Когда экспозиция подходит к концу или уже завершилась, с увеличившейся дистанции можно рассмотреть её неторопливо и более подробно. Катьер — глубокий, крепкий профессионал, сильный автор с собственным видением, большим опытом работы и участия в выставках и фестивалях, и в то же время её работы оказываются отмечены печатью стандартизированного американского художественного образования и американской эстетики.
Обычные, без откровений снимки начинают работать только вместе, и положение спасают не два-три шедевра, которые там всё же есть, но авторская развеска, поразительное умение Катьер работать с пространством, выстраивать из картинок истории, легко считываемые паттерны.
В духе тенденций последних лет, это уже не вполне выставка фотографий, но скорее выставка из фотографий, пространственная инсталляция, неделимое целое, в котором стираются последние границы между собственно фотографией как самоценным объектом и photo-based art′ом. Не хватает лишь тихой печальной музыки, чтобы «эффект присутствия» был полным.
М. Вы из Минска уехали в Нью-Йорк, поступили в ICP (Международный центр фотографии), с выпускной выставки там, можно сказать, и началась ваша успешная история. Образование действительно помогает или это инструмент чисто карьерный, экономический?
А. Оказавшись в престижном учебном заведении, ты попадаешь не только в среду людей со схожими интересами, но и в профессиональную иерархию, на самую низкую ступеньку, или около неё. Потом, существует множество студенческих выставок, конкурсов, грантов, портфолио-ревю. Это помогает налаживать связи, но, конечно, не решает проблему «что снимать».
На мой взгляд, в любой профессии ничему нельзя научиться, вернее так: мы изучаем то, что уже подспудно, подсознательно нам известно. То, что тебе близко, вначале всегда даётся легко. Хорошо, если повезёт встретить кого-то, кто поможет открыть в себе эти знания — учителя, или нескольких. Это могут быть и друзья, и совершенно случайные люди — любая встреча может оказаться судьбоносной.
В фотографии, конечно, есть ремесло, познавая которое ты начинаешь чувствовать материал, понимаешь как с ним работать и что из него можно сделать. Просто щёлкая кнопкой, ты всегда будешь ограничен заложенной в чёрную пластиковую коробку программой. «Вы щёлкните, мы сделаем всё остальное», как в рекламе Kodak. Но, как в любой творческой профессии, в фотографии важно не что и как снимать, а ради чего. Что ты хочешь сказать, зачем ты пришёл в профессию и выбрал именно этот язык. Вот если человек не знает, ради чего всё это, а ему потом объясняют, это гораздо хуже — он оказывается ограничен эстетической и ментальной программой, заложенной в его голову кем-то другим.
М. Как вы пришли в профессию?
А. Я что-то писала, работала на телевидении, потом было несколько видео-проектов, но я всегда снимала с оператором. Всё это было проходное. Захотелось научиться делать что-то своими руками и, уже закончив ИнЯз в Минске, после ряда экспериментов в разных областях, я пришла к фотографии. Вопитывалась я в гуманитарной среде, и фотография всегда была мне любопытна. Я попробовала, поняла, что моё, и с тех пор всё своё время посвятила фотографии. К тому же, было интересно уехать из страны, где родился и вырос, оказаться в новой среде. Я поступила в ICP в Нью-Йорке.
М. Появились Учителя?
А. В самом начале посчастливилось встретить художника Юрия Купера, ещё в начале
М. Как вы туда попали?
А. Как провинциальная девочка из Минска, которая приехала в Нью-Йорк и знает три великих имени, Ирвин Пенн — одно из них. Отправила резюме, меня вызвали на собеседование, оказалось, в тот момент именно я была им нужна. Была неделя испытательного срока, меня попросили печатать, потом ретушировать — проверяли на вшивость. Я вписалась в атмосферу студии. Вместе с мастером там работало всего три человека, и царила монастырская атмосфера спокойствия, перфекционизма, концентрации на деле, без музыки и лишних слов. Мистер Пенн умер в прошлом году, но существует фонд его имени, студия по-прежнему работает, и со всеми там я осталась в хороших отношениях.
М. Как различается фотографическая среда здесь и там?
А. Там есть живая конкурентная среда, которой я не чувствую здесь, она несомненно влияет. У меня первая публикация была в журнале New Yorker, престижном издании, где все хотят работать. Я им отравила фотографии цветов и визжала от счастья, когда их напечатали. Если бы нечто подобное случилось в Минске или в Москве, это были бы знакомые, друзья, связи, статус, уровень. А там ты чётко знаешь, что ты делаешь, и что тебя ценят именно за это. Личные связи, конечно, впоследствии играют роль, но безграничное поле возможностей открыто для каждого человека, не важно, что у него за спиной. Если человек талантлив и умеет работать, ему всегда дадут такую возможность.
Можешь ли ты продолжить работать, сохранить всё и приумножить, зависит уже исключительно от твоих личных качеств и действий. Раскрутка и пиар существуют, но отдачи от них хватает на год, два, три, звёзды появляются и исчезают. Мало сделать одну серию, которая будет замечена, получит какой-то отклик, важно продолжать, в профессии важно не останавливаться. В этом плане конкуренция, играя свою роль в бизнесе, кому-то может служить дополнительным стимулом, новым двигателем внутреннего роста.
М. В релизе сказано, что это отчётная выставка за десять лет. Расскажите об основных вехах карьеры, проектах и сериях, сделанных за это время.
А. Вначале я работала линейно, повторами. «За стеклом» — первая продуманная серия, с которой я начала выставляться, ездить по фестивалям. Она обратила на себя внимание и профессионального сообщества. Потом была серия I Cannot Give You Anything But Love, потом была Land Without Shadows. Потом возник не то что ступор или творческий кризис, но простой вопрос: зачем продолжать и повторяться? Как правило, в одной серии три-четыре работы действительно сильные и цепляют, а остальные ты просто повторяешь, потому что хочется добиться последовательности изобразительного ряда, такой линейки.
Захотелось создать нечто органическое, живое, а значит нелинейное, где время и пространство отсутствуют. Десять лет — это очень условно. Римский алфавит в названии выбран потому, что все цифры и буквы настолько абстрактны, что не имеют к нашей жизни никакого отношения. Время живёт отдельно от нас, и мы редко пересекаемся, только календари отсчитываем. Для меня это попытка совместить работы, сделанные в этом году, с предыдущими проектами и случайными фотографиями, найденными в архиве — это не работа куратора, а моя самодеятельная развеска. Для меня это части одной истории, связанные между собой, часто лишь интуитивно. Как у Блока спросили, «О чём ваши стихи?» — «Когда писал, знал, сейчас забыл».
М. Возвращаясь к Набокову — насколько важен для фотографа общий культурный уровень, история искусств, история фотографии? Как среди всего не потеряться, не оказаться копировальщиком? Быть может, лучше ничего не знать?
А. Знать, мне кажется, надо. Не только чтобы к самому себе адекватно относиться, но и просто из интереса чем другие занимаются. Для меня эстетика — понятие в искусстве второстепенное, вопрос из разряда «нравится — не нравится». Вот ты смотришь живопись, фотографию, графику, читаешь литературу, одно тебе близко, тебя цепляет, другое — нет. И впоследствии в своей работе, в вопросе как воплотить в жизнь родившееся в голове изображение, ты стараешься руководствоваться этими же критериями — что твоё, к чему ты стремишься. Хорошо интересоваться, что происходит в других областях, потому что везде работают одни и те же законы. Изучая античную философию, живопись, музыку, можно узнать массу любопытных вещей, относящихся к тебе лично, твоему опыту и поиску. Это касается и времени, и пространства, и жизни после смерти — всех философских вопросов, что есть у каждого из нас. Всё взаимосвязно.
М. Традиционный вопрос — какому из искусств фотография ближе?
А. Поэзии. Лично мне это близко — концентрация даже не смысла, но ощущения, энергии. Можно описать жизнь вокруг нас, это будет фотожурналистика, можно сделать один кадр, и будет философская лирика.
М. Вы занимаетесь печатью, поэтому ещё один стандартный вопрос, о разнице между цифровой и плёночной техникой.
А. Цифровая печать, к сожалению, пока не достигла той химии и метафизики, что возникает в лаборатории при непосредственном взаимодействии с изображением на каждой стадии процесса. Можно полностью контролировать процесс, можно, наоборот, позволить случаться неожиданностям, сродни работе провидения. Я ищу и провоцирую подобные случайности, невозможные, кажется, в работе с цифровым изображением — на мониторе всё возникает только из твоей головы. Человек достаточно ограничен, он что-то может, много не может, но с Божьей помощью можно сделать больше, чем тебе кажется.
М. Расскажите о фотографии не для продажи, на той стене, за вами.
А. Она настолько случайна и уникальна по печати, что не хочется её терять. А снята она, как и все фотографии пожилых людей здесь, в доме престарелых. Это старушка, которая жила там и отошла в другой мир через несколько дней после съёмки. Снято на длинной выдержке, когда ещё чувствовалось её дыхание. Именно этот отпечаток оказался решающим и дал мне возможность понять, что делать с этой серией дальше.
М. Есть в экспозиции фотографии, настолько же близкие вам лично?
А. Снимок, помещённый на приглашения — это портрет моего брата, который ушёл в этом году двадцать пятого апреля. Ему было двадцать семь лет, год назад у него обнаружили рак. Тело погребено в землю, но общение, присутствие этого родного и близкого мне человека осталось. Его душа всегда рядом. Так этот проект наполнился смыслом — он о моментности жизни и одновременно её постоянстве. Всё это могло быть снято где и когда угодно, в этом, думаю, проявляется моё отношение к жизни, к пространству и времени. Всё это временно. Как Лихачёв говорил — нужно работать, будто бессмертен, и жить, будто завтра умрёшь. Это действительно трудно.
