых других.
Так же, как нужно объявлять кого-то врагом народа, контролировать входящую-исходящую информацию. Когда нет злобы, поиска внешнего врага, то агрессивный патриотизм тоже не нужен.
Все самое жуткое в нашем обществе растет еще из «Государства» Платона. И если даже взглянуть на этот текст, то сразу понятно: это не утопия, а антиутопия. Культура там отсутствует, ибо расценивается как опасный, подрывной элемент. И люди там уже не люди, а функции.
***
Выставка голландцев называлась «Том 1.» Вторым томом должны были стать британцы. Они вполне могли бы сравнять счет — выставка уже была собрана-подобрана-обговорена. Там должен был быть и красивый балет, и дети миллионеров, и молодые специалисты. И фотография там более статичная, вылизанная, и просто другая. (Национальная особенность? или просто совпадение?). Коронным номером дал свое согласие Мартин Парр с его безумными московскими прилавками и очередями 90-х (ну почему же никто не задокументировал эту историю, кроме него? Наверно, потому что мы все изнутри в этой очереди стояли. И именно поэтому нам нужен был такой блестящий ироничный мистер Парр извне — просто чтобы записать нашу историю, о которой теперь так стараются забыть).
Уже теперь ясно, что второго тома не будет. Не из-за того, что нет площадки. И даже не из-за денег, хотя их тоже нет.
Просто есть ощущение конца той свободной эпохи, которая длилась так недолго. Перемены очевидны, и только слепой и глухой может их не замечать. Это катастрофа замедленного действия: она уже наступила, просто стоит и ждет, как мы среагируем.
И вопрос в том, действие или бездействие. Этот вопрос мучил меня последние две недели, я бесконечно звонила по скайпу своим друзьям, пытаясь примерить на них роль оракулов. Инстинктивно хотелось запереться в туалете и читать комиксы. Хотя уже давно где-то за меня было решено: действие. Неважно, насколько хаотичное, бесполезное, принятое в штыки. Это написано на мне, я не могу иначе. Мой любимый момент у Кортасара: «Обнимая Магу, эту принявшую человеческий облик туманность, я твержу, что писать роман, который я никогда не напишу, или отстаивать ценою жизни идеи, которые несут освобождение народам, якобы имеет столько же смысла, сколько и лепить фигурку из хлебного мякиша».
Революция была у него все-таки на втором месте, при прочих равных.
Революция у нас не действенна в силу ряда обстоятельств — умы настроены крайне консервативно. При этой ситуации любая революция окажется заменой шила на еще более страшное мыло.
В конечном итоге, любое действие встречает противодействие. Отказаться от борьбы в пользу созидания и бесконфликтного диалога — вот самая сложная и неприступная задача.
У Камю в «Мифе о Сизифе» единственная веская причина отказаться от самоубийства — это творчество.
Только искусство, культура, литература и философия способны хоть как-то отличить человека от тупого жадного животного и расширить границы его сознания. Выступить против цензуры, контроля интернета, запрета произведений — это, пожалуй, самая очевидная задача, которая стоит перед любым художественным сообществом сейчас. Просто нужно вылезти из скорлупки, и на время позабыть о личных интересах — потому что почва горит сейчас под ногами практически у всех.
Выставка «Зарубежные фотографы о России» сложными путями возвращается на свою историческую Родину — в Голландию. Да, там в России сейчас видят жуткого монстра, и это тоже проблема.
Встает вопрос: как наладить взаимопонимание между Россией и Западом? Как избежать падения железного занавеса? Как быть художникам и документальным фотографам в мире контроля информации? Какую роль должна занять фотография и визуальное искусство по отношению к цензуре и пропаганде — с той и с другой стороны?
По этому поводу мы решили сменить концепцию нашего фестиваля «Открытая граница». Теперь помимо выставок (голландских и российских авторов) мы устраиваем еще и международный симпозиум, и призываем к нему присоединиться — если не в живую, то по скайпу. Будет проведена серия живых трансляций и параллельные симпозиумы в ряде художественных институций в городах России.
