Алексей Колмыков: «Меня вдохновляет жизнь»

«Знакомьтесь, это — Алексей Колмыков, великий фотограф», — представил мне Колмыкова его коллега. Сам Алексей к званию «великого фотографа» относится весьма иронично. Хотя слышать такое в свой адрес, тем более от коллеги по цеху, наверное, приятно. Его мир не ограничивается фотографией. Он учился живописи и умеет писать картины. Реставрирует иконы. Оформляет книги. В юношестве занимался музыкой и знает толк в фольклоре и джазе. Он и о фотографии говорит как о музыке, используя музыкальные термины «тональность», «гармония», «ритм», и называет хорошую фотографию произведением.

Если бы меня попросили подобрать ключевое слово для человека по имени Алексей Колмыков, я назвала бы слово «гармония». Во-первых, потому что он ищет гармонию во всём, чем бы ни занимался, а во-вторых… Думаю, вторая причина станет понятна читателю в конце нашего разговора.

Глава первая
Архив
«За каждым выставочным кадром стоит огромный фундамент — невероятное количество дней, месяцев, лет работы»

– Вы храните свой фотографический архив? Одни фотографы утверждают, что нельзя выбрасывать ни одного негатива, другие безжалостно расстаются с тем, что кажется им неудачным.

– Архивов столько, что всю оставшуюся жизнь можно не фотографировать! Но недавно я занимался именно тем, что «чистил» архив: многое выбросил и оставил только то, что может жить и не засорять глаз.

– Не случится так, что сегодня Вы выбросите негатив, а завтра пожалеете об этом? Кадр может понадобиться и через двадцать, сорок лет, хотя бы для того, чтобы вспомнить, как Вы мыслили раньше?

– Негативы, которые я выбросил, своё уже отлежали. Некоторые съёмки, например, театральные или этнографические, для меня сегодня не актуальны, но есть музеи, которым это интересно, и они готовы взять мои архивы на хранение. Пусть лучше снимки участвуют в работе и приносят пользу, чем будут пылиться у меня дома.

Кроме того, я развил в себе способность фотографировать большими пластами, коллекциями. Сначала возникает идея, приходит понимание какой-то ситуации, в голове раздаётся маленький атомный взрыв, а потом постепенно создаётся коллекция. В неё может войти от десяти до пятисот негативов. Позже коллекция ужимается, уменьшается, приобретает некую внутреннюю структуру, полноценность, а всё ненужное выбрасывается.

Есть известная работа замечательного фотографа из Риги Гуннара Бинде: затемнённый силуэт девушки, которая сидит на венском стуле. Собственно, ничего, кроме обнажённого плеча, освещённого лучом света, силуэта и стены, там нет. Лаконичная, спокойная фотография, но это — шедевр, известнейшее произведение, и я его очень люблю. При встрече я обнимал Гуннара Бинде и благодарил за то, что он показал мне путь в фотографии, объяснил своими работами, что фотография — это другая реальность, сотканная из света и тени. Так вот, однажды в журнале была опубликована фотография студии, где был снят этот шедевр. Я увидел обыкновенную девушку, которая сидит на стуле в захламлённой студии, обшарпанную стену, камин, ещё какие-то вещи. Это не стало для меня разочарованием, я по-прежнему люблю ту классическую фотографию, но «подсматривать», как она создавалась — уже лишнее. По поводу одного наполовину сгоревшего полотна Рембрандта Ван Рейна мой приятель, живописец Айвазян говорил, что это сам Рембрандт оттуда, сверху решил исправить свою картину: упростить, убрать всё лишнее и оставить только то, что важно. На мой взгляд, это проявление творческой жадности: когда хочется показать всё-всё-всё. Всего показать невозможно, да и не надо. Знающие люди поймут, что зрителю представлен лишь окончательный вариант, что за каждым выставочным кадром стоит огромный фундамент — невероятное количество дней, месяцев, лет работы. Существуют же варианты, эскизы. Именно эту кухню я и старался разгрести, выбрасывая «черновики», и у меня не было чувства, что расстаюсь с чем-то ценным. Не вы первая говорите мне, что негативы надо хранить, с тем, чтобы лет через двадцать сравнить, как вы видели, как мыслили, как развивались. Мой учитель Курский Леонид Дмитриевич говорил то же самое. Но я безумно производителен! Всё, что я натворил, невозможно держать в доме. Но главное не в этом, а в том, что, даже если негативы лежат на антресоли, в какой-то пачке или коробке, — они всё равно хранятся у тебя в голове! Это мешает прорасти чему-то новому.

Глава вторая
Темы
«Я иду по улице и вдруг вижу вещи, которые говорят мне: «Стой!»

– Десять лет назад я достаточно много времени посвятил фотографированию северных деревень. Это была съёмка о создании Национального парка на Водлозере, на юге Карелии в Архангельской области. За четыре года я сделал там приблизительно 500 чёрно-белых фотографий и 300 слайдов. Но когда спустя восемь лет я приехал на то же озеро, то вдруг почувствовал, что больше не могу там фотографировать. Понял, что эта тема для меня исчерпана. Сегодня меня интересуют совершенно иные вещи в фотографии: ворсинки меха на бровях у манекенщицы, например. Или ржавый металл, который я нахожу на улице и к удивлению и непониманию близких приношу домой. Я вижу в этих железках уже готовые композиции. Видите подставочку под камушком? Как гармонично они сочетаются друг с другом! Камушек — это троглодит, который был законсервирован несколько миллиардов лет тому назад, а подставочка под него лежала на дороге. Чтобы сварить такую специально, надо сначала её придумать, потом заказать и заплатить кучу денег, а потом ещё долго-долго её «старить». Найдётся ли таким снимкам применение? Не в утилитарном, конечно, смысле: найдутся ли люди, которым будет это близко? Думаю, найдутся. Хотя, если я покажу организаторам современных выставок свою Москву последних лет, не знаю, насколько для них это будет Москва — город, который весной весь раскрашен цветными мелками. Я ходил и фотографировал детские рисунки на асфальте. И первые весенние лужи, и следы людей, которые идут сначала по лужам, потом по сугробам, потом опять по лужам, образуя такие странные дорожки. Будет ли это востребовано, я не знаю, но всё равно фотографирую, — глаз-то чешется!

– Круг Ваших интересов весьма разнообразен: Вы фотографируете не только лужи и металл, Вы снимаете обнажённую натуру, состоите в Гильдии рекламных фотографов.

– Уже не состою. С Гильдией рекламных фотографов я выставлялся несколько раз, но оказался там совсем не той птицей и понял, что не надо мне там быть. С фотографами рекламы я поддерживаю тёплые человеческие взаимоотношения, но находиться в этой системе не хочу. Хотя по-прежнему продолжаю выполнять заказы на рекламу. Понятно, что я делаю это ради того, чтобы нормально жить. Снимать приходится всё что угодно, начиная с микроскопических съёмок медицинских препаратов, заканчивая витражами, архитектурой. Собственно, я всё умею фотографировать.

Много лет работал и продолжаю работать с театром. Но с театром не как с законченным произведением сценического искусства. Мне интересен процесс создания спектакля, образа. Например, то, как актриса обживает костюм. С одной стороны, это — актриса, девушка, с которой мы вместе пьём чай и разговариваем, с другой стороны — Донна Анна из трагедии «Дон Жуан». То, как совмещается одно с другим, как вместе с переменой костюма изменяются её пластика и лицо, как постепенно из всего этого вырисовывается героиня, представляет собой особый бульон, который долго варится, и из которого довольно много снято.

Традиционная фэшн-съёмка меня не привлекает. Я мог бы показать совсем другую фэшн-историю. Иногда встречаются замечательные девушки-модели, которые понимают, что за всем этим показом, за изобретением шляп или платьев кроется нечто иное. Например, внутренне родство со шляпой, иначе манекенщица не могла бы её показать. Такие тонкие моменты для меня интересны и важны.

Когда моя знакомая приехала их Египта, где её научили вязать тюрбаны, я сказал: «Собираем девчонок, раздеваем и вяжем на них тюрбаны». Получилась, по-моему, довольно интересная съёмка. Обнажённые модели, которые вязали на себе тюрбаны. Об идее можно долго рассказывать: во-первых, тюрбан — это одежда, во-вторых, одежда, присущая женщине. Речь не шла о рассматривании женских прелестей, как это могло бы случиться в других журналах. Получилась совершенно не эротическая съёмка. Для меня важно было понять, что девушки чувствуют, навязывая на себя тюрбаны, как они при этом себя ведут. Каждая ведёт себя по-разному.

– Вас могут заинтересовать жанровые съёмки, социальный или спортивный репортаж? Пойдёте Вы, например, на стадион снимать Кубок Кремля?

– Чтобы снимать соревнования, нужно глубоко вживаться в спорт. Когда много лет назад я фотографировал футбол, я чувствовал себя футболистом. Без этого не может быть спортивной съёмки, острой реакции. Ты сам должен нести мяч вместе с нападающим и сам должен быть вратарём, который стремится этот мяч поймать. Здесь нужна невероятной силы концентрация. Ты не просто сидишь на трибуне и ждёшь, когда кто-то поднимет ножку. Нет, здесь надо играть за всех! Это очень сложно. Я давно уже не снимал спорт и не уверен, что сегодня у меня это хорошо получится. С социальным репортажем — то же самое. Фотограф сам должен становится военным или пленником, чиновником или президентом. Если ты фотографируешь человека, который произносит тост, то для того, чтобы в нужный момент нажать на кнопку, когда самое важное слово срывается с уст, бокал уже поднят, вино в нём сверкает, а глаза человека устремлены в будущее, — чтобы запечатлеть этот порыв, нужно на мгновение стать этим человеком.

– Вы говорите, что внутри Вас происходит атомный взрыв, некий толчок, импульс и тогда рождается коллекция. Что может стать таким импульсом? Например, видите фотографию другого автора, и включается Ваша фантазия?

– Нет, у меня иной склад. Идеи не возникают от чужих фотографий. Я могу им радоваться, наслаждаться, учиться или, наоборот, негодовать, понимая, что на снимке — показуха или провокация. Провокации, как правило, случаются на достаточно низком психологическом уровне — на подсознательном. Понятно, что каждый человек боится смерти. Есть фотографы, которые занимаются профанацией этой темы: подпустить немного страха и фотография захватывает. Другим вещам или ситуациям люди радуются: давайте подпустим простой человеческой радости, и фотография многим понравится. У меня всё складывается иначе. Я обращаю внимание на то, что гармонично соответствует моему настроению. Настроение может быть разным: от всеобщей блаженной любви до неопохмелённой агрессии. Я иду по улице и вдруг вижу вещи, которые говорят мне: «Стой!» Однажды, возвращаясь домой, я заметил, что иней на асфальте везде растаял, кроме тех мест, где была тень от забора. Это впечатлило меня настолько, что я изо всех сил побежал домой за фотоаппаратом. Фотография ни о чём. В ней нет никакой социальной загруженности, никакой конкретной мысли. Это декадентская эстетика, когда вещь самоценна только потому, что она есть. Но сюжет рождает цепь подсознательных ассоциаций, воспоминаний, настроений. Кто знает, к чему приведёт фотография тех, кто её увидит? К воспоминаниям о первой любви, к надежде, что скоро наступит весна, ещё к чему-то… Хотя, казалось бы, в кадре — всего лишь остатки изморози. Рисунок забора на асфальте. И снег, который лёг сам собой. За меня эту фотографию сделал снег, я просто шёл мимо.

Глава третья
Школа
«Зрелое мировоззрение — это когда человек ответственен не просто за картинку, а за своё отношение к миру, которое он через эту картинку реализует»

– Вы сказали: я могу снимать всё. Где Вы этому научились или жизнь заставила? Ведь снимать рекламу лекарственных препаратов — это одно, одежду — другое, природу — третье.

– Конечно, образование и навыки — прежде всего. Я учился в техникуме имени Моссовета, теперь он называется колледж. Там обучают бухгалтеров, портних и фотографов для службы быта. Что такое служба быта? Фото на документы, а также художественная фотография и выездная фотография. Но за годы учёбы мы получили жёсткий профессиональный тренинг, у нас были требовательные учителя. Я пошёл учиться именно туда, а не в какой-нибудь «Полиграф» или ВГИК потому, что у меня не было времени изучать историю КПСС, политику партии и другие ненужные предметы. В техникуме преподавались исключительно профессиональные дисциплины: химия, электротехника, рисунок, композиция, специальный курс фотографии, общий курс фотографии. Оттуда выпускали фотографических инженеров — людей, безупречно грамотных с технической точки зрения.

По окончании техникума я совершил несколько волевых поступков, чтобы не идти работать в службу быта, и поступил художником-фотографом на Мосфильм. Работал с кинорежиссёром Марленом Хуциевым, волею судеб так счастливо сложилось. С Хуциевым работали замечательные операторы, например, Георгий Иванович Рерберг — он, конечно, теперь меня и не вспомнит, но я считаю его своим учителем. Помню, как я стоял у него за спиной и наблюдал, как он ставит свет. Потом в жизни было много скрупулёзной, многочасовой, ежедневной работы до тех пор, пока я, наконец, ни нашёл в себе силы стать свободным художником.

– Где Вы работали, до того, как им стали?

– Ещё во время учёбы в техникуме работал в фотохронике ТАСС, снимал Олимпиаду-80, потом трудился на Мосфильме. Несколько лет работал в Музее Революции: печатал Зою Космодемьянскую, Ленина, Сталина. Каждый день к девяти утра я туда приходил, отмечался, потом шёл в церковь, делал круг по магазинам, потом опять возвращался на работу, за сорок минут выполнял всё, что нужно, пил чай и шёл домой. Так прошло несколько лет. Но однажды я подумал: «Что же я скажу на последнем суде? Что всю жизнь печатал Космодемьянскую?» И сразу же ушёл оттуда. Меня пригласил на работу Дмитрий Покровский, руководитель замечательного фольклорного ансамбля. Несколько лет я ездил с его ансамблем на гастроли, было много командировок, связанных с традиционными праздниками — пасха, рождество, — которые в советские времена сохранились только на Западной Украине. Позже начал заниматься театром. Преподавал фотографию в Царском Селе, где была кафедра Петербургского театрального института. Причём, учил студентов не только фотографировать, но и фотографироваться. Это были чудесные времена. Несколько лет работал в Государственном центре современного искусства, а потом мне удалось серьёзно упасть с колокольни, она подломилась, и вот уже почти три года я занимаюсь сам собой. Оттачиваю мастерство. (Известно, что Алексей забрался на колокольню не просто так, а в поисках необычного ракурса. — прим. редактора). Это не значит, что я не работаю по двенадцать часов ежедневно. Зато я самостоятельно строю свои графики, могу разделять дела на более и менее важные, творческие и коммерческие. Вот уже лет двенадцать, как я перестал ходить на службу и начал кормить себя сам.

– Трудно фотографу прокормится?

– За годы работы формируются несколько пластов, где ты становишься известен: начиная от друзей-фотографов, которые могут поделиться работой, заканчивая клиентами, которые «передают» меня из рук в руки.

– Заказов много?

– Много. Не смотря на то, что изобрели Кодак, Полароид, цифровые камеры, и теперь, казалось бы, каждый может сделать картинку и быть счастливым. Однако выяснилось, что снять хорошо может далеко не каждый. Мало просто сфотографировать объект, надо сделать это вкусно. Однажды мне звонят какие-то люди и говорят: «Надо сфотографировать такое-то здание. В четыре вечера за Вами приедет машина». Я прошу назвать адрес и номер дома, смотрю на карту города и говорю: «Это надо делать не в четыре вечера, а в четыре утра». Даже глядя на план, я знаю, в какое время будет лучше освещён фасад. Мне не трудно привезти аппаратуру и сфотографировать в то время суток, когда удобно заказчику. Но тогда это не будет снято интересно! Например, Красную площадь можно фотографировать только два дня в году — в дни солнцестояния, потому что только в эти дни ранним утром, примерно в половине пятого, Кремлёвская стена освещается косыми солнечными лучами. Всё! Потом солнце уходит, и вы уже не увидите Кремлёвскую стену, где расположен Мавзолей, освещённой, потому что она смотрит на север. Это и есть профессиональные нюансы. Нельзя абсолютно точно знать, что и как лучше сфотографировать, но можно знать, как обойти множество подводных камней.

– Есть ли фотографы, которые оказали на Вас влияние?

– Безусловно, и таких фотографов много. Прежде всего — Йозеф Судек, а также Эдвард Уэстэн, Стейнхейн, Ирвинг Пэнн. Есть множество фотографов, которые популярны, хороши и полноценны. Их творчество может мне не нравиться, но я не могу не признавать, что они представляют настоящие, сделанные вещи. Это зрелое мировоззрение, когда человек ответственен не просто за картинку, а за своё отношение к миру, которое он реализует через эту картинку. Вот почему я опять возвращаюсь к тому, что фотографирую коллекциями. Каждая коллекция — это не отдельные фотографии. Раньше, в 60-70-х годах фотограф мог показать отдельные картинки, причём, разные по смыслу и содержанию: «Это я снимал тогда-то и там-то». Да, все они красивые, но такого подхода давно нет в понимании современной фотографии. Коллекция — это часть твоего мировоззрения, отдельный рассказ. Не одинокая мысль: ой, как хорошо росинка засверкала на бутончике, или на паутинке, или на голой попке! Рассмотреть росинку во всех ипостасях, либо попку во всех ипостасях, либо паутинку, какой только она может быть, — это и есть коллекция.

После прочтения одной из книг, мне запомнилось, что Ирвинг Пэнн фотографировал сигарные окурки. Несколько лет назад я сделал коллекцию «Пробки». Бутылочные пробки стоят в своих компаниях и между собой о чём-то беседуют. Потом я увидел в Метрополитен музее подлинную работу Ирвинга Пэнна, где сняты окурки. Я не думал об окурках, когда фотографировал пробки! Но мне было приятно, что мысли у нас шли одной стороной: сначала в течение двух лет у меня на столе накапливались пробки, потом они начали группироваться и жить самостоятельной жизнью. Не знаю, может, по ночам они бегали друг другу в гости. То же самое происходит с тюрбанами и ракушками, железками и гвоздями. Я вижу красивый гвоздь или ржавую железяку, но меня не тянет их фотографировать до тех пор, пока эти железяки не обступят меня со всех сторон. Пока из них не сложится некая история, пока эти вещи не займут часть моего мира. Тогда я начинаю каким-то образом с ними взаимодействовать. Исподволь начинается игра, участником которой ты становишься, и результатом которой становится фотография.

Глава четвёртая
Профессия
«С того момента, как я сделал фотографию и поставил под ней свою подпись, она начинает жить своей жизнью»

– Вам важно, чтобы Ваши фотографии сегодня были востребованы публикой, издателями или спокойно относитесь к тому, что работы годами лежат в архиве?

– У каждой фотографии и у каждой коллекции своя судьба. Существуют коллекции, которые греют только меня и людей, которые хорошо меня понимают и живут со мной в одном ритме. Ведь произведение или коллекция сродни музыке, где есть ритм, гармония, и они либо симпатичны человеку, либо нет. Зачастую я сталкиваюсь с тем, что человеку и не важно, что изображено на фотографии, поскольку по внутренним вибрациям, по ритму и гармонии фотография соответствует его образу жизни, движениям его души. На выставку эти работы вряд ли попадут, потому что они не соответствуют, например, ритму выставочного зала. Или идеям, которые требуются сегодняшнему зрителю. Но это, собственно, уже не моё дело. С того момента, как я сделал фотографию и поставил под ней свою подпись, она начинает жить своей жизнью. Фотография может находиться в папке и ждать прихода искусствоведа или покупателя. Сколько времени она там пролежит, меня нисколько не волнует. Меня волнует одно: насколько гармонично, правильно и точно передано то, что требует от меня сюжет или ситуация.

– Какую аппаратуру Вы используете, сами ли печатаете?

– Аппаратуры много. Начиная от самодельных и переделанных фотоаппаратов, заканчивая хорошими камерами Canon и Mamiya, а также профессиональным освещением и измерительной аппаратурой. Современная фотография, не только рекламная, требует определённых скоростей и качества. В принципе фотографировать можно чем угодно. У меня, например, есть объектив, который я собрал сам — классический Апланат увеличенной светосилы. Предназначен специально для фотографирования женщин. Он делает такой красоты портреты, что от них просто тошнит. Поэтому коллекция, которая снимается этим объективом вот уже более десяти лет, называется «Пейте «Шанель № 5». Иногда приходится фотографировать плохими фотоаппаратами, иногда — отвратительными. Но одно дело — коммерческая съёмка, которая требует абсолютной технической и коммерческой безупречности, и совсем другое дело — съёмка художественная, которая требует художественной безупречности. Поэтому, ещё раз подчёркиваю: важны навыки и образование. Имея в руках конкретный объектив или прибор освещения, нужно точно знать, каким будет конечный результат, а для того, чтобы это знать, нужно уметь делать всё.

Для печати у меня, к сожалению, нет своей лаборатории, но я прикладываю усилия, чтобы её оборудовать. Ничто так не венчает фотографический процесс как самоличное изготовление фотографии! Я люблю и умею печатать сам, могу за вечер напечатать выставку. Знаю много процессов и достаточно неплохо ими владею. Например, я стал пионером Полароида в нашей стране: первым начал заниматься переносом изображения, снимать позитив-негатив — это 55-й процесс и делать увеличение с Полароида. Занимаюсь ручным поливом эмульсии. Существует много нестандартных способов создания фотографии, которые я использую, и всё делаю своими руками, находясь по локоть и по колено в проявителе. Фотография может быть технически безупречной, но подчас она останавливается на грани сюжета и результатом становится безукоризненно выполненная, отретушированная фотография, и только. Но сюжет, который был сфотографирован, может стать началом для дальнейших технических и химических экспериментов. Знание химии и наличие реактивов настолько развязывают руки и фантазию, что зачастую получается картинка, которую сложно назвать фотографией. Собственно, она является фотографией, потому что применялись бумага, серебро, оптика, негатив, позитив, увеличение, — исключительно фотографические процессы. Но результат напоминает фотографию весьма отдалённо.

– Есть ли у Вас своя студия или приходится арендовать?

– Раз в неделю я нахожу время и на всю ночь превращаю свою комнату в лабораторию: чтобы руки не забыли, чтобы глаз не замылился, чтобы дело двигалось. Потому что, постоянно сидя за компьютером, не ощущая материала руками, ты становишься фотографическим дебилом, откровенно говоря.

Для выполнения заказов студию мне удобнее арендовать. Знакомые за небольшую сумму позволяют поработать, если их студия свободна. Если же есть нормальный бюджет, то существуют студии, которые сдаются внаём со всеми «прибамбасами» — вместе со светом и парикмахером, если ты, например, снимаешь моду. Камерные вещи я предпочитаю фотографировать дома, когда под рукой есть чашка чая, играет любимая музыка, на дворе метёт метель, а ты сидишь дома и смотришь на крошечную бронзовую скульптурку, которую надо сфотографировать. И главное — тебя никто не торопит! Хотя художнику без мастерской очень тяжело. Дома, как ни крути, другая атмосфера: то собака залает, то ребёнок потребует внимания. Но, слава Богу, вот уже несколько лет у меня есть свой кабинет, где я могу спокойно работать, и это очень важно.

– Своё отношение к компьютеру Вы выразили достаточно однозначно, и, тем не менее, Вы его используете. Компьютерная обработка фотографий стала для Вас необходимостью?

– Для меня компьютер — один из удобных инструментов для достижения поставленной задачи. Обладать грамотой работы в фото-шопе сегодня фотографу необходимо. Для человека, умеющего обрабатывать бумагу вручную, понятия контраст, яркость, баланс — совсем не отвлечённые. Если же за компьютер садится человек, не знающий фотографического процесса, то для него эти же понятия становятся условными экранными категориями. Знания компьютера и фотографии, на мой взгляд, должны сопрягаться.

Уже давно я не оставляю в редакциях оригиналы своих работ, а приношу фотографии на диске. Не только потому, что так удобнее, но ещё и потому что уверен, что на диске записан готовый результат — то, что я хочу увидеть на бумаге. Теперь мне не надо полагаться на волю человека, который будет при вёрстке мои работы править, вносить цветокоррекцию. Я не считаю себя большим знатоком компьютера, но вещи необходимые выполнять умею.

– Снимок, обработанный на компьютере, — это уже другой вид творчества, нежели аналоговая фотография, отпечатанная на бумаге?

– Я не стремлюсь создать нечто новое на компьютере, взяв за основу фотографическое изображение. С помощью компьютера я лишь довожу фотографию до того качества, в котором она должна предстать на бумаге. Фотография, существующая на бумаге, — это произведение, вещь, которую можно повесить на стену, подарить, продать, передать в музей или частную коллекцию. В виртуальной картинке можно навертеть всё, что угодно, её можно даже распечатать, но это будет либо пародией, либо подобием произведения. Поэтому, работая на компьютере с архивами, я стараюсь обрабатывать фотографии так, чтобы они максимально походили на отпечатанные оригиналы. Либо, если фотография ещё не напечатана, пытаюсь найти в компьютере такие ходы, которые потом можно будет осуществить руками на бумаге. Цифровая печать меня не интересует вовсе. Как эскиз — возможно. Хотя в рекламной фотографии у меня есть вещи, сделанные на компьютере, и они существуют в таком виде как окончательный вариант. Но реклама не является искусством по определению — это, во-первых, а во-вторых, мне важно создать хорошую работу именно фотографическим способом. Такая вещь живёт дольше. Она тёплая, потому что сделана вручную, и обладает массой других достоинств.

– Вы принимаете участие в конкурсах, есть ли у Вас конкурсные награды? Насколько для Вас важно участие в выставках и как часто Вы выставляетесь?

– В конкурсах не участвую. Наград никаких не имею. Не хочу быть третьим или вторым среди других фотографов, потому что я сам по себе. От выставок, как правило, не отказываюсь. Если меня приглашают принять участие в выставке, то у меня наработано столько материала, что, посмотрев на архивные полки, могу ткнуть пальцем и сказать: «Вот это, скорее всего, вам подойдёт». Это могут быть работы, сделанные совсем недавно или десять лет тому назад. Один раз в год я стараюсь провести персональную выставку. Не столько для того, чтобы показать новые работы (хотя, не без этого, конечно), сколько ради того, чтобы собрать друзей, единомышленников, тех, кто относится к тебе не коммерчески. Дать людям возможность пообщаться друг с другом, потому что при нашей суетной жизни выставка — хороший повод повидаться. Мечтаю сделать выставку и объединить в ней рисунки моего сына и мои фотографии.

Глава пятая
Вдохновение
«Творцом всё уже создано, всё давно сделано. Твоя задача только разглядеть это и постичь»

– Однажды Вы упомянули о своих учителях живописи? Вы пишете картины?

– Сейчас нет, я занимался живописью, писал раньше. Но краски не засохли! Кисти вымыты, но они ждут такого момента жизни, когда всё несколько успокоится до степени живописи. Помимо живописи и фотографии есть же ещё и другие вещи: я с удовольствием реставрирую иконы, музыку уже не играю, зато слушаю.

– Какую музыку?

– Классику, джаз, занятные фольклорные вещи. Со временем меняются ритмы жизни. Я, например, почти перестал слушать рок.

– Вам необходимо подпитывать свою творческую энергию картинами, кинофильмами, музыкой или книгами?

– Фильмы меня не вдохновляют. Взять, к примеру, чудесного кинорежиссёра Питера Гринуэя. В его фильмах я вижу некую адекватность мышления и понимаю, что я не один такой идиот в этом мире, который возится с пробками, бутылочками, железками, спичечными коробками, женскими плечами и опавшими листьями, чтобы разглядеть эту красоту и её гармонизировать. Фильмы Гринуэя меня не вдохновляют, но они меня поддерживают. Вдохновляет меня только жизнь, которая протекает вокруг. Вчера занесло мелким снегом клумбу, которая находится у меня за окном. Получился большой белый круг среди серой растаявшей дорожной слякоти. Вот это меня подвигло… пока ещё не знаю на что. Но идея белого круга во мне уже живёт. Неизвестно, сколько месяцев она будет вынашиваться. Но то, что я буду работать с кругом, это точно. В каких вещах, как это будет выглядеть, пока не знаю, но эта картинка затронула во мне какие-то струны, и что-то зазвучало…

– Как складываются Ваши отношения с коллегами? Вам важно их мнение? Чувство соперничества Вам свойственно?

– Соперничество мне не присуще, как и любой вид состязания, будь то спорт или азартная игра. Что касается коллег, то я ведь знаю, что каждый из себя представляет. Одному я могу показать некоторые свои работы с чувством победы и гордости, зная, что человек меня поймёт, а другому даже не стану их показывать. Чего нам делить-то? Судья у нас один, как известно. Не хватало ещё тратить время на то, чтобы выяснять отношения.

По поводу вашего вопроса есть замечательная байка. В начале теперь уже прошлого века в Америке существовала группа фотографов, которая называлась «f/64», объединявшая классиков американской фотографии. В неё входили Альфред Стиглиц, Эдвард Уэстэн, Стейнхейн. Название группы пошло от диафрагмы f/64, при которой, как известно, всё получается резко. Так вот, однажды летом Стиглиц, лёжа на спине где-то в Аризоне, фотографирует облака. Жена его спрашивает: «Что это ты облака фотографируешь?», а он говорит: «Вот приеду в сентябре в Нью-Йорк, покажу Стейнхейну, а он скажет: «Слушай! Да это же симфония!» В сентябре Стиглиц печатает облака, приносит Стехейну, и тот говорит: «Слушай! Да это же симфония!»

Вопрос искусства ещё имеет смысл обсудить, кто за этим словом что понимает. Ведь существуют разные подходы. Один — созерцательный, когда человек через своё восприятие передаёт уже созданный мир — божьи творенья, созданную Богом гармонию. Он открывает это в себе и высказывает то, что увидел. Существует другой подход, назовём его Западным, когда человек говорит: «Я так вижу, я это придумал, я создал свой(!) мир». При таком подходе к искусству может существовать конкуренция, зависть, соперничество. В отличие от другого подхода, когда ты понимаешь, что, собственно, Творцом всё уже создано, всё давно сделано. Твоя задача только разглядеть это и постичь. Ты можешь выносить своё мировоззрение на всеобщее обозрение, можешь этого не делать — это зависит от твоей личной природы. Чувствуешь ли ты некую ответственность перед окружающим миром, друзьями и людьми, которые тебе сопричастны? Или тебе достаточно находиться в гармонии с самим собой.

Глава шестая
Пожелания
«Хорошо, что наладилась автоматическая печать, жаль только, что традиции рукотворчества утрачиваются»

– Что бы Вы могли сказать молодому человеку, который хочет чего-то достичь в фотографии?

– Ну-у, во-первых, нужен талант, конечно. (Смеётся). Если серьёзно, то в первую очередь надо позаботиться об образовании. Необходимы усидчивость и работоспособность. Всё, что делается однажды левой ногой, требует достаточно долгой подготовки. Как всюду — в музыке, в спорте. Постоянные тренировки, репетиции, непрерывная работа, после чего ты лёгко, — казалось бы! — и виртуозно выполняешь сложнейший пассаж. Одни люди этим просто восхищаются, а другие понимают, каким трудом это достигнуто. У меня были целеустремлённые ученики, которые, придя ко мне с ржавым Зенитом, через две недели вручную печатали фотографии тридцать на сорок. Но это был ежедневный тренинг по восемь часов. Некоторые из них продолжают заниматься фотографией и довольно успешно. Не знаю, к сожалению или к счастью, существует такое искушение как Кодак: «Нажми на кнопку, остальное сделаем мы!» Многим кажется, что каждый может делать фотографии, более того, от них даже будет веять живыми эмоциями или запахом первой листвы. Такую иллюзию сложно преодолеть, но этот шаг необходим: когда фотография из нажатия кнопки превращается в серьёзный труд.

Когда я начинал много и сознательно фотографировать, в Москве шла Олимпиада-80. Я работал тогда в фотохронике ТАСС, и у нас было море Кодака! Снимал и печатал всё, что мне нравилось. Сначала фотографии занимали ящик письменного стола, потом — мешок, потом чемодан… В результате от этого периода осталось лишь несколько снимков на память. Со временем я начал понимать, что вот эта фотография красивая, но за ней ничего не стоит. Она действительно сделана «на память» о тех, кто на ней запечатлён. Идеи не было. Так происходило достаточно долго, а потом постепенно стало складываться: сначала ты просто фотографируешь, потом один куст тянет за собой другой, а потом вдруг выясняется, что ты фотографируешь не кусты, а тени от них…
Нет прописных истин, как стать хорошим фотографом. Обидно, что сейчас фотографируют все, кому не лень, и думают, что занимаются фотографией.

Не знаю для кого как, а для фотографов бывшие «совковые» времена были замечательны. Моим однокурсникам, работавшим тогда в научно-исследовательских институтах, для того, чтобы много и продуктивно снимать, проявлять и печатать, не надо было тратить не копейки! В этих институтах было море фотографических материалов, залежи химии, плёнки, бумаги. Пойти в магазин, чтобы купить плёнку было дикостью! Теперь всё изменилось, фотография стала дорогой. Фотографы сейчас ждут момента, когда фотографию начнут покупать. И её покупают, но в основном зарубежные коллекционеры и галереи. Отечественные для этого пока не созрели. По-прежнему существует представление о том, что фотография общедоступна и потому не стоит денег. Ольга Свиблова пытается приобретать фотографии для музея МДФ. Но ведь Третьяковская галерея не покупает фотографии! Русский музей их не покупает! Хотя во всём мире цены на фотографии очень высокие. Художественная фотография у нас вообще почему-то не продаётся, в отличие от живописи, графики. Известно, что наш великий скульптор Зураб Церетели купил фотографии у Льва Мелихова. Но он купил их не как фотографии, а как фотопортреты художников! Фотография же, как самостоятельное произведение искусства, пока в нашей стране ценности не имеет.

– Почему не имеет? На Арт-манеже, например, продавали фотографии Шайхета за 400 или даже за 800 долларов.

– Всего лишь за 800! Если речь идёт об оригинальной авторской печати, то это очень низкая цена. Шайхет мог, конечно, в своё время сделать двадцать отпечатков, но их вряд ли продавали бы за такие деньги. В начале века, как правило, применяли бромойль — достаточно сложную технологию с накаткой краски, что похоже на офорт, на монотипию. Таким способом создавался лишь единственный экземпляр, повторить который невозможно. Скорее всего, за 400 долларов продавали Шайхета не в авторской, а в современной печати. При этом должны были указать тираж: допустим, 20 отпечатков с авторского негатива. Один экземпляр в подлиннике — крайне редкая вещь и стоит она не сотни, а тысячи долларов. Вот мои работы: полароидный трансфер — один экземпляр, полив эмульсией — тоже один экземпляр. Каждая работа неповторима, потому что вторую такую уже не сделать. Понимание того, что ты обладаешь уникальным произведением, подобного которому больше не существует, для знающих людей стоит дорого. К сожалению, благодаря некоторым товарищам с 1917 года в нашей стране исчезла идея меценатства и коллекционирования. Коллекционирование произведений искусства в сознании советского человека всегда было сопряжено со спекуляцией, если не с криминалом. И мы до сих пор не можем изжить этот стереотип.

– У Вас есть наболевшая профессиональная проблема, о которой хотелось бы протрубить через журнал?

– Мне кажется, что не хватает централизованных лабораторий для ручной чёрно-белой печати, куда мог бы прийти любой фотограф, профессионал или любитель, заплатить деньги за час или за день работы и печатать. Несколько кабинок, каждая с двумя ванночками и увеличителем. Во всём мире существуют такие мастерские. Подобная лаборатория работала в 80-е годы в фотохронике ТАСС, что было очень удобно. Для фотографов это — актуальная проблема: прийти и одному поколдовать над фотографией, чтобы никто не отвлекал и не трогал. Чтобы не городить лабораторию у себя дома на кухне, не сидеть всю ночь за работой, потом не отсыпаться полдня и не приводить наутро квартиру в порядок. Сегодня сильно поменялся уклад и ритм жизни. Раньше вечера и ночи были свободны, потому что после программы «Время» нечего было делать, и люди имели возможность заниматься фотографией. Теперь же расставлять бачки, разводить химию, включать красный свет, делать всё в ванной, тем более, что по телевизору в это время показывают сериал про Каменскую. Человек вынужден нести негатив в минилаб или заказывать работу печатнику за большие деньги, потому что самому заниматься ретушированием, маскированием и отработкой техники проявления ему просто негде! А пошевелить руками — очень важное дело для фотографа. Это хорошо, что у нас наладилась автоматическая и ручная печать на заказ, но, к сожалению, утрачиваются традиции самостоятельного рукотворчества. Не знаю, будет ли окупаться такая лаборатория, всё-таки число любителей чёрно-белой фотографии сильно сократилось, но есть фотографы, которым она необходима. Давно прошли те времена, когда мы с папой проявляли и печатали в ванной.

Глава седьмая
Начало
«Фотохудожником меня сложно назвать, потому что я просто художник»

– Кстати, я не задала Вам главного вопроса! Кто научил Вас фотографировать? С чего всё начиналось?

– Начиналось всё удивительно смешно. Я взял у отца фотоаппарат Смена, замотал настольную лампу красной тряпкой, зарядил плёнку и долго стоял посреди улицы, фотографируя машины, которые пытались на меня наехать. Естественно, ничего из той съёмки не получилось. Потом мой дядя начал заниматься фотографией. Он учился на юридическом факультете и ему на кафедре криминалистики надо было сдавать фотографическое описание места преступления. Он взял в качестве «преступника» меня, поскольку я болтался рядом без дела, и мы пошли снимать, как я пытался «вскрыть» книжный магазин. Таким был мой первый серьёзный опыт, связанный с фотосъёмкой. Потом я уже не расставался с фотоаппаратом. Лет с двенадцати уже кое-что стало получаться.

– Как Вы сами себя определяете — Вы фотохудожник, фотокорреспондент, фотограф? Или для Вас эти определения не важны?

– Я не фотокорреспондент, это точно, фотохудожником меня сложно назвать, потому что я просто художник. В фотографическом смысле я — профессор. (Смеётся). У меня даже кличка Профессор, потому что я достаточно много преподавал и преподаю. В том, чтобы называться фотохудожником или корреспондентом, есть некое ограничение. Получается, если ты художник, значит, уже не можешь писать стихи?

Ключевым для Алексея Колмыкова я выбрала бы слово «гармония», потому что этот человек пребывает в гармонии с самим собой. Внутри себя он слышит музыку фотографии, подобно тому, как музыкант чутким внутренним слухом предчувствует звуки предстоящего аккорда. Мы рады, если работы Алексея Колмыкова оказались вам созвучны.

Фотографии Алексея Колмыкова в Галерее Photographer.Ru