Кажется, что «метафизическая фотография» в защите не нуждается. Сегодня это крупнейшее фотографическое течение на постсоветском пространстве, давно утратившее связь со своим создателем, классиком советской и российской фотографии, — Александром Слюсаревым. Посудите сами: одноименная группа в Фейсбуке насчитывает более семи тысяч участников, во ВКонтакте — еще тысячу с лишним. То и дело появляются авторы, которые и не слышали друг о друге, но относят себя к Метафизической фотографии.
Однако становление Метафизической фотографии сопровождалось множеством сопротивлений и заблуждений. Из вопросов, на которые в начале отвечали последователи Слюсарева, можно упомянуть следующие. Является ли метафизическая фотография искусством? Что здесь (на снимке) изображено? Что здесь (на снимке) метафизического? Как отличить метафизическую фотографию от не-метафизической? Что хотел сказать автор? Имеет ли права на жизнь фотография без ясно считываемого содержания (нарратива)? Почему зритель должен на это смотреть? Можно ли фотографировать, не вставая с дивана?
Хорошим примером взволнованной реакции на метафизическую фотографию была прямая речь зрителя (отзыв на выставке): «Особенно возмутила фотография картонной коробки. По-моему, это полный бред». Конечно, вспоминаются и выпады, адресованные последователям Слюсарева: всё, что после Слюсарева, — это, мол, пшик и жалкая пародия на мастера.
Преодолев эти препятствия, метафизическая фотография стала массовым явлением, но столкнулась с новыми трудностями. Одна из них связана с риском превратиться в ограниченный набор изобразительных приемов, во что-то типа русского фотографического народного промысла. Другая трудность связана с незнанием истории движения и выпадением авторов в нарратив, в том числе нарратив сакральный, иконический.
Поэтому сегодня кажется важным обратиться к истокам течения, его философской основе. Когда Слюсарев стал использовать термин «метафизическая фотография» — это было прямой отсылкой к «метафизической живописи». Сам Слюсарев говорил об этом так: «Метафизика — почти то же самое, что сюрреализм, хотя в сюрреалисты меня трудно записать, а вот в метафизики — запросто. И за счет этого у меня довольно трудные отношения со зрителем, потому что он не сразу может въехать в это, то есть ему нужно время для того, чтобы привыкнуть к конкретной работе, конкретной манере».
Любопытно, что метафизическая живопись как течение закончилась еще в первой четверти ХХ века, уступив дорогу сюрреализму и другим близким по духу европейским течениям. Требуется отдельное исследование, чтобы разобраться в причине появления фотографической версии метафизической живописи спустя век после живописного оригинала. Возможно, таким способом искусство, придавленное советской эстетической цензурой, стало возвращать своё.
Возвращаясь к философским истокам, есть смысл обратить на сопутствующие Метафизической живописи культурные явления. Это было время создания Зигмундом Фрейдом психоанализа с его особым интересом к бессознательному, толкованию сновидений, автоматизмам и пр., а также время создания Эдмундом Гуссерлем метода феноменологической редукции (и шире — феноменологической философии). Если проводить параллели, то сюрреализм скорее связан с психоанализом, в то время как метафизическая живопись — с феноменологической философией. Разницу между метафизической живописью и сюрреализмом я объясняю себе способом проникновения в бессознательное: если метафизическая живопись занималась обнаружением подозрений к происходящему через рефлексию целостности сцены, особенности построения перспективы, выработку своего предметного словаря (манекены и т. п.), то сюрреализм расстался с реальностью гораздо смелее, погрузившись в психотическое. Дальше сюрреализма в этом смысле стоит только искусство душевнобольных.
Что как не феноменологическую редукцию, метод отстраненного наблюдения и воздержания от суждений, описывает родоначальник метафизической живописи Джорджо де Кирико, рассказывая о своей первой метафизической работе: «Однажды ясным осенним днем я сидел на скамейке посреди площади Санта-Кроче во Флоренции. Конечно, я видел эту площадь не в первый раз. Я только что вышел из долгой и мучительной кишечной болезни и находился в почти болезненном состоянии чувствительности. Весь мир, вплоть до мрамора зданий и фонтанов, казался мне выздоравливающим... Затем у меня возникло странное впечатление, что я смотрю на все это впервые, и композиция моей картины возникла в моем сознании. Теперь каждый раз, когда я смотрю на эту картину, я снова вижу тот момент. Тем не менее, этот момент остается для меня загадкой, потому что он необъясним. И мне нравится также называть загадкой произведение, которое возникло из него».
Вслед за метафизической живописью метафизическая фотография нередко оставляет зрителя в недоумении относительно изображаемого. Метафизическая фотография может отказать зрителю в узнавании знакомых объектов или поместить его в невозможное «эшеровское» пространство. Здесь отражение обладает теми же правами, что отражаемое. И наоборот, в кадре может не быть фокусов и загадок, однако зритель будет охвачен состоянием особой ясности восприятия: та самая феноменологическая редукция передается через изображение. «Остранившись», автор открывает дорогу себе и зрителю в особое, известное ему одному зазеркалье, такое же уникальное как сам автор.
Каким бы ни было будущее метафизической фотографии, можно констатировать важность этого явления для истории российской фотографии. Имея «низкий порог входа» метафизическая фотография была часто критикуема за «некачественный контент». Но взамен она напоминает каждому о праве на свой уникальный способ смотреть на вещи. Трудно представить себе что-то более важное, особенно в текущем историческом моменте.
