По призыву после колледжа я недолго служил в контрразведке, и в начале Лос-Анджелес, потом в Хейт-Эшбери. Все хиппи, писатели, музыканты, художники, все были там. Это был шестьдесят пятый год, ">рок-н-роллу конференции я познакомился с парнем моложе меня, ещё студентом, собиравшимся запускать журнал о роке и соответствующем образе жизни. Мы разговорились. Я уже снимал рок-группы, и он попросил меня быть фотографом в журнале. Я ответил: «Без проблем». Только один человек может сказать, что он был первым фотографом Rolling Stone. Мне просто повезло, чертовски повезло.

Мы работали в тесной каморке под непрекращающийся гул печатных станков, потому что типография была ровно под нами на первом этаже, и этот шум заполнял голову, интересное ощущение. Полицейский участок был прямо за углом, курить нужно было крайне осторожно, а нам, конечно, хотелось кайфануть. Наш арт-директор занимался производством мебели, он придумал агрегат для курения, похожий на небольшую ручку, с зажимом на одном конце. Каждый, кто покупал подписку, получал такой бесплатно. Мы делали безумные вещи, и каждый новый день был чудом. Однажды к нам пришёл Тимоти Лири с просьбой поддержать его предвыборную кампанию. Он хотел стать губернатором Калифорнии, но Rolling Stone отказались, а намного позже, в середине 70-х, почему-то поддержали Хантера Томпсона, когда он баллотировался на пост шерифа округа Аспен.

Спустя три года я ушёл из Rolling Stone, планов вечно заниматься музыкой у меня не было. В 1970 я открыл Rags, журнал про хулиганскую уличную моду. Он прожил тринадцать номеров. Потом появилось издательство, работающее до сих пор. Целый сезон в середине 70-х я провёл с футбольной командой из Окленда. В начале 80-х купил себе двухмоторную «Цессну» и занялся аэриальной фотографией, результатом чего стали две книги пейзажей Калифорнии. Заниматься чем-то одним – это всё равно что прийти на фуршет, встать у закусок, пропустить салат, суп, рыбу, мясо и десерт, вместо того чтобы пройтись и съесть всё.

Мне удавались портреты, потому что люди были мне интересны. Часто я приходил с камерой без плёнки и сначала просто щёлкал для вида, чтобы они расслабились и между нами установился тесный контакт. Потом, в то время было много концертов, хеппенингов в парках, фестивалей. Я впервые фотографировал Джимми Хендрикса на Fillmore West в Сан-Франциско. Это было небольшое помещение, тысячи на две человек, с низкими потолками, все вокруг курят, запах марихуаны в воздухе, световое шоу повсюду на стенах, фантастическая музыка. Это незабываемо. В парке Голден Гейт всё время проходили бесплатные концерты. «Пошли, ребята играют сегодня днём», так это было. Ты знал всех вокруг, ты знал музыкантов, был с ними на сцене, был частью происходящего. После выступления все тусовались вместе, общались, выпивали.

Как, по Вашему мнению, изменилась индустрия, музыкальная и фотографическая?

Всё изменилось, когда концерты стали слишком масштабными, из парков переместились на олимпийские стадионы. Исчезла сама возможность контакта с людьми на сцене, ты их не видишь и не слышишь. Сейчас у звёзд море охраны, агентов, продюсеров, ассистентов, к ним не подобраться. Когда всё начиналось, все они были такими же людьми, как мы. Слава многим ударила в голову, они стали большими шишками. Мне это не нравится. Соответствующим образом изменилась музыкальная индустрия. Музыкантов стали чаще приглашать на телешоу, потом появились музыкальные видео, и они захотели полностью контролировать процесс: этот ракурс мне нравится, этот нет, этого не делай, снимай так-то и так-то. Все радовались, когда я приходил снимать для Rolling Stone, никто меня не контролировал, я мог пройти на сцену, за сцену, куда угодно, и права на изображения оставались у меня. Стоило им увидеть себя по телевизору, как всё изменилось. По новым правилам все фотографы должны были находиться в одном месте перед сценой, снимать две песни, ну может быть три, и отдавать права на картинки. Форменное безумие! Я сказал, всё, забудьте об этом, невозможно делать хорошую работу, если у тебя нет доступа к музыкантам.

С другой стороны, всё изменилось с появлением цифровой фотографии. Я всё ещё снимаю на плёнку, но меньше чем раньше, и не только потому, что целлулоид порой не достать, но и потому, что цифра даёт преимущество в скорости и ничуть не уступает в качестве. Цены на камеры падают, каждый уже может купить дешёвую качественную цифровую камеру, «стать фотографом», щёлкать без перерыва и практически мгновенно получать удовлетворительные принты. Не нужно проявлять плёнки, потом сканировать негативы. Это приводит к тому, что уважение к профессии фотографа падает, люди говорят, «О, я тоже так могу». На самом деле они так не могут, но уверены в обратном. Они ходят на концерты и потом хвастаются друг перед другом, «Смотри, какая у меня фотография Бон Джови!»

А что ты увидишь в Интернете? Картинки, картинки, миллионы картинок. Допустим, ты находишь понравившуюся тебе фотографию, но когда заходишь в Интернет в следующий раз, её уже нет, она растворилась, пропала где-то в просторах киберпространства. Возникает закономерный вопрос: какой ценностью обладало исчезнувшее изображение, было ли оно вообще ценно? Отношение людей к любым изображениям кардинальным образом изменилось, теперь большая их часть воспринимается просто как визуальный мусор или фаст-фуд. Хорошие фотографии есть, но отныне они находятся в условиях жёсткой конкуренции с плохими фотографиями.

Разве конкуренция это так плохо, если Вы всегда можете отличить хороший снимок от плохого, профессиональную работу от снэпшота?

В принципе не так плохо, проблема вот в чём. Многие любители делают действительно прекрасные фотографии, но сами не ценят этого, потому что это так просто и они могут сделать много фотографий сразу, потом что-то выбрать. Именно это я имею в виду, когда говорю, что фотография в целом утратила свою ценность.

Может быть, это самая общая проблема гуманитарного образования, недостаток культуры?

Возможно и это тоже.

Может ли сущность и смысл фотографии как-либо измениться? Думаю, что нет. Фотография всё равно тот же инструмент медиа в нашем сознании, что бы ни случилось, что бы мы ни снимали.

Да, ты абсолютно прав. Повторюсь, однако, моя проблема немного в ином русле находится, моя проблема просто в общем количестве изображений в свободном доступе. Как одна фотография из миллиона добирается до вершины, чтобы быть увиденной и оцененной? Теперь для того, чтобы найти или продвинуть гениальную фотографию требуются усилия едва ли не большие, чем для её производства. Ты делаешь фотографию, загружаешь её на сервер лаборатории, через час получаешь готовый принт, это меняет полностью все представления о профессии. Ты фотограф, может быть, даже хороший. Ты любишь фотографию, много снимаешь, много трудишься, чтобы твои снимки получились правильно, как надо. Ты экспериментируешь с плёночными и цифровыми камерами, ты любишь фотографию, беспокоишься, ревнуешь, сострадаешь. Какое место в современном мире изображений занимает фотограф, которому действительно не наплевать? Я смотрю на сегодняшних студентов, им приходится сражаться каждый день, просто чтобы выжить, заработать фотографией какие-то деньги. Нет, не говорю, что это того не стоит. Каждый раз когда я бросал фотографию, я возвращался к ней как к возлюбленной или старому другу.

Сколько раз Вы уходили?

Раза три или четыре. Наживал себе проблем, и возвращался.

Что снимаете сейчас?

Почти ничего. Знаешь что такое рециклинг, оборотное использование, да? Вот этим я и занимаюсь, перерабатываю старые фотографии, ищу новые пути их представления, рассказываю истории, стоящие за каждой фотографией, делаю новые книги. У меня нет ни малейшего желания конкурировать со всей той фотографической массой, о которой мы говорили только что. Когда я начинал, фотография ещё оставалась уникальной профессией. Теперь это не так, хотя высшее качество всегда будет уникальным.

Бесспорно, и потом, твои фотографии неповторимы и уникальны до тех пор, пока уникален ты сам, пока ты остаёшься самим собой. Ты всегда будешь шире того, чем занимаешься, более того, фотография оказывается как бы побочным продуктом твоего существования, твоя работа говорит за тебя, только когда тебя самого уже нет. Фотография становится предельно функциональной, каждый имидж, каждая съёмка, хроника, реклама и так далее, должна работать определённым образом, и если она не работает, то теряется в киберпространстве, как Вы говорите. Ты должен продемонстрировать ясно и чётко, как именно это работает, поэтому все говорят о проектах, концептах, сериях, никто не говорит о фотографии как таковой, а классическая фотография самодостаточна, я люблю это повторять, это вещь в себе, она независима совершенно, и от контекста в том числе.

Верно подмечено! Интересно, что ты сейчас говоришь об этом, потому что позитивным изменением мне кажется простое увеличение числа возможных манипуляций с оригинальным изображением, и не только с помощью банальных плагинов для Photoshop. С помощью дигитальных технологий оригинал можно превратить в совершенно новое изображение, в этом я вижу вызов и перспективы развития — в том, чтобы выйти частично за пределы картинки. Я просто из другого времени, я вышел из той формации фотожурналистики, когда всё, что ты пытался сделать, это сказать: «Вот, я был там, я видел это, для меня всё так и было, а вы уж делаете свои собственные выводы». По большому счёту, после спуска затвора работа над картинкой была завершена. Или самая сложная часть этой работы. Взять Сальгадо, к примеру — его работы вряд ли нуждаются в манипуляции, к ним ничего нельзя добавить, ничего нельзя убрать, они рассказывают простые истории: «Я был там и видел то, что видел».

Мне безумно повезло снимать в то время. Побывать на Вудстоке, например, это что-то из области фантастики. Никто не видел столько людей в одном месте, сколько приехало тогда на фестиваль. Я стоял посреди сцены, и толпа не влезала целиком в кадр, даже с самым широким объективом, что у меня был при себе. Я тебе расскажу историю. Фестиваль был на ферме, снабжавшей всю округу молоком, и месяц после Вудстока коровы не давали молока вообще, перенервничали просто из-за громкой музыки и наплыва хиппи. После чего фермеры пришли к организаторам и последним пришлось в полной мере возместить все убытки. У меня есть одна фотография, на которой хиппи пытаются доить корову, и я скажу, за целый час у них ничего не вышло. Этой фотографии нет на выставке, я покажу её на мастер-классе.

Расскажите о выставке в «Победе»?

На ней представлены мои лучшие работы, почти все из поздних 60-х и немного из начала 70-х. Я сделал двадцать одну обложку для Rolling Stone, и это первое, что ты видишь, попав в галерею, я привёз с собой подлинники журналов. «Победа» хорошая галерея международного уровня, мне нравится, как там организовано пространство, это не одна большая комнатка, как бывает. Есть углы, маленькие закутки, принты разного размера, от маленьких до средних и больших. Все работы важны для меня. Я расскажу про одну. Led Zeppelin приехали в Окленд, Калифорния, это был последний американский концерт в турне, и перед началом техники выставили все гитары Джимми Пейджа в ряд на сцене. Поразительная фотография, даже Джимми сказал, что никогда до этого так свои гитары не видел, и огромный принт висит у Джимми в офисе. На выставке есть портрет Джима Моррисона, его, правда, я почти не знал лично, только снимал.

Кто привёз Вас в Россию?

У меня была выставка в Лос-Анджелесе, на открытии ко мне подошла русская девушка Анастасия, фантастический человек, владелица рекламного агентства TBD Group, и спросила, не хочу ли я шоу в Москве. Я ответил, «Конечно», потому что я всегда говорю «Да», но у меня и в мыслях не было, что это когда-нибудь случится. Не прошло и месяца, как Анастасия написала мне письмо, что в мае я должен приехать, и не позже, потому что летом Москва пустеет. После мы встретились в Нью-Йорке с Ниной Гомиашвили, чтобы обсудить предстоящую выставку, отобрать работы.

Я знаю, в своё время вы делали портреты писателей, расскажите об этом?

Это были заказные работы. Я пришёл к Набокову, и обязательным условием заказчика было, чтобы Набоков смеялся в кадре, и он меня спрашивает, «Зачем я должен смеяться?» Такая же история приключилась с Уильямом Берроузом, он вообще никогда не смеётся. Я летал к Берроузу в Лондон и даже не помню, о чём мы говорили, настолько я был поглощён тем, чтобы заставить его смеяться. Скажу, что Берроуза я совершенно не понимаю, он жил в очень странном параллельном мире, наполненном всеми наркотическими видениями, что перекочевали в его романы. Вот с этим парнем, который спал с маленькой девочкой и не может поэтому вернуться в Штаты, как же его… Полански, с ним всё было просто, прекрасный персонаж, очень живой. И с Теннеси Уильямсом проблем никаких не было. Творческих людей всегда интересно фотографировать, у них всегда подвижная мимика, за ними интересно следить, ловить их в кадре. Знаешь, я уже пожилой человек, но у меня была чертовски интересная жизнь. Одни возможности, встречавшиеся на пути, удалось реализовать, другие нет, я уже ни о чём не жалею. Скажи лучше пару слов о себе. Ты профессиональный фотограф?

Не совсем. Я закончил кафедру новых медиа Московского университета, учился конвергентной журналистике, это возникший, кстати, в Америке новый подход к работе с медиа, когда ты один должен писать, редактировать, фотографировать, снимать видео, монтировать, делать слайд-шоу.

Да, я знаю, фотографы NY Times должны теперь снимать видео и писать сами, это совершенно новая профессия. Скажу ещё пару слов, тебе это должно быть интересно. Знаешь, наверное, о существовании битников, разбитого поколения, Джека Керуака и всех остальных. Мы вплотную подошли к тому, чтобы запустить новый проект под названием Re-Beat. Это будет своего рода возрождением поколения бит, новым сообществом, которое позволит его участникам продуктивно общаться друг с другом, обмениваться информацией, выбивающейся за границы, лежащей вне масс-медиа, вне новостей, книгоиздательства, галерейного бизнеса, устоявшихся традиций. Будут реальные платформы, пока не скажу какие, но все они и все участники сообщества будут связаны между собой он-лайн. Если у меня будет в Америке выставка, ты увидишь её он-лайн, если у тебя будет достойный материал, сообщество поможет тебе сделать выставку, и так далее. Это совершенно новый и единственно возможный в наше время способ коммуникации, как раз то, о чём ты говоришь, это как вирус. Мир вокруг стремительно меняется, и сейчас настало время для подобных коллабораций. Всем нам необходимо объединить усилия, все мы делаем общее дело.