|
Сообщество NonStop Photos продолжает опыт коллективного интервью — на этот раз вопросы адресованы московскому фотографу Игорю Мухину, чьи выставки вы можете увидеть в галерее Photographer.Ru: http://www.photographer.ru/galleries/author.htm?id=2 Помогает задавать вопросы Андрей Безукладников. |
Игорь Мухин. Фото АБ
Хулиганствующий элементъ: ЧТО ИМЕННО Вы снимаете, когда фотографируете сцены из повседневной жизни (москвичей, к примеру)?
Игорь Мухин: Просто жизнь.
Хулиганствующий элементъ: Как Вы лично относитесь к постановочной фотографии при съёмке сцен из повседневной жизни? Трудно поверить в то, что Ваши работы были сняты «как есть».:-))
И.М.: Никак не отношусь.
Андрей Безукладников: Как это «никак не отношусь», ты же делаешь постановочные фотографии?
И.М.: Я не знаю, что такое постановочная фотография. Я подразумеваю, что фотограф с гонораром в 25 тысяч долларов и с пятью ассистентами снял хорошую фотографию — это и есть постановка.
А.Б.: Ну можно иметь в виду и то, что ты договариваешься с людьми, просишь их постоять в подземном переходе и фотографируешь. То есть постановочная фотография — это не подсмотренная фотография, а срежиссированная фотография. Думаю, в этом контексте вопрос и задан.
И.М.: Лично — никак не отношусь.
А.Б.: То есть ты не занимаешься постановочной фотографией?
И.М.: Занимаюсь. Снимая для журналов, я занимаюсь постановочной фотографией. Но лично — никак не отношусь.
Вадим Раскладушкин: В чем, по-вашему, различие между черно-белой фотографией и цветной?
И.М.: Черно-белая фотография — это черно-белая, а цветная — это цветная. Я не вижу черно-белый сюжет снятым в цвете. Не вижу сюжет, снятый цветным, в дальнейшем черно-белым. Я принципиально ношу две камеры — в одной черно-белая, в другой цветная пленка, с абсолютно одинаковыми объективами. Какой-то сюжет ты видишь цветным — снимаешь на цвет и наоборот.
Вадим Раскладушкин: В чем для Вас заключается понятие «момента»?
И.М.: Я просто об этом не задумываюсь. Когда я снимаю, например, монументы или скамейки на протяжении 10 лет — в чем там может быть момент? Все зависит от проекта. Я снимаю одну фотографию, в которой момент имеет решающее значение, и одновременно еще 100 фотографий, в которых момент не играет никакой роли.
Вадим Раскладушкин: «Смысл» снимка — это реальность или выдумка критиков?
И.М.: Условно говоря, фотограф снимал одно событие, а зритель видит другое событие. Как пример: ты снимаешь фрагмент монумента, где человек держит кубок чемпионов, и в советском сознании присутствует воспоминание о кубке по футболу, и кубок был хрустальный с металлическим верхом — наверху был футболист. Были такие же памятники установлены на стадионах — спортсмены в майках с надписью СССР. Вдруг фотография попадает в немецкую среду, где так выглядит монумент на кладбище, только это не кубок, а ваза с прахом…Ты, естественно, снимал с положительным настроем, а получилось наоборот…
Есть реальность, которую знаю я, и зритель, который видит какую-то совершенно противоположную картинку, не зависящую от меня. А критик — это вообще человек с больным сознанием, и он видит что-то пятое, может быть.
Другими словами — смысл снимка — это реальность, которую знает только фотограф.
Сергей Трапезин: Как Вы относитесь к тому, что каждый зритель может увидеть в работе свой смысл? Конкретно Вы предпочитаете выражать свое мнение в своих работах более-менее явно или Вам интереснее делать работы, в которых каждый видит свое, без единого намека на отношение фотографа?
И.М.: Здесь есть ответ в конце вопроса. Если я снимаю про себя — в них есть что-то свое. Я стараюсь.
Сергей Трапезин: Часто ли бывает, что те фото, которые Вы считаете наиболее удачными, имеют средний (по Вашим меркам) успех и наоборот — работы, которые, по-вашему, обычны (если у Вас такие есть) другими признаются наиудачнейшими?
И.М.: Что такое средние работы, что такое удачные, что такое успех для русского фотографа и кем он признается — сложный вопрос. Вот на Западе спрашивают: как в России люди относятся к вашим фотографиям? Никак не относятся — на выставку пришли зрители, посмотрели работы, вышли. Не происходит общения, и непонятно, что такое «удачно-неудачно». Удачные по продажам? — эти фотографии покупают, эти не покупают? Публикует их пресса или не публикует?
А.Б.: На какие-то фотографии больше внимания обращают на выставке, на какие-то меньше.
И.М.: Ну, наверное, надо как при входе в галерею «Риджина», раздавать красные кружочки, чтобы отмечать понравившиеся работы — я сделал выставку, но не знаю мнение других о своей выставке. Что касается публикаций в книжках — часто эти публикации состоят из неудачных работ. В любом случае, это выбор главного редактора, а не мой. Я принес 20 фотографий, опубликовали 6. Есть характерные фотографии, есть нехарактерные. Я не знаю, какие критерии выбрать. Успех — это продажа, этих фотографий купили 8, хотя это не супер-фотографии. Может быть, мерилом просто деньги являются?
А.Б.: То есть ты отрицаешь факт, что многие люди тебя знают, узнают твои фотографии среди других, берут у тебя интервью, приглашают на фестивали?
И.М.: Не успех это. Все, что ты перечисляешь — это не формула успеха. Успех — это когда ты получаешь в день пять тысяч долларов, а не мотаешься в это время по фестивалям, отсылаешь фотографии на свои персональные выставки, потом тебе эти фотографии не отдают или присылают просто сложенными пополам в конверте.
А.Б.: Но ведь здесь речь идет о творческом успехе в фотографии, не о том, когда у тебя свой дом, яхта, и ты успешный предприниматель….
И.М.: А, по-моему, успех в этом и заключается…
Alpatkin Alexandr: Когда Вы считаете необходимым нажать на спусковую кнопку? Именно сейчас и ни в какой другой момент. Речь в данном случае, например, о Вашей московской серии.
И.М.: Есть какая-то точка, в которой необходимо нажать на спуск, то есть ты попал в какое-то мгновение, и ты понимаешь, что ты в нем находишься, в этот момент и необходимо нажать на спуск.
Женя McLine: Как Вы относитесь к применению Фотошопа в фотографии и применяете ли его Вы?
И.М.: А что это такое? У меня просто нет компьютера, и я не знаю, что такое Фотошоп.
Хулиганствующий Элементъ: Считаете ли вы себя человеком искусства?
И.М.: Наверное, да.
Виктор Малышко: Если можно, скажите пару слов о проекте «Праздники». Почему именно нацболы?
И.М.: «Праздники» же состоят из разных праздников — 1 мая, 9 мая, 7 ноября — если будет идти какая-то праздничная демонстрация в день конституции, пойду тоже ее снимать. Там есть фотографии против войны в Чечне, в том числе есть и нацболы, небольшой процент от всего снятого материала. К сожалению, все праздники остались нам от старого режима — и то, что люди не придумали новых — эту тему я и анализирую.
FotoBrom: Какую аппаратуру используете?
И.М.: Contax, Olympus, Leica, Pentax, Yashica, Konica.
FotoBrom: Какой самый эффективный метод (Вы считаете) для съёмки «скрытой» камерой?
И.М.: Нет эффективного метода, просто снимаешь — люди могут тебя заметить или не заметить. Все зависит от ситуации, а не от метода.
А.Б.: Ты просто чувствуешь — заметят тебя или не заметят, можно тут снимать или нет, ты фотоаппарат не прячешь?
И.М.: По-разному, иногда прячу, — невзирая на американское правило, что фотограф всегда должен быть виден, — в кармане, на плече.
Сергей Трапезин: Считаете ли Вы, что искусство, в частности фото, должно быть элитарным?
И.М.: Я не знаю, как ответить — наверное, искусство элитарно. Успешная выставка в Москве — это 150 зрителей в день. Не 150 тысяч и не миллион — 150 человек ходит на хорошую выставку в Москве.
Сергей Трапезин: Желательно ли для Вас, чтобы фотография была понятна и близка «народу»?
И.М.: Я делаю фотографии для себя, я не делаю фотографии для народа. Безразлично — полюбит, не полюбит. Как можно полюбить фотографию с обложки «Огонька» 1956 года?
Сергей Трапезин: Для Вас важно, чтобы Ваша работа понравилась и была интересна большинству зрителей, а не только знатокам-ценителям?
И.М.: Нет ответной реакции со стороны зрителей, и непонятно, что зрителю нравится, а что — нет, кто такие знатоки-ценители?
Игорь Култышкин: Совершенно тупой вопрос: Кто начал «двигать» Вас как фотографа и каким образом это происходит сейчас?
И.М.: Сперва была группа «Непосредственной фотографии». Финны заинтересовались, и Сергей Гитман начал нас «двигать». Был интерес к России в целом, через это проявился интерес к каким-то советским фотографам, сейчас к русским фотографам. То есть, нет никакого определенного двигателя. Движение в большей степени не закономерное, а случайное.
А.Б.: То есть были какие-то люди, имевшие вес в арт-бизнесе, которым нравились твои фотографии — эти люди дали тебе возможность поверить, что твои фотографии действительно могут пригодиться?
И.М.: Ну да — Дом фотографии, XL-галерея и еще 10 человек, о «движениях» которых я никогда не узнаю.
А.Б.: То есть, пока «движения» происходят, ты просто занимаешься своим делом…
Дмитрий Курашин: Кто повлиял на Вас из фотографов?
И.М.: Есть авторы, работы которых мне нравятся, например, Дайан Арбус, Роберт Франк, Элиот Эрвитт — таких фотографов, наверное, 10 человек.
А.Б.: А из современных?
И.М.: Да они все живы еще. Ну, Михайлов, Слюсарев, Шульгин.
Дмитрий Курашин: Как Вы работаете с людьми на постановочных фото?
И.М.: Прихожу и снимаю. По-разному, иногда разговариваю — иногда люди со мной есть — гримеры, визажисты, люди, которые выбирают одежду. Одного снимал на улице, другого в помещении темном, один день был солнечный, другой пасмурный, один шел в театр, не умывшись с гримом на лице, который приходилось потом ретушировать, а другой человек готовился, ему подбирали одежду.
Есть разные люди — есть профессиональные актеры, а есть такие, которые до этого снимались только на паспорт. Нет штампа поведения.
Скажем, я шел снимать Олега Янковского в театр, думал, найду одинокий уголок, сниму портрет — я же не знал, что вокруг него будет 350 человек, начиная от коллег-актеров, заканчивая гардеробщицей, и со всеми он будет приветливо здороваться. Свет я с собой не беру — пользуюсь тем, что есть, вспышкой тоже стараюсь не пользоваться, использую чувствительную пленку. Нет единого штампа и набора поведения, который можно было бы везде использовать.
Дмитрий Курашин: Какова реакция людей на Вас во время съемки?
И.М.: Разные люди, разная реакция и разные условия съемки — опять же единого ответа не существует. Ну вот, скажем, когда я снимал монументы, мне вдруг пришла в голову мысль, что можно не просто снимать памятники, а фрагменты монумента в ландшафте. Представляешь реакцию людей, которые видели высокого дядю в очках, взобравшегося на памятник? Когда я снимаю, я не вижу реакции людей.
А.Б.: Но когда ты снимаешь людей в толпе — все-таки они тебя замечают? Бывали случаи враждебного отношения к тебе? Вот, например, фотография старичков на железнодорожном вокзале в Париже — жестикуляция у них довольно враждебная.
И.М.: Но я же снимал поезд, а не старичков, старый состав, который ходит раз в полчаса.
А.Б.: А вот Картье-Брессон тебя чуть не убил…
И.М.: Ну это до меня еще десятки фотографов пострадали, но все-таки я снял общий план.
А.Б.: Но у тебя была реальная угроза для жизни во время съемок?
И.М.: Тогда приходят к тебе домой, и обещают убить детей, для этого не надо стоять на улице и ждать.
А.Б.: А как приходят проекты, которые ты снимаешь? Почему ты решаешь — вот буду снимать праздники?
И.М.: Просто было интересно рассмотреть модель поведения общества в новой России? В Новой России никаких новых праздников не придумано. И я заинтересовался старыми праздниками.
А.Б.: А что этот проект в результате может показать? Что ничего не изменилось или что старые праздники по-новому празднуют? Или у тебя не было цели задать вопрос, а потом доказать, а была задача сделать документальную картину, а потом попытаться понять, что происходит — то есть художественный это проект или документальный? Где он должен демонстрироваться — выставляться в галереях или печататься в общественно-политических журналах?
И.М.: Это действительно художественно-документальный проект, и на Западе он занял какую-то свою нишу — был показан в пяти или семи музеях современного искусства, включая Нью-Йорк, Берлин, Стокгольм, Будапешт — в Москве ни одна галерея бы его не выставила. Для галерей — это репортажный проект, а для музея — художественный.
А.Б.: А сколько ты знаешь в Москве галерей, которые работают с фотографией?
И.М.: Все галереи, которые занимаются современным искусством, работают с фотографией. Их где-то десять.
А.Б.: Скажи, а тебя в фотографии больше всего привлекает приключение или какая-то цель?
И.М.: Наверное, это и есть такое определение фотографии — приключение. Любая поездка — это и есть приключение.
А.Б.: Да, но есть такое мнение, что искусство — это способ познания мира, возможность обнаружить там свое место, найти свое предназначение и приблизиться к совершенству. Вот как ты относишься к искусству, и в частности к своему искусству — что это для тебя, помимо приключений?
И.М.: Ты дал такой развернутый ответ на вопрос, задавая его…
А.Б.: Да, но может быть по-другому — для кого-то искусство — не способ познания, а способ самоутверждения — мол, я такой и принимайте меня таким.
И.М.: Просто, когда ты что-то делаешь, ты не задаешь себе вопросы, не формулируешь ничего.
А.Б.: Но потом ты же занимаешься осмыслением?
И.М.: Потом это перестает быть приключением и становится памятью, ты к этому относишься как к записной книжке, а в тот момент ты просто живешь жизнью, не задумываясь ни о чем.
А.Б.: Но бывают какие-то моменты, когда все-таки задумываешься, и как ты начинаешь относиться к тому, что ты делаешь именно в эти моменты?
И.М.: Ты думаешь, есть такое время, когда я сижу и размышляю? Я просто работаю, потом прихожу домой и падаю от усталости…
А.Б.: То есть пока ты не думал, специально так, не брал себя за руку и не говорил: Игорь Мухин, сядь, подумай — куда ты идешь, что ты делаешь, для чего это все?
И.М.: Я еще не задавал себе таких вопросов.
А.Б.: А в скольких странах мира ты побывал?
И.М.: Наверное, в шести-семи.
А.Б.: И в каждую из них ты ездил с выставками? Или ездил просто путешествовать?
И.М.: Наверное, больше с выставками или по работе.
А.Б.: То есть фотография дала тебе возможность путешествовать.
И.М.: На 2-3 дня слетать в Амстердам — да, но путешествовать…
А.Б.: Чего ты можешь ожидать от фотографии в будущем? Вот, ты приходишь домой полумертвый от усталости — на следующий день снова продолжается приключение — какого результата ты хочешь добиться? Есть ли у тебя цель?
И.М.: Ну результат будет один — все умрем, через 150 лет фотографии тоже сгниют.
А.Б.: Ну все умрем — это не результат. Человек живет, и у него есть цель, эту цель он может никому не объявлять.
И.М.: Ну какая у меня может быть цель — рынок развивать или стать идолом, чтоб собирать стадионы, миллионы зрителей? Но это невозможно. 150 человек в день — это успех. А.Б.: У тебя есть дар, дар переживать приключения каждый день, и ты находишь в этом радость жизни — это тебя поддерживает, дает тебе силы завтра снова отправиться на приключение.
И.М.: На самом деле — это не так часто бывает, 2-3 дня в году — это хорошее приключение уже.
А.Б.: Да, то есть так редко у тебя бывают приключения? Будни занимают большую часть твоей жизни?
И.М.: Вот Михайлов снял серию «Бомжи» — может быть, он снимал ее 2 недели или 2 месяца, но серия удалась, к ней проявляют интерес уже в течение 4 или 6 лет, но снимал он это быстро, а говорим мы об этой истории и сейчас.
А.Б.: Давай вернемся к моему вопросу о том, чего ты ждешь от фотографии (от той, которой ты занимаешься для себя) и попытаемся проанализировать, что тобой движет. Например, кто-то занимается искусством, имея при этом скрытое желание заработать денег. Кто-то желает стать популярным и оставить после себя памятник (продержаться дольше после своей физической смерти) и т.д. Можешь ли ты попытаться дать ответ на этот вопрос: чего ты ждешь от собственной фотографии?
И.М.: Я от нее ничего не жду. Ну представь, что пирамиды были построены 2000 лет назад, тогда же были сделаны папирусы — из всего этого до нас дошли единицы…
А.Б.: То есть, у тебя нет никакого мистического ожидания от фотографии?
И.М.: Представь: музей покупает отпечатки фотографа в 2-х экземплярах, один вешают на стену выцветать в течение 75 лет, а второй кладут в холодильник с тем, чтобы через 75 лет повесить. То есть дальше, чем на 150 лет вперед они не задумываются.
А.Б.: Значит, для тебя важно быть здесь и сейчас, чем рассматривать какое-то отдаленное будущее?
И.М.: Знаешь, когда я входил в фотографию, классиков советской фотографии было, наверное, 5 имен — Ляля Кузнецова, Лапин, Слюсарев, Тарновецкий, Савельев. Тарновецкий умер недавно, и мы знаем, кто такой Тарновецкий, а где фотографии? Ничего нет. А ведь он классик. Его выставки проходили в музеях, а недавно я выбрасывал журналы «Советское Фото», несколько сот номеров, фотографии Слюсарева были на обложке, а про Тарновецкого я что-то ничего не заметил. Вот пример перед глазами — человек был, и 6 ноября умер, перед выставкой в Манеже.
А.Б.: Это к чему ты все рассказал?
И.М.: Какой смысл что-то планировать, покорять мир своими фотографиями?
А.Б.: Для тех классиков, которых мы сейчас называем классиками, фотография была средством общения с себе подобными. В те времена таких людей было очень мало, и они повсюду друг друга находили, друг с другом общались. Для них в этом был смысл — в те времена внутри толпы выжить было очень сложно, не потеряв свою индивидуальность, и они благодаря фотографии старались духовно выжить. А сейчас совсем другая ситуация.
И.М.: Такая же ситуация — ты приходишь на вернисаж и видишь тех же людей, только их уже не пять, а 25 человек. Ситуация не изменилась.
А.Б.: Да, но при этом эти 25 друг с другом практически не общаются — они уже конкуренты, и как раз фотография сейчас их скорее разъединяет, чем объединяет.
И.М.: Я не вижу, в чем конкуренция между мной и Слюсаревым — ну одни и те же коллекционеры покупают и мои фотографии, и Слюсарева и Савельева. Вот никому не известный фотограф Борис Михайлов выпустил сейчас книжек, как пять фотографов Магнума. Для нас в закрытой стране Магнум был чьим-то эталоном. И вдруг один человек выпускает как 5 фотографов Магнума — представляешь какой багаж? И не где-то в провинциальном издательстве, а в одном из 3 лидеров книжного бизнеса.
А.Б.: Хорошо, а какие у тебя планы на ближайшее будущее — ты будешь продолжать начатые проекты или у тебя есть какой-то новый проект на примете?
И.М.: Ну вот я принес тебе показать два новых проекта, но по инерции предыдущие проекты пока никак не зафиксированы. Все-таки фиксацией является книжка, наверное, конечный продукт. Но пока этих книжек не выходит — надо потихонечку продолжать, потому что какие-то события происходят, я путешествую по России, вот побывал во Владивостоке, Чите, Хабаровске, Новосибирске, и какие-то моменты застал. То есть проект закрыт — уже все это не нужно. И вдруг они попадаются, ты снова радуешься, вспоминаешь вообще, как это снять, с какого расстояния, какой ракурс выбрать, начинаешь нервничать, но тебе это не нужно уже. Начинаешь задумываться — нужно не нужно — и все-таки снимаешь…
