Беседа о фотографии философа и фотографа, в ходе которой они лишают фотографию её места в истории искусства, находят в ней зерно и, наконец, дают ей определение.
1.
Философ. Какими судьбами? Не ожидал вас увидеть тут, на выставке картинок с сомнительным авторством. Не считать же настоящим автором нейросети.
Фотограф. А мне с практической стороны очень любопытно.
— Неужто присматриваетесь?
— Скорее, хочу знать врага в лицо. Еще год назад никто и не подозревал, что для фотографии может быть нечто худшее, чем смартфоны. Что же привлекло вас, ведь точно не красота работ?
— Они и вправду мне не по душе. Как и вам, мне интересно куда всё катится.
— В практическом смысле у меня предчувствия мрачные. С помощью ИИ начнут клепать мегатонны бестолковых фотографий. А толковые будут отбирать хлеб у фотографов.
— Мегатонн станет действительно намного больше, но не фотографий. Я бы не стал называть эти изображения фотографиями.
— Если это выглядит, как фотография, воспринимается людьми как фотография, то это и есть фотография.
— Только нельзя сказать, что эти картинки сфотографированы.
— Разве это что-то меняет?
— Как обычно, почти ничего. Попробуем определить фотографию через глагол фотографировать. Он буквально обозначает «делать фотографии». У него есть синонимы, и они отличаются в разных языках. В русском это слово «снимать». Оно появилось в те времена, когда снимали крышку с объектива, чтобы сделать снимок. Еще говорят «щёлкнуть». В английском языке это глагол shoot — стрелять. В итальянском scattare — срабатывать, взорваться. Эти слова объединяет момент совершенного действия. Фотография и есть этот выхваченный момент из череды других.
— Но над отпечатком приходится порой трудиться очень долго, и результат будет отличаться от того, что было в реальности.
— Реальность есть на негативе или матрице на том уровне, что позволяют технологии. Дальнейшее это попытки автора привести полученное к своему замыслу. И это может быть как желание приблизиться к реальности, так и отойти от неё.
— Тогда негатив подобен натурному эскизу, с которого художник потом пишет картину.
— Художник переносит на холст то, что ему нужно и это процесс бесконечный. Фотокамера беспощадно схватывает, что видит, и на этом всё заканчивается. Фотограф все время борется с техникой и реальностью. Художник — с собой, а потом с реальностью. Фотограф говорит в прошедшем времени: я видел, у меня не получилось. У художника всё в настоящем: я видел, у меня не получается. Если фотограф «взорвался» не вовремя или не с той экспозицией, то кадр не получился. Художник может всё поправить.
— Угу, фотография это то, что сделано фотокамерой. А нейросети это живопись.
— «Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что» — вот что это.
— А не пойти ли нам, кстати, на другую выставку? Она, мне кажется, даст нам повод продолжить разговор.
— Надеюсь, что там будет человеческое искусство.
2.
Фотограф. Разумеется. Но согласитесь, что нейросети могут привести к такой революции в изобразительном искусстве, которую произвело изобретение фотографии.
Философ. Это когда фотография обозначила живописи её пределы? И что не нужно писать реалистично, с воспроизведением действительности лучше справится фотоаппарат?
— Разве это не так?
— Обычно считают, что всё началось с импрессионистов, которые ушли от реализма. Причем не от реализма сюжетов, а от реализма письма. Все эти яркие цвета, нечеткость и тому подобное. А потом живопись ушла вообще в беспредметность. Так ведь? Но есть фактор Тёрнера, которым восхищались те самые импрессионисты. Он, конечно, застал фотографию, но как художник, он всё сделал до её изобретения. И он был первым импрессионистом.
— Тёрнер был одной из возможностей развития, именно туда живопись пошла благодаря французским художникам и, конечно, фотографии.
— Если бы так! Реализм никуда не делся, Ни при импрессионистах, ни во время Пикассо, ни сейчас. Тысячи художников пишут реалистичные картины несмотря ни на что. Реализм немодный, в нём не сделать карьеру. Хотя, посмотрите на русскую живопись. В XIX веке она поистине великая, и это самый настоящий реализм. А кое-где и репортажка, как вы, фотографы, говорите.
— Разве это не влияние фотографии?
— В голландской живописи жанровых сюжетов было куда больше до всякой фотографии.
И после девятнадцатого века в России были великие живописцы-реалисты. И Академия художеств учит сейчас реализму как ни в чем не бывало.
— Мы-то заповедник реализма, но в остальном мире реализм не в чести.
— Именно не в чести. Только почему-то портреты покойной Елизаветы II написаны в реалистичной манере. Одних фотографий ей не хватало. Она могла выбрать любой модный жанр живописи, но предпочла немодный. А к Глазунову иностранцы в очередь на портреты записывались. И в Академии не только наши студенты учатся, но и зарубежные. Реализм никуда с появлением фотографии не делся. Появился даже гиперреализм.
— Всё равно реализм выглядит старомодным.
— Так и живописцев хороших нет. Вы видели когда-нибудь «Маленькую улицу» Вермеера?
— Увы.
— А зря. Ни одна репродукция не передаёт очарования этой небольшой картины. Фотография же более-менее точно воспроизводится в полиграфии. У вас же есть свои книги?
— Да, и не одна.
— Вы довольны как получились фото?
— Не вполне. Но я видел книги, где, кажется, автору грех жаловаться на что-либо.
— Это потому, что визуальный язык фотографии иной чем у живописи. Он ближе к графике, но ведь искусствоведы утверждают, что фотография подвинула живопись куда-то. Не графику только, а живопись. Фотография не может отнять у живописи её язык. Но если живопись в мейнстриме становится беспредметной или «приблизительно-предметной», то высокое мастерство художнику не нужно. Одарённые живописцы пишут каляки-маляки и деградируют как мастера своего дела. Если четыреста лет назад Рембрандт и Веласкес стоили дорого, то сейчас Баския. Если цвет в репродукции Баския не совпадет с оригиналом, это не проблема, его работу и написать можно в любых других цветах.
— Рембрандт мне, признаться, и самому нравится куда больше, чем Баския. Поэтому я рад, что фотография тут не при чём.
— Верно. Живопись сама, всё сама. Но не вполне. Во второй половине XIX века стало меняться эпоха, время стало совсем иным. Живопись на это откликалась, а фотография только протоколировала это время, а откликалась по-настоящему лишь на технические усовершенствования.
3.
Философ. ...так, что мы будем смотреть здесь?
Фотограф. На этой выставке фотографии, которые напечатаны альтернативными техниками.
— Знаю, знаю, это те, которые были когда-то вполне обычными.
— Плюс придумали новые и еще приспособили графические способы печати.
— Интересно... И почему же их вспомнили, что вы думаете?
— Это ответ части фотосообщества на цифровую фотографию. На ее идеальность, если хотите.
— И чем же идеальность не понравилась фотографам? Вы же всегда стремились к резкости, мелкозернистости и прочему совершенству. Плёночная технология этого добилась еще до цифры.
— Рискну предположить, что фотографов смутила лёгкость с которой даётся совершенство на цифре. Нет, не совершенные. Правильные в плохом смысле. И этими правильными изображениями завалили всё и вся. Помните, в инстаграме были а-ля плёночные фильтры. Это была уже реакция публики на приглаженность цифры. Что стало сейчас с этой соцсетью уже другая история. Альтернативные техники это реакция вдумчивой части фотосообщества на «цифру».
— То есть, по-вашему, эта история как один из вариантов развития фотографии... А вот, смотрите. Это офорт, само изображение в основе может быть рисунком, а может быть фотографией — тут это не очевидно. Как мне понять?
— На этой выставке в основе всех работ лежит фотоснимок.
— То есть я должен поверить автору, а само изображение мне этого не скажет?
— Да, в этой работе точно не понять... Почему мы не должны верить автору?
— Дело не в авторе, а в принципе. А вот тут я не очень могу разобрать что изображено. Не скажу, что это плохо, но раз это фотография, то я должен понимать, что это храм. Неважно какой он и где находится, но только подпись помогла мне разобраться. Не будь её, я бы ушел не зная храм это или ракета перед пуском.
— Литпечать даёт непредсказуемый результат...
— То есть автор не знает заранее, что будет?
— В точности нет, но он может выбрать из нескольких отпечатков тот, что согласуется с его замыслом.
— Это как в нейросети: выбор всегда остается за автором?
— В ней картинка компилируется по запросу из слов. Здесь же в основе была фотография, есть негатив и от него, как от печки, пляшет автор.
— Пока нейросеть выигрывает, потому что храм будет похож на храм... Ладно, кажется, я что-то понял.
— Я-то понял, что вам тут не очень нравится.
— Что вы, есть вполне достойные фотографии, я бы даже сказал замечательные.
— Уф, вы меня успокоили. Так что же интересное вы нашли?
— Вещь, в общем-то, банальная. Это достоверность, документальность фотографии. Глядя на фотографию мы понимаем, что «это было»...
— О, по поводу документальности фотографы никогда не договорятся!
— Что же в этом сложного? Документ — это то, что предъявляют. Любая фотография может стать документом, а некоторые создаются для того, чтобы им быть. Давайте представим, что вы сделали снимок, где есть дом. Даже не весь, а его часть, но дом опознается. Прекрасный художественный кадр спустя какое-то время попадает на выставку. И тут его видит реставратор. Ему как раз предстоит с этим домом работать. А трещины, которую он видел воочию, на вашем снимке нет. Вы подтверждаете, что год верный, даже на соседнем кадре находите плакат с датой. Радостный реставратор убегает разбираться с собственником дома, который убеждал, что трещине лет пятьдесят. А ваша фотография уже не только произведение искусства, но и документ.
— Это слишком умозрительный пример. Не для каждой фотографии найдется свой реставратор. Где-то слышал, что фотография это доказательство того, что фотограф и объект были в одном месте в одно время.
— А неплохо сказано. Но каждой фотографии и не нужно становиться документом. Главное, что в ней это заложено. Вот эта способность доказывать, о которой вы сказали. И тем, что фотография может быть идеальным документом. Что такое документ? По сути это то, что предъявляют. Это предъявленная реальность. Фотография на паспорте это настоящая фактическая реальность. Если рядом с ней стоит ваше ФИО, то...
— Я должен соответствовать. Было дело! Однажды рано утром в аэропорту девушка на стойке внимательно так смотрит на меня, потом на паспорт. А фотография в нём старая, а вечером было немного выпито, и поспать почти не получилось...
— Убедили?
— Убедил. Видимо не я один такой в её практике.
— Вот видите. Настоящая реальность находилась в паспорте, а вы, чтобы улететь должны были ей соответствовать.
— А документальную фотографию кому предъявляют? Та, которая целый жанр.
— Обществу. Ею обычно бичуют его язвы. Написать мало — не очень достоверно. Фотография убедительнее. Можно ею потыкать в лицо общества, приговаривая: «экое ты общество бессовестное, и не стыдно тебе, как ты докатилось до жизни такой, а?»
— Зря вы так, полезное же дело.
— Кто ж спорит, но похвалить документальную фотография я вас вынудил.
— Ладно, ладно, я её и не ругал. Получается, что документальность фотографии определяется её общественной ролью.
— Да, документальная фотография активна именно в социальном плане. Но потенциал документальности заложен в каждую фотографию. Потому что фотография по своей природе достоверна.
— Но как быть с той, на которой храм? Это же фотография, а достоверности явно недостаточно. Документом ей никогда не стать.
— Это интересный вопрос. Не первый раз фотография пытается уйти от своей природы, то есть достоверности. Взять тот же пикториализм. В этом смысле альтернативные техники, которые занимаются тем же самым, не уникальны. К тому же я вижу здесь вполне реалистичные работы, достоверность которых высока. То есть и здесь пути авторов расходятся.
— Техника — это инструмент, важнее авторское видение.
— Угу, нейросети тоже инструмент.
— Вы меня теперь всегда будете попрекать этими нейросетями!
— Не ради красного словца. Вы же не можете точно знать что вам выдаст нейросеть, и тут лит-проявитель работает по своему алгоритму.
— «...и случай, бог-изобретатель!»
— Не путайте Божий дар с яичницей. Когда замысел подгоняется под результат это с натяжкой можно назвать творчеством. В нейросеть кидают запросы пока та не покажет удобоваримый результат. И в альтернативных техниках есть соблазн довериться химическому процессу, который выдаст конечный результат. Потом автор представит его как свой замысел. Вы не видите здесь сходства?
— Лишь отчасти. Химический процесс находится под контролем человека, а что происходит в нейросетях темный лес даже для их создателей.
— Если вы не контролируете результат, то степень контроля за процессом неважна. И когда результаты в той или иной степени случайны, то более легкая технология будет вытеснять более сложную. Нейросети придут за творческой фотографией, которая изгоняет из себя достоверность, заменяя её случайностью.
— Далеко не факт! Картинка из компьютера это набор пикселей, а здесь уникальная печать, бумаги, приятные глазу и на ощупь. Тактильные ощущения очень ценятся. Теми, кто понимает, конечно.
— Не могу не согласиться. Но таких людей мало, и кто им даст щупать работу? Её сначала нужно купить. На выставке работа под стеклом, и неотличима от той, которая будет распечатана на принтере.
— Все-таки можно увидеть разницу.
— Есть такие с намётанным взглядом, они погоды не делают. Кто догадается, если не знает, что в Летнем саду стоят не мраморные оригиналы? Напиши на выставке в аннотации, что оригиналы у авторов, а тут выставлены цифровые копии, никто не усомнится.
— К сожалению, это так. Как же быть с офортами, их фотографическая достоверность также под вопросом.
— Думаю, что те изображения, которые не обладают достоверностью, можно сказать, зерном документальности, перестают быть фотографиями. Вот этот офорт — графика, сделанная на основе фотографии. А не наоборот. Хотя, конечно, бывают фотографии, напечатанные в графической технике.
— Не слишком ли вы сужаете понятие фотографии?
— Еще бы сузить, но пока не получается.
— Меня утешает то, что как вы ни сужайте, все равно то, чем занимаюсь я, сохранит название фотографии.
— Без сомнения.
