«Цель творчества – самоотдача, а не шумиха, не успех», – писал когда-то Борис Пастернак. Заметьте, поэт говорит не о самовыражении и тем более, не о самолюбовании и артистическом самодовольстве. В другом стихотворении он пишет о «полной гибели всерьез», то есть Пастернак уподобляет жизнь поэта жизни героя. Здесь речь идет не о жизни-подвиге, а о жизни-жертве. Для поэта его жизнь – просто расходный материал. Его самовыражение – это его сгорание, замедленное самоубийство, – а цель у него другая, высокая – принесение жертвы на священный алтарь. Полезной окажется жертва или бесполезной, и кто её примет, – поэт не знает, он может только на что-то надеяться. Для нас, людей века практичного и циничного, людей бесконечно далёких от моральной высоты Пастернака, эти слова кажутся излишне пафосными, мы им не верим, – но это наша беда.
В романе «Доктор Живаго» этот самый доктор совсем не героически мечется между двумя женщинами, между «красными» и «белыми»; и погибает он тоже не героически: не от ножа, не от пули, а оттого, что у него, еще не старого человека, до предела изношено сердце. И жизнь его осталась бы для нас неизвестной или показалась бы нам совершенно пустой и бессмысленной, если бы от него не остались нам в наследство стихи.
В этих стихах для нас происходит его Преображение: его мысль, не затихающая ни на мгновение, его гигантский поэтический дар высвечивает его сложную, насыщенную и мучительную подспудную внутреннюю жизнь, протекавшую на фоне нелегкой судьбы, на фоне жестокой эпохи. Его творческий механизм питался его жизнью, перерабатывая все чувства и впечатления в лирическую поэзию.
Его талант съел его. Увы, Гений, поселившийся в человеке, заставляет последнего служить себе и нередко даже гибнуть до срока.
Художника часто обвиняют в эгоизме, но он не хозяин себе, он раб своего таланта, иногда даже небольшого, иногда даже мнимого. Мир знает множество графоманов, сломавших судьбу себе и своим близким.
Графоманы тоже герои, но бесполезные; их можно назвать Сизифами, катящими свои камни, но не достигающими вершин. Их подвиги бескорыстны, бессмысленны и трагичны. Реализуется ли здесь принцип самоотдачи? Да, но беда в том, что отдавать им нечего, они такие же духовные бедняки, как и большинство из нас. Испытали ли они счастье творческого самовыражения? Думаю, да, хотя им не только нечего выражать, у них нет и способности талантливо, откровенно и бесстрашно выразить свою пустоту, подлость и низость, как это сделал герой Достоевского в «Записках из подполья». Их самовыражение нас совершенно не интересует, их жертва нам не нужна.
Талант приходит в жизнь со своим видением, своим слухом, своим мышлением и часто со своим особенным интересом и своей болью, которые и определяют его судьбу.
Человечество через всю свою историю пробирается куда-то наощупь; и ему надо смотреть во все глаза, слушать во все уши, думать всеми головами, способными мыслить, чтобы, по-возможности, не заблудиться на пути к неизведанному. Это я к тому, что художники миру разные нужны: и «правильные», и «неправильные», – а мир с ними как-нибудь разберется, со временем. Да и умы разные должны быть миром и услышаны, и поняты.
Но что же происходит на нашем коротком отрезке не особенно культурной жизни, в нашем современном не очень искусном искусстве?
Здравые умы насильно вовлекаются в хаос безумия; постмодерн заставляет своих адептов отказаться от образного мышления; этику осмеивают; эстетика выходит из моды; искусство буквально смешивают с дерьмом, с зубоскальством и преступлением. Дальше можно не продолжать.
Каюсь, как и многие, я плохо понимал людей и, как и многие, судил о них по себе. Я никогда не защищал и не объяснял свои фотографии, я думал, что фотография должна сама говорить за себя. Я ошибался. Теперь все нужно объяснять: не только многозначные и молчаливые фотографии, но даже, казалось бы, простые и понятные говорящие тексты. Мы деградируем, мы не понимаем других, мы не стараемся даже понять себя. Мы привычно говорим: «Рыба гниет с головы», – и успокаиваемся, думая, что это касается только большого начальства, и до нас очередь не дойдет. Но мы уже сами гнием и разложения своего не замечаем.
Печатая свои тексты, я не вступал в дискуссии не из какой-то дурацкой гордости. Нет, просто я по привычке фотографа-наблюдателя хотел понять ситуацию, а не вмешиваться в неё. Я не хотел оказывать на среду никакого влияния, я хотел понять этих спорщиков, их комплексы и проблемы, я хотел узнать эту микроскопическую часть нашего общества, к счастью, до сих пор остающегося человекообразным.
Но уйдем от людей и обратимся к собакам не для чего-либо, а только для простоты. Я думаю, что среди нас любителей, ценителей и знатоков собак больше, чем любителей и знатоков человеков. Кому не приятно водить на поводке своего верного друга, кормить, ласкать, воспитывать – и гордиться им как своей собственностью; правда, одним нужен друг, другим же – эскорт услуги. С человеком проделывать это труднее, хлопотнее и требует значительно больше денег, поэтому не все могут эти услуги себе позволить. Может быть, поэтому так и сложилось, что собак мы знаем гораздо лучше людей, а не из-за мнимой сложности женской или мужской души.
Однако подробнее я расскажу о собаках в другой статье, чтобы не смешивать всё в одну кучу. Здесь я скажу только несколько слов о шавках, этих мелких и злобных несчастных созданиях. Они облаивают всех из-за своих мучительных собачьих комплексов; успокоить их почти невозможно; уговорить и задобрить – тем более; наглость их со временем все возрастает. С ними стараются умные люди не связываться; с ними мирятся и их начинают даже бояться; поэтому, время от времени, приходится ставить зарвавшихся шавок на место.
Зачем написал я про них теперь уже и не вспомню. Опять меня занесло. А писал я о людях, и не просто о людях, а о творцах, хотя по Бердяеву каждый человек – творец, в подражание Богу. Но как далеки мы от этого идеала! Мы не только не любим друг друга; мы даже не уважаем других; и в спорах рубимся насмерть, забывая об истине и о том, что она нам в своей полноте недоступна.
И когда кто-то истерично кричит, что «так называемые «российские интеллигенты/интеллектуалы» просто помирают от желания научить всех ходить строем, вернее, заставить», – думаешь, что происходит? Кем нужно быть, чтобы безвластную и бескорыстную интеллигенцию путать с её принципиальным противником, тоталитарной, а может, даже и коррумпированной властью?
А когда всё тот же возвышенный возмущённый голос упорно продолжает всё ту же мифическую интеллигенцию обличать: «Ребята, «высокому» вы ноги и голову отрезали, потому что в строй не влезали», – то очевидно, что этот удивительный ум почему-то жалкую «социальную прослойку» путает с палачами ГУЛАГа.
Самое смешное, что он не сумасшедший. Самое печальное, что интеллигенции уже не существует.
А самое опасное сейчас то, что современная культура вдалбливается – и в молодые неокрепшие головы, и в старые, ограниченно дееспособные – с мощью отбойного молотка и проникновенностью тотальной рекламы.
Действительно, противостоять этому, например, могла бы старая, битая советская интеллигенция, вернее, лучшая часть её, не купленная и не запуганная государством, но её подавили, развратили, и уморили еще в 90-х годах бандиты, дорвавшиеся до кормушки, до власти и до культуры.
Новая русская сволочь действовала примерно так же, как накокаиненные балтийские матросы и беспредельная революционная власть, физически уничтожая носителей дореволюционной русской культуры и моря её голодом.
Так что интеллигенцию лучше не трогать: её у нас практически не осталось, а если где-то она и сохранилась в провинции, то стыдливо забилась в щели от воинствующих идиотов, – апостолов новой веры, – веры в безумие, всеобщее скотство и торжество подлых ублюдков на испоганенной до предела нашей земле.
