Тенденции в современном искусстве и рыночные векторы, обозначившиеся на ярмарке Арт Москва, обсуждают художник и теоретик современного искусства Александр Соколов и арт-критик, автор Photographer Максим Крекотнев.
Максим Крекотнев: Завершившаяся двенадцатая ярмарка Арт Москва представила почти исторический минимум галерей, что сразу же отразилось на содержании. Наряду с появлением более продуманной архитектуры стендов наметился также более продуманный подход к формированию их экспозиций, что выглядит особенно контрастно в сравнении с ярмаркой прошлого года, которая была раскритикована за ровно противоположные качества — бесконтрольный уход в «салон» и ларечную развеску. Поэтому в сегодняшних условиях Арт Москва оказалась способна представить более четкую картину состояния искусства. Тем не менее, просматривается ли в ней что-либо?
Александр Соколов: По моему общему впечатлению, на ярмарке было несколько основных доминант. Первую я могу определить как обращение в разной форме к теме христианства. В основном эта тенденция было представлена на стенде галереи Триумф, а также эта тема ярко выступала в «Евангельском проекте» Врубеля и Тимофеевой.
М.К.: Обычный зритель и покупатель, воспитываясь на примерах классического искусства, привык к форме квази-религиозного сюжета. Поэтому она автоматически означает для него «серьезность» и гарантирует некое содержательное качество. Возможно, это просто особая галерейная стратегия?
А.С.: Мне кажется, экспозиция была составлена не для конкретного потребителя, а для эффектного медиального присутствия на ярмарке. Эту экспозицию хочется рассматривать в сравнении с другими стендами, и мне кажется, что она наиболее цельная и концептуальная, и даже провокационная. Здесь не только продажа душещипательных произведений, а скорее кураторский проект, затрагивающий один из важных нервов в современных дискуссиях вокруг искусства.
Причем там был представлен довольно широкий спектр — от Беляева-Гинтовта, который в большей мере «традиционалист», и напротив, смотрит ему в лицо Дэмиен Херст, где образ Христа абсолютно профанирован — оперирующие врачи чем-то ковыряются в животе и внутренностях, — то есть предъявлена не идеологическая концепция «давайте все обратимся в христианство», а рассмотрение этой темы в некоем культурном контексте с разных сторон.
М.К.: Проекту Врубеля и Тимофеевой свой текст посвятил известный философ Борис Гройс. Он отметил возможность перевода слова Евангелие («благой вести») как «хорошей новости» и соответствующую парадоксальную веру современного сознания в медиа: «плохое, когда оно становится новостью, становится хорошим». Выходит, что христианские образы «никогда не приходят одни». Если это симптом, то какой ситуации?
А.С.: Поэтому следующее направление, которые бы я отметил — «постмедийное». К примеру, мы видим попытки в общем-то фигуративной живописи, но она предъявляет нам реальные объекты как бы «через» — мы видим не сами предметы, а изображения сквозь какие-то медиа: через фотографию, телевидение, через интернетные картинки лучшего или худшего разрешения. В этом смысле можно вспомнить работы Семена Файбисовича. Они создают иллюзию поначалу живописного полотна, сделанного вручную на холсте, но потом ты все таки понимаешь, что, во-первых, здесь применен определенный фотошоповский эффект и ты имеешь дело с образом, многократно переведенным, пропущенным через несколько фильтров: фотоаппарата, фотошопа, печати на холсте и, наконец, ручная обработка. То есть к реальному предмету у тебя практически уже нет доступа — ты не понимаешь, на какой стадии и в какой степени было деформировано и деконтекстуализировано изображение. Также есть много работ, которые впрямую отсылают нас к черно-белой фотографии — и художники галереи Айдан, и Григорий Майофис, и Богдан Мамонов. Я думаю, что это широкий интернациональный тренд, который отражает понимание того, что доступа к реальности уже нет, и собственно говоря, мы ведем себя сравнимо с тем городским человеком, о котором рассказывает Жорж Санд: приезжая в деревню он говорит — «какой красивый пейзаж». По ее мнению, этот гражданин подразумевает, что если позвать художника, и он перепишет этот вид на холст и засунет его в раму, тогда и получится именно красивый пейзаж. То есть человек уже не видит собственно природы, а видит ее уже пропущенной через какие-то медиа — картины, живопись, фотографии. В нашем, современном случае дело пошло дальше — если мы смотрим на какой-нибудь пейзаж, то сразу его представляем в буклете туристической компании или телевизионном рекламном ролике.
М.К.: Что в этом контексте происходит на Арт Москве с непосредственно художественной фотографией?
А.С.: Стало много живописи, которой раньше было значительно меньше, и в пересчете на погонные метры стенда она, кажется, вытесняет фотографию. Прямую, «direct» фотографию найти стало сложно, как правило, она либо манипулирована, либо в гламурном стиле. Это можно понять, если воспринимать фотографию и вообще медиа как ту первичную реальность, с которой теперь работает живопись. Появилось много хорошей живописи, которая симулирует фотографию. Одновременно с этим на Арт Москву пришли галереи, которые занимаются исключительно фотографией — например Photographer, «Победа». Мне это кажется симптомом профессионализации арт-рынка.
М.К.: Сводится ли этот расцвет живописи только к проблематике медиа-опосредованности?
А.С.: Можно выделить еще одно направление — относящееся к классическому авангарду. Я видел там множество «черных квадратов» — вышитый бисером от Ольги Солдатовой, а на стенде студентов Института под руководством Бакштейна — сделанный из паззлов. И не очень понятно — вроде бы с одной стороны этот интерес оправдывается попыткой искусства найти собственную автономию, отказавшись от сильного влияния гламурной и массовой культуры, объевшись при этом всякого рода социальными и ангажированными проектами. Казалось бы, оно решило посмотреть на свою собственную историю, которая идет от авангарда. Но этот интерес часто воспринимается художниками поверхностно, не всегда они понимают, в чем, собственно говоря, причина этого пристального внимания к классическому авангарду, и начинают выдавать просто «знаки авангарда» — к примеру, вышивать авангард бисером. Что, в общем, может пониматься и как ирония по отношению к тем художникам, которые вместо того, чтобы заниматься актуальной реальностью, смотрят «вглубь веков».
М.К.: Мне приходится слышать претензии к чрезмерной «гламурности» Арт Москвы, к исчезновению былого духа живости и эксперимента. Часто европейские ярмарки сопровождаются более скромными ярмарками-сателлитами, где при желании можно обнаружить любую альтернативу (например, респектабельная Art Basel и молодежная Liste). Почему у нас не наблюдается движений в сторону этой модели?
А.С.: Действительно, до недавних пор Арт Москва была единственным крупным арт-событием во всей огромной нашей стране, и поэтому она, конечно, пыталась вместить в себя все фасеты так сказать культурного национального алмаза — там были и перформансы, и много социального и критического искусства, инсталляции, масса видео — большая часть чего не поддавалась никакой коммерциализации. Но с появлением Московской биеннале, то есть некоммерческого форума искусства, все подобные проекты были оттянуты в сторону ее основных и специальных проектов, параллельной программы. Арт Москва стала не единственным событием и, наконец, «очистилась» — там действительно теперь все сконцентрировано на бизнесе, и поэтому понятно, что многие формы современного искусства отсутствуют полностью или частично. Я, например, согласен с таким положением дел, когда «котлеты — отдельно, а мухи — отдельно».
