«Я сам каждое мгновение
являюсь громадным фактом памяти»
(Поль Валери)
Чуть больше года назад со мной случилось долгожданное событие – я смогла улучить момент, поставить на паузу рутинную нагрузку в виде уроков, переводов и арт-критики и позволить себе заняться художественными практиками: переключиться из невидимой работницы текстового и коммуникативного труда, направленного на продвижение белорусских (и не только) фотографов, на погружение в личную тему, волнующую, как художницу, прежде всего меня саму. Её стала проблема индивидуальной и коллективной памяти, а также процессов забывания и вспоминания –регулируемых не только естественными механизмами работы нашего мозга, но и конкретной идеологией, которая преследует, как известно, исключительно одну цель – самосохранение.
Так случилось, что проект с момента зарождения идеи до ее воплощения в фотокнигу занял удивительно мало времени, словно все мысли сжатой струной долго хранились во мне в ожидании зеленого света. 90 дней длился сбор визуального и устного материала, а 210 заняло движение в рамках формата фотокниги, которое проходило в сотрудничестве с дизайнером Юлий Тимашовой. Для тех, кто пока не слышал об «Искусстве (не) помнить», поясню: проект включает истории белорусских женщин и ЛГБТК+ людей, рассказывающих о том, что им сегодня хотелось бы больше всего забыть, и о том, что ценно и хочется помнить.
Проект взаимодействует со зрителями на двух уровнях: визуальный представляет галерею портретов, сделанных непосредственно во время этих двух процессов, а текстовый – записанные мною истории. В книге они в буквальном смысле отражают суть механизмом забывания и вспоминания. При помощи различных типографических приемов нарративы собираются из разрозненных слов и обрывочных словосочетаний или, наоборот, рассыпаются на части. Текст становится зеркалом (или помощником) памяти – слова наливаются силой и помнят или, поддаваясь желанию вычеркнуть, теряют контуры и смыслы и пропадают.
С начала работы над проектом, родившимся как моя личная интенция помочь помнить переломные для страны времена, я познакомилась с большим количеством исследований на тему памяти, прочитала много документальных и научных книг и статей, каждая из которых все больше укрепляла меня в правильности выбранного пути. То, к чему я интуитивно пришла зимой 2021 в поезде Стокгольм-Гётеборг, пытаясь оправиться от стресса 6 часов допросов в аэропорту Арланда, со свежеприобретенной книгой «Полиция памяти» Йоко Огава на коленях, стало обрастать убедительными доводами и глубиной.
Согласно Умберто Эко (но не он первый, не он и последний), мы все склонны отождествлять собственную душу с памятью. Сравнение возвышенное, но доля рационального в нем есть. Дело в том, что воспоминания «хранятся» в нашей памяти в виде историй, причем каждая, как утверждают психологи, постоянно подвергается трансформации, проходя через гребенку наших эмоционально-экзистенциальных впечатлений и теряя в этих процессах ежегодно до 50% своего содержания.
Реконструкция пережитого превращается в автобиографическую память – то, какими мы себя ощущаем влияет на то, какие истории о себе мы конструируем и транслируем в мир. Самооценка и картина мира, наши комплексы и надежды – все они суть фильтры, ежедневно пропускающие через себя наше прошлое.
То есть как бы нам сознательно ни хотелось забыть травматические эпизоды или запомнить нечто невероятно прекрасное, в конечном итоге однажды пережитое запомнится каким-то иным. Даже если было очень больно или, наоборот, невыносимо прекрасно. Именно поэтому, полагаю, идея сохранения памяти – индивидуальной, семейной или общей – крайне важна. В том числе и потому, что одна из ее функций – предотвращение повторения ошибок прошлого. Иначе – совсем не смешная страна невыученных уроков, хождение кругами, наступление на те же грабли. Трагедии, которые имеют вероятность повторения. И – до свидания, прогресс и светлое (или хотя бы не темное) будущее человечества…
Именно из-за этого глубинного человеческого страха растерять, забыть, развеять все, что испытали на своей шкуре, чему научились в битвах с миром или собой, наши предки когда-то пустились в поиски способов «помнить лучше».
Первым из таких способов, пишет Эко, стали старики, превратившиеся, с появлением языка, в носителей «органической памяти» и обеспечивающих преемственность опыта:
«С тех самых времен, когда род человеческий стал издавать первые осмысленные звуки, семьи и племена стали ощущать потребность в стариках. Возможно, последние прежде были не нужны, и их изгоняли, когда они оказывались более не в состоянии добывать пропитание. С появлением языка старики превратились в память рода: они садились в пещере у костра и рассказывали о том, что произошло (или, как считалось, произошло, – вот она, функция мифов) во времена, когда молодых еще не было на свете. Прежде чем началось культивирование этой социальной памяти, человек рождался лишенным опыта и умирал, не успевая его приобрести. Впоследствии же 20-летний юноша ощущал себя так, словно он прожил 5 000 лет. События, случившиеся до него, и то, чему его научили старики, становилось частью его памяти».
Следующий результативный этап поисков решения проблемы «помнить лучше» ознаменовался изобретением письменности и появлением нового типа памяти – минеральной. Сам термин отсылает к древним материалам регистрации воспоминаний – глиняным табличкам или камне (что, кстати, воспринимается весьма пророчески и сегодня, ведь электронная память компьютера, подмечает Эко, тоже минеральная, будучи основанной на кремнии).
Дальнейшее развитие цивилизации и желание создать более эффективные и долговременные материалы фиксации привел человека к изобретению «растительной» памяти – папируса, первого легкого и прочного полотна, позволяющего записать, а значит запомнить больше, а в XII веке в мир знаний, наконец, пришла бумага и книги. «Вне зависимости от своей формы книга позволила письменности приобрести персонализированный характер: она стала фрагментом памяти, пусть даже и коллективной, но отобранной на основе личностных предпочтений,» – подытоживает Умберто Эко.
Перефразируя метафору культуролога, можно констатировать: душа нации и народа – в ее книгах и произведениях искусства, фиксирующих происходящее «в моменте», от первого лица. Многоголосие отдельных личных историй позволяет следующим поколениям сложить общую картину, «прочесть» большую историю без пафоса монолитного завещания-приказа «подвиг народа в веках», культивирующего с высоты советских памятников в маленьких и незначительных нас вину за необратимость забывания, а с подачи «таких как я». В Белоруссии примерами подобных «хранителей воспоминаний» являются Нобелевский лауреат Светлана Алексиевич с ее «коллажем человеческих голосов», проект «Brest Stories Guide» – цикл документальных аудио-спектаклей в пространстве города, созданных театром «Крылы халопа» и базирующихся на материалах архивов, книжных изданий, фото и интервью со свидетелями событий антисемитских проявлений в 1937–1942. В настоящее время к публикации готовится фотокнига минчанина Евгения Отцецкого, собравшая истории жителей «двора перемен», знакового для летописи протестов 2020 года.
Естественно, примеры легко также найдутся в книжном и визуальном прошлом и настоящем любой страны, чьи творческие люди берут на себя, возможно порой этого полностью не осознавая, функции тех, кто хочет помочь «помнить лучше». Потому что одинаково страшны и забвение, и мимикрия под правду уверенных в истинности лишь своей версии – верности единственного голоса, готового перекрыть (не важно, крики ли это боли, дорожные анекдоты или еле слышный шепот) истории множества.
В книге «Кажется Эстер» писательница Катя Петровская приводит знаменитые слова Ольги Берггольц «никто не забыт и ничто не забыто», написанные в память о миллионе жертв ленинградской блокады. Однако, как отмечает исследовательница, хотя «эти слова полагалось носить в сердце, они по всей стране заменяли нам память, от них было не уйти […] они оказались пророческими […] своей скрытой ложью, ведь нас призывали не забывать никого и ничего, чтобы мы тем легче забывали всех, кто забыт, и все, что забыто». В этом неоднозначном заявлении, как кажется, как раз и скрыт тезис, предупреждающий об опасности идеологизации памяти, контроля над личным, уникальным, неповторимым – пусть постоянно меняющимся, мерцающим заплатками времени, но неизменно нашим.
Помнят не бетонные статуи на стерильных пустых площадях, а свечи, зажженные в день, когда решаем помнить – потому что «хочу», а не «должна». Помнят семейные реликвии, передаваемые из поколения в поколения простые предметы быта – «с историей». Помнят, попадая к нам случайно или по особенному символическому скрытому поводу, нужные книги. И мне важно, что в коллективную память жителей моей страны свой вклад сделает и фотокнига «Искусство (не) помнить», соединив в одно документальное высказывание органическую и растительную память: эмоции и воспоминания свидетелей 2020 года – мою личную попытку противопоставить цензуре гуманизма и солидарности самое простое и базовое, чем мы обладаем – наше хрупкое изменчивое «я», наше свидетельство о бытии «здесь и сейчас».
«Тогда и там».
