Не спорю, кому-то это может показаться наивным. А кто-то, я уверена, задумывается о том же. Лично для меня неразгаданными головоломками все еще остаются два больших блока вопросов, касающихся времени и языка.
Куда исчезают или в какие «вселенные» перемещаются пласты только что пережитых нами мгновений? В каких мирах миллионами вероятных сценариев еле различимыми тенями терпеливо ожидает нас будущее? Сможет ли человечество создать (или вернуться) к праязыку подобному довавилонскому – найти средство, используя которое мы могли бы выйти на самый простой и одновременно глубокий, четкий и эффективный уровень коммуникации? Изобрести инструмент, позволивший бы обмениваться не только условными обозначениями предметов реальности, но и комплексами сложных эмоций, а значит помочь бы народам мира научиться максимально хорошо понимать и чувствовать друг друга? Возможна ли такая lingua franca, и если да – что это могло бы быть?
Однако, отставив вопросы времени для другой колонки, сосредоточимся на проблеме универсального языка. Тем более что, размышляя об оном, мы неизменно открываем массу других тем, среди которых (я знаю, вы удивитесь) находится и фотография.
Приятно сознавать, что в числе неравнодушных к проблеме универсального языка есть и люди из Голливуда – например, американский режиссер Дени Вильнёв. Его фильм «Прибытие» стартовал в ноябре этого года в российском прокате и уже успел получить заслуженный статус главной научно-фантастической картины 2016. Удалив с сюжетной линии налёт инопланетной мистики, можно с уверенностью сказать: картина – безгранично гуманистична и своевременна. И да, она о языке.
Когда, как не на пороге третьей мировой, в хаосе сходящего с рельс поезда толерантности и здравого смысла, не начать задумываться о рецепте клея, способного вновь скрепить наш мир вместе? Мы все меньше и меньше понимаем друг друга: кого-то пугает «коктейль» религий и культур, кто-то не в состоянии следить за собственными изменениями, вызванными беспрецедентным масштабом и скоростью погружения в виртуальный мир. А страх, в качестве стратегии выживания, как известно, еще никогда ни к чему хорошему не приводил. Человек, который боится, – агрессивен, неуправляем и слеп. Все столкновения с новым он решает либо активной атакой, либо побегом. Ни один из этих вариантов не является продуктивным.
Страх начинается там, где заканчиваются границы известного. А чтобы «вписать» это известное в нашу привычную, а значит безопасную, картину мира, нужен язык. Почему? Потому как язык, согласно гипотезе Сепира-Уорфа, определяет мышление, лингвистические категории ограничивают когнитивные категории. Другими словами, то, как мы воспринимаем мир, отражено в нашем языке: ненужные (а значит «невидимые») нам вещи не имеют названий, в то время как феномены, важные для комфортного существования, имеют свои имена, а вместе с ними – и зафиксированные в сознании сгустки смыслов. Как только мы начинаем познавать язык «других», мы начинаем понимать не только их речь, но и то, как именно они видят и объясняют мир, – то, как они мыслят. Мы учимся соотносить себя с ними, а значит враждебное отношение вряд ли будет возможным. Понимаете, к чему я клоню?
Сегодня, как никогда, ради прекращения военных действий и предотвращения роста вражды и агрессии, нам нужно активизировать все возможные техники понимания «иного», кем бы этой «иной» не был: представителем другой культуры, религии или сексуальной ориентации. Мы боимся лишь потому, что не «умеем» говорить на языке незнакомых, а значит страшных нам понятий. Пришельцы. «Другие».
У Дени Вильнёва позиции «других» занимали инопланетные гости, чьи корабли прибыли в разные точки земного шара, застыв там в ожидании контакта с землянами. Контакт (в самом оптимистичном значении этого слова) случился, и, благодаря усилиям женщины-лингвиста, землянам удалось расшифровать язык внеземного разума. Оный будет представлять из себя доселе невиданную землянами систему: свободные символы, внешне напоминающие круг с массой сложных штрихов – что-то вроде облака тэгов, чей смысл воспринимается именно целиком, как облако аллюзий, ассоциаций и сопровождающих их эмоциональный переживаний. Помещение себя в совершенно чуждую землянам картину мира на первом этапе неизменно вызывает сложности: многозначность слов оказывается неудобно широкой. «Мыслить как они» не так легко. Орудие и оружие обозначаются одним и тем же набором символов. Землянам важно говорить об «оружии» особенными специальными терминами, инопланетянам – нет. Иронично, не так ли?
Однако, оставив в стороне фантазии об инопланетных контактах, вполне резонно задуматься: а все же, как насчет такого вот удивительного универсального глубокого языка, который могли бы понимать и чувствовать представители самых разных рас, религий и культур? Языка, который помог бы нам, поместив на место другого человека, нутром понять, что он(а) имеют в виду. Такой язык, вообще, возможен?
Поиски визуальных языков, так наглядно показанных в «Прибытии», на самом деле ведутся уже давно. Другое дело, что, как и все новое и значительно отличающееся от привычного нам опыта, результаты такого рода исследований не признаются широким научным сообществом. Самое время вспомнить, например, о направлении «Ксенолингвистика» Дайаны Слеттери, обнаружившей во время пребывания в измененных состояниях сознания новый источник познания – отдельный визуальный язык, обладающий, по ее мнению, гораздо более мощными описательными свойствами, чем обычный, человеческий. При сравнении с интуитивным языком, который фиксирует и изучает Дайана, наш привычный язык подобен азбуке Морзе в эпоху спутникового интернета: долго, линейно, с потерями и искажениями. Психологи предполагают, что именно предмет изучения Слеттери, описываемый в фундаментальном труде «Ксенолингвистика», имеет все шансы стать в будущем универсальным средством общения и организации сознания.
Свое знакомство с «другим» языком Слеттери описывает как встречу с «тайнописью, которая олицетворяла всеобщность, которую нельзя озвучить, не ограничив и обеднив её значение, что отрицало бы её собственную суть. […] тайнопись невыразимого, указывающему на взаимодействие между всеми формами творчества — музыкой, живописью, перформансом — воплощаемыми, чтобы передать то, что превыше слов, языком творческой выразительности». [1]
«Язык окутывает нас, – пишет Дайна Слеттери во введении к своей книге. – Начиная с нашего парящего зародышевого состояния, мы выстраиваем наше осознание себя и мира в рамках языка. Язык уносит нас из нашего младенческого Рая в человеческое сообщество. То, что Уильям Джеймс назвал «многоцветным, вьющимся замешательством» первых переживаний младенца, также является единством ощущений, который разум учится разбирать на отдельные составляющие. Инструмент для этих актов анализа и установления различия — это язык. Мы купаемся в языке. Наши мысли, чувства, планы, истории, которые мы придумываем о том, кто мы такие и каково наше место в мире, сотворены из языка. Мы под завязку забиты языком. В языке хранятся наши воспоминания, обозначенный чувственный опыт, объекты, действия, ощущения, идеи. Слои языка встают между нами и воспринимаемым чувствами миром. Мы настолько погружены в язык, куда нам переместиться, чтобы смочь рассмотреть язык и его взаимосвязи с сознанием? […]
«Мы называем наши человеческие языки «естественными», но в них нет ничего естественного. Мы не рождаемся с установленным в нас естественным языком. Язык — это вирусная технология, как и технологии добывания огня, изготовления бусин, гончарное ремесло и различные инструменты. Как только он поселился в наших умах, он начал распространяться экспоненциально, легко мутируя при разделении людей на разные группы. Ускоряемая языком, социальная эволюция обогнала ход эволюции нашего организма на несколько порядков. Язык превратил наше существование в качестве племён охотников в сложные цивилизационные конструкции за мгновение эволюционного времени. В настоящий момент мы окружили себя одеждой, автомобилями, домами, городами, и многоцветной, вьющейся, распространившейся повсюду медиа-средой: прослойками языка между нами и миром природы – с предсказуемыми последствиями.» [1]
Далее Дайна Слеттери уходит в описание обнаруженного ей в трипах универсального языка и изучение его свойств, однако я делаю паузу. Язык, который уже обладает потенциалом универсальности апеллирования к чувствам, образностью информационного облака, прямым доступом к нашим чувствам и глубинным ценностям… Разве мы уже не являемся его счастливыми обладателями? Разве он не находился рядом с нами все это время, воспитанный столетиями разговоров о надежде и печали, стремлении к гармонии и росту, надежде на вечность и взаимопонимание? Да, такой язык у человечества на самом деле уже есть. Это искусство.
Один из самых ярких спикеров платформы «TED» последних лет, автор бестселлера «Бизнес романтика», Тим Леберехт, в презентации на тему «4 способа построить человеческую компанию в эпоху машин» говорит о необходимости возрождения радикального гуманизма, становлении «нового типа образования – эстетического и чувственного». [2] Важность переосмысления акцентов в образовании созвучна как с поисками универсального языка Слеттери, так и с «облачным» языком Вильнёва, и закономерно возвращает нас к искусству. Во вступлении к своей речи Тим подчеркивает, что способность создавать и видеть красивое – основное качество, которое всегда будет отличать нас от машин.
Об острой необходимости учиться понимать и говорить на языке искусства пишут и авторы популярной сегодня в Европе книги «Искусство как терапия» Ален де Боттон и Джон Армстронг. Именно язык искусства (с такими его инструментами как живопись, скульптура, графика, фотография, музыка и другие) позволяет человеку транслировать в мир целый комплекс смыслов.
«Нам не просто нравятся определенные произведения искусства, – пишут авторы книги, – в какой-то степени мы им уподобляемся. С одной стороны, предпочтение того или иного объекта искусства позволяет нам глубже заглянуть в самих себя. С другой – оно помогает и другим людям лучше понять, кто мы такие […] Если мы ощущаем с произведением некую связь, это значит, что ценности, которые оно в себе несет, представлены в нем четче, чем в нашем сознании». [3]
Примеров аргументам Алена де Боттона и Джона Армстронга – масса, достаточно хотя бы сравнить способность человека словами описать восторженные ощущения от прогулки вдоль морского берега в солнечный весенний день и любую мастерски сделанную картину или фотографию. Потенциал искусства – больше в разы. Кажется, что картина, фотография, скульптура или музыкальная композиция передают не только сенсорную канву пережитого опыта, но и что-то больше: радость или печаль, страхи или восхищение, презрение или умиление. Уверена, что в этом «сообщении» будут скрыты и неназванные слои из мира бессознательного: тени детских воспоминаний или снов, сгустки ощущений от моментов общения со значимыми другими, последствия глубоких эмоциональных контактов. Способность говорить на таком языке возвращает людей к базовым, простым вещам, которые являются общими для представителя людей религии, расы или культуры.
Другой вопрос – в том, что, как и любым другим языком, языком искусства не так легко овладеть. Его постижение требует перестройки всей системы образования, где гораздо большее внимание уделялось бы области эстетического и чувственного. Овладение языком искусства возможно при наличии времени, системы и (как ни странно) осознания самого факта его существования.
