Исполком Коминтерна и МОПР — эти два мощных центра международной революционной деятельности — в 20-30-е гг. Привлекали к сотрудничеству десятки, сотни, тысячи коммунистов из различных стран. Приезжали и представители компартии Мексики — кто по прямому вызову из Москвы, кто в результате преследования и изгнания из родной страны. Люди были разные — по уровню образования, по степени интеллектуального развития, да и по личностным качествам. Но все они, вне зависимости от своих склонностей и дарований, служили одному — великому с их точки зрения — делу. В их числе оказались и два ярких представителя интеллигенции Мексики: уже заявивший о себе как художник Хавьер Герреро и мастер художественной фотографии Тина Модотти.
Хавьер Герреро вмести с Риверой и Сикейросом стоял у истоков коммунистического движения и участвовал в создании первых настенных росписей. Маяковский упоминает его в числе друзей советского посла Пестковского. Молчаливый и сосредоточенный, Герреро на протяжении всей своей жизни был истово предан партии и всецело подчинялся партийной дисциплине. На фотопортрете, выполненном Тиной Модотти, мы видем человека непреклонной воли, цельного, мужественно-сдержанного, как бы воплотивщего качества, веками вырабатывавшиеся индейцами Мексики.
Тину и Хавьера связывали совместная работа в партии и любовь. Приказ из Москвы положил конец их отношениям. Вершившие судьбы мирового коммунизма и отдельных коммунистов, руководство Коминтерна затребовало Герреро на учебу в Ленинскую школу, где осуществлялась подготовка руководящих кадров зарубежных компартий. Он отправился в Москву весной 1928 г., навсегда потеряв при этом Тину. А вернувшись на родину через три года, взвалил на себя тяжкий груз будничной партийной работы и на долгие годы ушел из искусства.
Мне довелось познакомиться с Герреро в 50-е гг., когда ему было уже немало лет. Наша встреча состоялась в гостинице «Метрополь», где Герреро остановился вместе с другими мексиканскими делегатами, приехавшими на очередной конгресс в защиту мира. Я сразу узнала его в толпе гостей: коренастый, невысокого роста, с ярко выраженными индейскими чертами. Человек знаменитый, но — ни малейшего позерства или актерства. Предельно сдержанный и немногословный, он казался живым портретом самого себя, запечатленного на множестве фотографий.
Мне очень хотелось услышать из собственных уст художника объяснение причин, побудивших его в 30-е гг. Отказаться от творчества, и я прямо спросила его об этом. Улыбнувшись, Хавьер предложил мне просмотреть газетные вырезки с его интервью, статьями, декларациями: «Читай, здесь ответ на твой вопрос». Я тогда же сделала для себя необходимые выписки и теперь могу привести фрагмент одного из интервью: «- Почему вы отошли от настенной живописи, в числе создателей которой вы были? — Потому что это стало роскошью. Самое высшие призвание, наибольшая ценность для человека — долг профессионального революционера, борющегося за претворение в жизнь идей марксизма... Я ушел из живописи и включился в рабочее движение. Мне было тяжело, но я считал себя обязанным вложить все силы в это дело. — Но теперь вы вернулись обратно? — Теперь стало возможным, чтобы рабочие сами возглавили движение. С моим возвращением к старой профессии партия обрела в моем лице человека, закаленного в борьбе, продолжающего ее уже на другой стезе. Тем более это важно в настоящий момент, когда художественной творчество приобретает исключительное значение как форма сопротивления варварской агрессии и сохранения культурной традиции».
Вновь и вновь я вспоминаю этого человека, запретившего себе слабости и сомнения, исполненного фанатичной уверенности в правоте дела, которому он служил и ради которого пожертвовал и своим призванием, и своей любовью. Встреча Хавьера и Тины в Москве в 1930 г. после двухлетней разлуки была краткой. Для нее он оставался другом, товарищем по партии. Но Хавьер резко прервал едва начатый разговор. Он ничего не простил и ничего не забыл. И не смог забыть до конца жизни.
Тина Модотти была женщиной необыкновенной. Впервые я услышала о ней от Неруды во время его первого визита в Москву в 1949 г. Я хорошо помню тот разговор с ним, но лучше приведу цитату из его мемуаров: «Когда я хочу вспомнить Тину Модотти, приходится делать такое усилие, словно ловишь горстку тумана. Хрупкая, почти незримая. Знал я ее или не знал?» Задумаемся над этими словами. Возможно, Неруда хотел сказать, что облик Тины, ставший легендарным, со временем утратил реальные черты? Цитирую дальше: «Она была еще очень хороша собой — бледный овал лица в оправе темных волос, большущие черные бархатные глаза, которые все также смотрят сквозь годы. Диего Ривера изобразил ее на одном из своих настенных панно в ореоле венка из листьев и стрел маиса» (Неруда П. Признаюсь: я жил. С.332.)
Красавица, наделенная особым чувственным обаянием, сводившая с ума многих мужчин, оно, при всем богатстве своей женской натуры, была фанатичной коммунисткой, но главное — обладала настоящим творческим даром. Ее художественные фотографии принесли ей широкую известность. Дочь итальянского эмигранта, осевшего в Калифорнии, Тина приехала в Мексику в начале 20-х гг. И сразу же органично вошла в круг столичной богемы. Она была подругой многих художников. А что касается Риверы и Ороско, то именно ей они обязаны лучшими репродукциями своих фресок. Эти репродукции, как и другие ее фотоработы с запечатленными на них образами Мексики — природы, людей, архитектуры, уже к концу 20-х гг. Начали публиковаться и за рубежом.
Самой большой любовью Тины после Хавьера Герреро стал Хулио Антонио Мелья — руководитель кубинской коммунистической партии, высланный из своей страны в 1926 г. и нашедший убежище в Мексике. Молодой, темпераментный, с задатками харизматического лидера, Мелья вскоре вступил в ряды мексиканской компартии и начал играть в ней одну из ведущих ролей. Он становился опасен не только для тогдашнего диктатора Кубы Мачадо, но, по-видимому, и для некоторых мексиканских лидеров, ревниво следивших за его успехами. В один из январских вечеров 1929 г. Мелья был убит недалеко от своего дома на глазах у Тины, с которой он шел по улице. Горе и одиночество Тины усугубилось тем, что ее обвинили в причастности к убийству. Началось полицейское расследование.
Благодаря усилиям Диего Риверы судебное дело было прекращено. В этот трудный для Тины момент друзья устраивают выставку ее работ, имевшую успех. Однако ее профессиональная карьера вскоре обрывается. В начале 1930 г. вместе с группой коммунистов-иностранцев ее высылают из Мексики. Этой хрупкой женщине, оставшейся одной, предстояло начать новую жизнь — сначала в Германии, а затем в России. В Москве ее ждал Витторио Видали — один из лидеров компартии, также подвергшийся изгнанию и ставший впоследствии известным под именем Карлоса Контрераса (его партийный псевдоним). По инициативе Видали Тину Модотти приняли на работу в аппарат МОПРа. К ней прониклась доверием и симпатией Елена Стасова, женщина аскетического склада, твердой рукой управлявшая МОПРом. Вскоре Тина начала выполнять обязанности связной Коминтерна — ей поручали самые ответственные задания. «Я стала другим человеком» — пишет она в письме к своему старому другу в Калифорнию. (Цит. по: Saborit A. Una mujer sin pais. P.134.)
Изменилась и ее личная жизнь. В анкете, заполненной ею для отдела кадров, в графе «Семейное положение» Тина отметила: «Замужем. Муж Карлос Контрерас». Это имя стало последним в бурной, исполненной драматизма любовной биографии Тины Модотти, сначала насильно разлученной с Герреро, позже пережившей гибель Мельи и наконец в силу обстоятельств соединившей свою судьбу с товарищем по партии.
Работа в архиве Коминтерна, а затем встреча с приезжавшими в Москву мексиканскими историками — Антонио Саборитом, Риной Ортис, Энрике Арриолой сыграли большую роль в том, что образ Тина Модотти предстал передо мной как ярчайшее воплощение своего времени. Антонио Саборит подарил мне изданный им в 1992 г. сборник писем Тины под назанием «Женщина без Родины» («Una mujer sin pais») — фрагменты из них опубликованы мною в журнале «Латинская Америка» за 1992 г. (5). Антонио помог мне установит связь с молодым итальянским журналистом Джанни Пиньятом — восторженным биографом Тины, обследовавшим вдоль и поперек архив МОПРа во время своего пребывания в Москве. Джанни Пиньят предложим мне и Льву Осповату принять участие в культурной акции в память Тины Модотти.
В городе Парденоне, что на севере Италии, развернул свою интереснейшую деятельность кинематографический цент «Чинемазеро». Здесь имя «гарибальдийки Тины» чрезвычайно популярно. Сюда нас и пригласили с тем, чтобы мы поделились с ее земляками результатами наших изысканий о ее пребывании в Москве и ее роли в художественной жизни Мексики. После нашего выступления кто-то из присутствующих спросил меня, почему в Москве Тина перестала заниматься фотографией. При этом была сделана ссылка на слова Неруды: «В Москве, захваченная бурным ритмом социалистического созидания, она швырнула фотоаппарат в Москву-реку и поклялась посвятить свою жизнь самым скромным партийным делам». (Неруда П. Признаюсь: я жил. С.332.)
Я ответила, что фразу эту следует, конечно же, понимать метафорически: подобного поступка Тина в действительности не совершала. Просто Неруда воспринимал тогда ее судьбу как коммунист-неофит и попытался смягчить драматизм ситуации — вынужденный отказ художника от своего призвания.
Из всего того, что известно о Тине Модотти в настоящее время, несомненным является одно: в Москве она пережила подлинную драму — сначала в сфере творческой, а затем, по мере того как сгущалась зловещая атмосфера политического террора, — и в сфере идеологической. Поэтому она с радостью приняла новое поручение МОПРа — в декабре 1934 г. ее направили в Испанию, где назревали революционные события. В 1936 г., когда началась гражданская война, она пошла работать в госпиталь медсестрой.
Испанию Тина покинула в числе последних защитников Республики. В Париже она получила тайную весточку от Елены Стасовой с советом не возвращаться в Москву, где раскручивалось «красное колесо» репрессий. Террор не обошел стороной и коминтерновцев, многие из которых были к тому времени арестованы. Друзья Тины добились для нее права вернуться в Мексику, где ей оставалось жить совсем немного. Она умерла в первые дни 1942 г.; последний луч, осветивший угасавшую жизнь, — известие о победе советских войск под Москвой. Тине было тогда всего 45 лет. У ее могилы Пабло Неруда прочитал стихи, посвященные ее памяти: «...свои лепестки распускает/ Последняя роза вчерашнего дня, новая роза». (Неруда П. Избранное. М.1954. С.67.)
Вряд ли сам Неруда мог предугадать, что эта его строка окажется пророческой. Именного сегодня какие-то таинственные силы нашей бурной эпохи вновь вызвали к жизни образ Тины Модотти. На ее родине, в Италии, появилось множество публикаций, ей посвященных. Да и в других странах — тоже. А кульминацией этого литературного «бума», который я назвала бы «возрождением Тины», стал выход в свет монументального повествования «Тинисима» мексиканской писательницы Элены Понятовской. (Poniatowska E. Tinisima. Mexico. 1992.)
В этой книге достигнуто сочетание фактографической точности, психологической глубины и масштабного взгляда на эпоху. В ней много персонажей, окружающих главную героиню, — и на всех на них лежит отсвет той грандиозной утопии, которая сформировала особый тип людей, одушевленных религиозной верой в коммунизм и добровольно подчинивших себя дисциплине, диктату партии, Коминтерна. Они были отважны, но и беззащитны перед властью, превращавшей их в слепых исполнителей чужой воли. Эту драму коммунистов и сумела показать Элена Понятовска в своей книге.
Некоторые страницы, относящиеся к пребыванию Тины В Москве, поражают достоверностью. Дело в том, что Элена успела повидаться с Витторио Видали и получить от него сведения о московских реалиях тех лет. И хотя психологический портрет свмого Видали представлен в повести, с моей точки зрения, несколько идеализированным, все же Понятовска смогла передать специфику этой неординарной личности — авантюриста, способного на любую жестокость во имя высших партийных целей, отважного и циничного, обладавшего некоей «черной» магией. Кондотьер мировой революции, он верно служил Сталину и в Мексике, и в России, и в Испании. Судьба была исключительно милостива к Видали, подарив ему долгую жизнь. Уже в преклонные годы он занимал пост губернатора в родном городе Триесте, где и окончил свои дни.
