Ее фотография с голубем и мальчиком стала символической. Бог знает, кто и что подразумевает под этим определением, но тысячи людей по всему миру помнят эту фотографию (как обычно, далеко не всегда задумываясь, кто ее автор и как его имя), а те, кто видит ее впервые, влюбляются в нее. Наверное, это фотография не только о времени, не только о личном, но и о фотографии вообще. Помните: сейчас вылетит птичка? Вот она и летит, мы видим ее, так же, как видит ее мальчик, выпустивший ее секунду назад, как увидят ее следующие поколения. Мы оказываемся вне времени, которое осталось зафиксированным внутри: вот птичка, вот ее выпускающий мальчик, где-то там, внутри, и фотограф. Мальчик, выпустивший птичку, подобен фотографу, а фотограф воплотился в мальчике. Этот парнишка удивленно смотрит на птицу: что же получилось, как это вышло, она была в руках. И теперь живет своей жизнью.
Можно сколько угодно (и это было сделано не раз) пересказывать то, как ЛК стала фотографом. Как похоронив мужа, с маленькой дочкой на руках она стала снимать, и за этим занятием вспомнила детство, проезжавших мимо цыган, стала снимать их жизнь, повозки, детей. Тем стала известна, поскольку ее фотографии были изнутри, а ее внешность как бы еще раз подтверждала: она такая же, как они, бродяга, часть бескрайнего простора, живущая ощущением большого неба. Та часть мироздания, которая, даже отталкивая, привлекает. Мы не всегда готовы дать себе отчет в том, что есть цивилизация для нас, впрочем, как и блага прогресса отнюдь не мерило ценности жизни: слишком мы ими дорожим.
Снимая десятилетиями цыган Волги, Казахстана, Новороссии (под Одессой) — больших степей, Кузнецова в последние годы работала над образами цыган Узбекистана. Они живут и там, став похожими — для европейца — на окружающие народы, а для народов этих оставаясь чужими, пришлыми, непохожими. Слишком естественными. Если можно сказать «слишком» о живом. Эти люди — цыгане — как будто не знают о том, что камера увековечивает. Вначале они долго ее не пускают, боятся, как звери, а потом живут рядом с ней, не смущаясь нисколько всех своих проявлений эмоций, жестов, физиологии. Пускают кого? Фотографа или камеру? Похоже, что Кузнецову они принимают так, что допускают присутствие камеры.
Она из древних. Из древних настолько, насколько древними были ее предки булгары. В ней живет архаическое женское начало к творчеству, подобное тому, которое двигало первоженщинами к изображению тотемных животных, мужчин, женщин. Изображая жениха и невесту, она может позволить обрезать им головы, оставляя тела; выпустить одинокую цыганку в пляске, оставив за кадром серые приметы современного быта. Она импульсивна в съемке настолько, что детская фигура в маске проступает из теней, как чудовища в снах, проносясь мимо границ кадра, мимо зрителя, счастливо отделенного от сюжета бытием в другой, цветной реальности; она может позволить фотографии быть фотографией, инструментом, имперсональным зрителем, тем ненасытным оком, которое погружается в бытие, пренебрегая законами принятого и дозволенного. Но и женщиной фотограф ЛК остается настолько, что щадит и жалеет, не ранит, а ласкает черно-белыми тенями, самых драматичных героев она укутывает темнотой, как укутывают детей теплыми одежками.
Для нее, как для немногих, — в документальной фотографии — тон отпечатка имеет невероятное значение. Он определяет глубину интонации драматичности сюжета. Контраст света и тени, стянутый уплотненными серыми тонами в узел как волосы цыганок, заставляет вибрировать память, как при звоне колец: тон изображения воздействует как звук, как первозвук, простота которого проникает в архетипы подсознания.
Обычно, говоря о документальной фотографии, исследователи имеют в виду особенности авторской интродукции, выражающей в характерности сюжета, необычности композиции, знаковости стилистики особенности смысла. В индивидуальной интонации автора прочитывают его особое отношение к предмету съемки. Говоря же о ЛК, не менее важно сказать об особенности ощущения зрителя в диалоге с ее фотографией. О простом катарсисе, возникающем в простоте сюжета, простоте (первичности) композиции, чистоте формы.
Он узнается и переживается, как личное знакомство, встреча с милым и близким, честным до резкости и теплым до узнавания родственного.
