– Правильно ли я понимаю, что Вы долго искали себя в фотографии и не стремились показать работы публике?
– Не то, чтобы искал, просто выйти на публику не было самоцелью. Работал, что называется, в подполье, и в любую минуту готов в него снова нырнуть. Я не испытываю потребности в публичности. Правда, на начальном этапе она нужна – первая выставка мозги сразу поставила на место. Видишь свои работы в ряду чужих и понимаешь, в какой системе координат находишься.
– А что это была за выставка?
– Петербургский Осенний фотомарафон. Тогда все там было на голом энтузиазме, каждые три дня менялась экспозиция, длился он примерно месяц. Это был 1999 год. Я как раз вышел из подполья и показал свои карточки Чежину.
– Андрей Чежин был первым из мэтров, кому вы показали свои работы?
– Первым был, пожалуй, Дима Конрадт. Потом я зашел в Дом журналиста на какую-то выставку. Один мужик стал мне вопросы задавать: что нравится, что не нравится, ну и законный: «А сам-то снимаешь?». Назначил мне встречу, я принес ему то, что наснимал. Он посмотрел и говорит: «О, это искусство, это к Китаеву». (А сам он был журналистом – Павел Бояров. Тогда как раз агонию переживал питерский журнал «ФотоМагазин». Бояров был там, по-моему, редактором, а Китаев – художественным редактором.) Отправил он меня к Китаеву. Тот посмотрел: «Ну ладно, сойдет». Так я оказался на фотомарафоне. На разогреве у Марты Казанав, американской пикториалистки, она выставила тогда пять или шесть больших полотен.
– А вы что показывали?
– Уже не помню. Мне было не очень понятно, почему меня причислили к пикториализму. Я надкусывал этот пряник, но, видимо, гордыня заела. Навинчиваешь монокль или что-то в этом роде, куда ни глянешь – ну такая красотища! А я-то тут причем?.. Это же все красоты оптики. Наверное, пикториализм не каждому по плечу, для сильных духом.
– А из пикториалистов кто вам нравится?
– Классический пример – Сокорнов. Пикториализм шире, чем поверхностное представление о нем как об оптически смягченном изображении. У того же Сокорнова оптического смягчения нет, композиция построена по картинно-живописным законам. Из пикториалистов мне многие нравятся. Те же первые английские пикториалисты, товарищи прерафаэлитов. Они не использовали монокля, у них все четко сделано, но это пикториализм.
Вообще фотография – искусство стерильное, у него нет собственной фактуры, в отличие от живописи или графики, где есть мазок и штрих. Всю сознательную жизнь она стремилась к стерильности, мелкозернистые пленки и проявители нужны были для того, чтобы скрыть, уничтожить собственную фактуру, добиться изображения в чистом виде. Изобразительные средства в черно-белой фотографии – тональность (светлая или темная) и крепкая хорошая композиция. Фотожурналистику обстоятельства вынуждали ловить момент, там было не до композиции, хотя лучшие представители на лету успевали и композицию выстроить.
Но, с другой стороны, меня совершенно не интересовала фотография как средство регистрации действительности. Всякие семейные события или птичка на руку села... В этом смысле проявилась некоторая мизантропия. Я избегал снимать людей. Со временем замечаешь, что пейзаж – это не нечто аморфное, в нем свои структурные и силовые линии, складки, надломы, изломы… Это не всегда на фотографии видно, но иногда чувствуется, есть такие странные места. Дон Хуан учил Кастанеду найти свое место силы. Надо прислушиваться к тому, что у тебя позади глаз или еще дальше. Мало того, что это место надо найти, надо еще найти, как его отобразить. Тогда мне хотелось расширить угол зрения – от уха до уха. Я мечтал о «Горизонте», помечтал и бросил, и стал нечто моделировать в пленке. Снимал я тогда составные панорамы. Из одной пленки получалось два-три интересных кадра. Сейчас это в Фотошопе делается легко и не так интересно – ушла фактура пленочной фотографии. «Цифра» еще дальше продвинулась к освобождению от собственной фактуры – или к обычному отображению реальности. Когда технология отображения твоего взгляда устраняется, на первый план выходит свойство самого взгляда. Когда-то я посчитал моноклевое мягкое изображение способствующим красивости, затемнению изображения и отвлечению фотографа от собственного взгляда. Так, во многом пленочная фотография, которую называют духовной, естественной, близкой к человеку и прочее, – возможно, заманка, отвлечение от себя самого. «Цифра» – идеальное средство отображения, оно себя не проявляет, ты предъявляешь зрителям свой взгляд и ничего больше, и тут-то видно, кто ты, что из себя представляешь.
– А когда Вы поняли, что Вам интересно фотографировать? В детстве?
– В классе четвертом-пятом-шестом, уж не помню, к нам пришел второгодник Генка Антонов (по болезни он год пропустил). У него был фотоаппарат «Любитель», и в огромной кладовке сталинского дома, где он жил, мы печатали фотографии. Вначале контактным способом, а потом, когда появилась «Смена», с ужасным увеличителем «Искра»: он крепился на ржавой трубе, надо было дергать вверх, чтобы выставить новое увеличение. Собственно, Генка мне первые уроки фотографии и дал: как пленку зарядить, проявить, напечатать, как развести проявители (тогда они не в мешочках продавались, а в картонных патронах).
– Ходили ли Вы в фотокружки, фотоклубы?
– Да, хотя в фотокружки я не особо стремился. Кстати, с Китаевым в середине 1970-х ходили в фотоклуб Выборгского дворца культуры.
В инженерно-строительном институте, где я учился на инженера-механика, познакомился с архитектором, он затащил меня в ВДК. Народ там держали в форме: приносишь работы, а старики, аксакалы, часто их ругали: что приносишь любительщину? Ты фотограф или любитель? Каждый дурак снимает мамочке в рамочку всяких стрекозочек, бабочек, кошечек... Раз в месяц на творческом отчете кто-то из них показывал отснятое за год, а еще был коллективный показ фотографий или слайдов, можно было до десятка работ принести. Развешивали на огромной холщовой ширме, и кто хотел, высказывался. Выдавали по полной программе.
– И долго Вы туда ходили?
– Четыре года. Там, кстати, Плотникова увидел, до этого была интересная публикация про него в журнале «Советское фото». А потом все закончилось с выставкой Смелова. Я не был с ним знаком. Методистка ВДК Галина Николаевна пригласила его, он пришел, развесил фотографии. Набережная Пряжки (тогда просто грунтовые берега), старые лодки, кусты прибрежные, большие классические натюрморты – продолжение судековских традиций. Был такой Полищук – тоже интересный дядька, репортажного направления, – он стал ругаться: что это за печать?.. В тенях детали потеряны, не пропечатано... Долго судили-рядили, допоздна засиделись, стали расходиться. А дело было не то зимой, не то весной: темно, сыро, холодно, и Смелов говорит: «Пускай они повисят, я их завтра-послезавтра заберу». На следующее занятие прихожу и слышу краем уха, как Галина Николаевна кому-то жалуется. Оказывается, на другой день после этого нашего заседания пришла парткомовская комиссия. Ей показывают: здесь танцоры танцуют, здесь вышивальщицы вышивают, здесь фотографы фотографируют. Они заходят, а там смеловские работы: ни одного передовика производства, воблы сушеные, кружка с пивом, бутылки на пыльном окне… Бедную Галину Николаевну выгнали, и на этом ВДК прекратил свое существование, то есть фотоклуб остался, но там гайки сильно закрутили. Я туда еще походил, но вижу, к чему дело идет, и стало неинтересно. С тех пор стараюсь не примыкать к группировкам. А года два-три назад зашел туда на какую-то отчетную весеннюю выставку. И что вижу? То, за что нас ругали: котеночки, девочка с шариком, в общем, любительщина...
– Как у Вас возникает замысел?
– Случайно, хотя бывает и заранее. Одна из моих удач, как я считаю, чисто заказная работа. Художник Валерий Вальран когда-то придумал проект «КилькАрт», рисовал-рисовал своих килек, а потом кликнул клич по фотографам: не слабо с кильками поработать?.. Я поработал, получилось картинок шесть или семь. Чисто концептуальные натюрморты, сверху вниз сняты.
– А на будущее для себя идеи не записываете?
– Записываю, но потом забываю. Иногда меня врасплох застают: мол, давай на выставку что-нибудь, и ты словно просыпаешься – ничего новенького нету, и не знаешь, что придумать. Бездельничал ты, приятель, все это время. А когда лезешь в закрома, вроде и этот замысел сойдет, и это ничего... В голове их не носишь, иначе для другого места не останется. Пройден этап – всё, нужно избавляться, забыли, проехали.
– Часто ли Вы довольны своими работами?
– Ой, это вообще такое мерцающее понятие.
– То есть, нет констант, которые нравятся – или не нравятся?
– Есть несколько, на которые мне показали пальцем, я и раньше подозревал, что в них что-то есть. Тут встает проблема выбора своего материала, особенно в цифровую эру, чужие ошибки мы все видим, а вот свое выбрать… Есть предощущение, что из этой картинки может что-то получиться. Тут не так, как с выключателем: включено/выключено, удалась/не удалась. Здесь широкая шкала, и фотография на ней может дрейфовать. Акценты расставлять имеет смысл года через два-три-четыре после съемки, поначалу это слишком сырой материал.
– Что Вы считаете своими лучшими работами, избранным?
– Раз в год или в два пытаюсь собрать портфолио. Старые снимки отбрасываю – не потому, что они плохие – чего их показывать, если все их уже видели?.. Повторяться неинтересно, а новое не всегда получается. Может быть, поэтому со временем производительность снижается: это было, это я у того видел, это уже делали…
– Можно сказать, что с возрастом и опытом и вдохновение посещает реже?
– Наверное, происходит замещение эйфории мастерством, когда ты четко знаешь задачу и как ее выполнить. Если раньше ты видел интересно освещенный куст и в восторге его снимал, то теперь таких кустов видишь через день и думаешь: я это снял уже двадцать лет назад. Пятьдесят ребят, которые пробегут мимо с камерами, тоже его снимут. А как показать его особенным, ты пока не придумал. Мир должен измениться в твоем восприятии, а тут тоже вырабатываются некоторые константы.
– На деньги, которые приносит художественная фотография, можно жить?
– Мне – нет. В Питере, может быть, десяток-два десятка людей живут на деньги от художественной фотографии. Не буду их считать, потому что всех не знаю. На самом деле, профессионал тот, кого дело кормит, а здесь, наоборот – я кормлю фотографию.
– Фотографии на заказ делаете?
– Если заказывают, думаю, стоит ли соглашаться. Не очень к этому стремлюсь, поэтому, наверное, и мало заказывают.
– Можете как-то охарактеризовать свою нишу, место в фотографии?
– Наверное, боюсь снимать людей. Если снимать человека как гипсовый бюст, то никаких проблем. А вдруг он тебе покажет то, что не хочет?.. Или ты что-то скрытое от всех в нем прочитаешь?.. Может, ответственности боюсь, людей снимать в этом смысле страшно.
– Если брать питерскую среду, к какому бы направлению Вы себя отнесли, кто Ваши единомышленники или Вы видите себя несколько отдельно?
– Наверное, каждый видит себя несколько отдельно, каждый весь из себя такой оригинальный. Люди, которых вижу вокруг себя, – далеко не весь питерский фотоландшафт, и мне, честно говоря, трудно себя в нем позиционировать.
– Есть ли техника, с которой вам хотелось бы поработать?
– Не знаю. Наверное, я еще такие цели не поставил, для которых нужна сверхтехника. Я люблю снимать качественной мыльницей, размером примерно с портсигар (хотя я не курю). А что касается больших фотоаппаратов… Нильс Бор говорил, что любое исследовательское вторжение в объект изменяет его. Наверное, к пейзажу это меньше относится, но тем не менее, да и неудобен тяжелый аппарат в руке.
– Кто Вам интересен из отечественных и зарубежных фотографов?
– Не сотвори себе Брессона, Аведона, Судека, Саудека и далее по списку. Хотя есть авторы, картинки которых мне нравятся. Назвать фамилии? Из современных? Натюрморты Гущина. Франсиско Инфанте. Местами очень интересен Осьмачкин, Мохорев... Если в фотограммах Ман Рэя или Мохоя-Надя запечатлена тень предмета, не более, то в фотограммах Китаева пространство не плоское, и в этом смысле он шагнул дальше. Есть те, кто сильно начинают, находят свой прием и на нем зацикливаются. Называть таких не буду. Раннее их творчество интересно, а сейчас ничего от них не получаю. Искусство – в значительной степени воровство идей друг у друга, но поскольку идея проходит через другие мозги, получается иной результат. В этом-то и интерес. Еще Пропп писал про относительно небольшое количество сюжетов в мировой литературе, примерно столько же их в изобразительном искусстве.
– Как бы Вы прокомментировали такое высказывание Бориса Смелова: «Чем дольше живешь, тем меньше понимаешь воздействие света на эмульсию»?
– Там больше вероятность ошибки, соответственно, отклонения от правильного фотопроцесса. Для меня проявка пленки – всегда авантюра с плохо предсказуемым результатом. Может быть, в этом духовность, метафизика пленки, то, о чем говорил Смелов. Что касается философии фотографии, Вилем Флюссер пишет, что фотография, как и любой род деятельности, жестко программирует фотографа, который исполняет программу фотоаппарата. Художники пытаются выйти за рамки и нарабатывают свои программы – отклонения от программы своего устройства.
«Цифра» – всего лишь инструмент. Духовность вкладывает человек – что в «цифру», что в пленку. «Цифра», являясь инструментом гораздо более мощным, дает огромные возможности. Некоторые снимки и невозможны без обработки. Если надо, например, сшить панораму. Раньше, чтобы не завалить вертикали, когда снимаешь вверх, ты должен был это учитывать и сразу строить картинку, либо использовать тилт-шифт объектив (что советскому фотолюбителю было недоступно – он стоит, как три камеры). Сырое изображение, прямо с камеры, я не всегда готов другим показать, его интересно подготовить.
Поскольку знаешь, что будет постобработка, позволяешь себе неряшливо снять на бегу, с завалом. Потом в Фотошопе можно вертикали выправить – у фотографии сразу выпрямляется спина, – поправить цвета, ну и так далее.
– Читаете ли вы книжки по теории или истории фотографии? Могут ли они помочь, и интересны ли они Вам?
– Раньше был журнал «Советское фото», в нем искусствоведческий раздел, на мой взгляд, почти отсутствовал, а технический был очень интересен. Терегулов, наш фотографический светила, интересно писал про фотохимию, многое после этого стало понятно. В процессе общения что-то услышишь, спросишь, тебе расскажут. Специальных книжек почти не читал. Если поверхностно смотреть, то не такая уж и сложная наука фотография, и в советские годы процесс был отработан. Тут у меня такой случай был. Зашел посмотреть, какие камеры появились, подлетает к тебе продавец. Я ему: «Тут вот не написано про физический размер матрицы, светосилу». После минутного разговора он осторожно спрашивает: «А светосила и светочувствительность – разве не одно и то же?». Это, видимо, из разряда противостояния цивилизации и культуры – цивилизация побеждает. Кто хочет, выплывает в культуру, а остальным и в цивилизации комфортно. Попса – одно из ее отображений, ругательное такое слово, а цивилизация – более приличное, что ли. Хотя многие ли из нас без спичек разведут костер? Это тоже своего рода культура.
