Джоэль Питер Уиткин родился в 1939 году в Бруклине. Его отец был евреем, а мать — итальянкой-католичкой. Сам господин Уиткин также исповедует католицизм. В шесть лет он стал свидетелем автокатастрофы и до сих пор не может забыть выкатившуюся буквально к его ногам отрезанную голову маленькой девочки. Фотографии Джоэля Уиткина, равно почитаемые как эстетами и интеллектуалами, так и поклонниками хоррора, представляют собой барочно-сюрреалистический мир. Уиткин не боится художественно препарировать трупы — как животных, так и людей, снимать карликов, горбунов, гермафродитов и прочие невообразимые создания.

– Разговоры о том, что любая фотография так или иначе говорит о смерти, давно стали общим местом. Вы снимаете смерть, потому что вы фотограф, или вы стали фотографом, потому что в современной культуре это едва ли не единственная возможность предъявить смерть?

– Я вовсе не одержим смертью, как это многим кажется. Мои работы не обязательно мрачные — они могут быть и забавными. Смерть для меня — это просто один из аспектов жизни. Я исследую смысл бытия, пытаюсь понять, что значит наше существование в данный исторический момент, в том времени и том месте, где мы оказались. Фотография для меня — способ выстроить новые отношения между идеями и предметами. Я не стремлюсь делать что-то шокирующее, сенсационное или моральное. Напротив, мои работы говорят о красоте жизни и ее бренности, о морали и даже о бессмертии.

– Для того чтобы говорить о бессмертии, вам нужны настоящие трупы? — Когда я снимаю мертвое тело, я хочу вновь сделать его достойным любования. Однажды я снимал натюрморт с женской грудью — это был своего рода парафраз классической темы vanitas, тщеты всего сущего. В одном из моргов Европы мне разрешили взять настоящую грудь, срезанную с трупа. Трупы все равно предназначались для анатомического театра, в котором студенты-медики исследуют устройство человеческого тела. Так что я не вижу ничего предосудительного в том, чтобы использовать их в моей работе, которая тоже расширяет наши представления о теле. Я вовсе не хотел сделать нечто брутальное и отталкивающее. Напротив, я хотел воздать максимальные почести главному объекту моего натюрморта, сделать его таким же красивым, каким он был на живом теле. Я купил роскошное блюдо лиможского фарфора, редкостные экзотические плоды из страшно дорогого магазина деликатесов. А возле морга, где меня ждал мой кадавр, я нашел маргаритки и также решил включить их в натюрморт. Знаете, фотография для меня — это всегда некие коллекции и сопряжения случайных находок. Единственная проблема заключалась в том, что пришлось изрядно повозиться с самой грудью. Отрезанная от тела, самая прекрасная женская грудь в мире превращается в бесформенные куски жира. Так что мне пришлось долго придавать ей форму при помощи пластиковых бутылок из-под газировки. Но на фотографии она выглядела прекрасно. Для меня важно не то, что происходит перед камерой, а то, что получается на отпечатке.

– Если сам экстремальный процесс съемки для вас не важен, не проще ли было сделать тот же натюрморт в «Фотошопе», взяв изображение живой груди и смонтировав его с плодами и блюдом?

– Я никогда не использую компьютер. Меня не интересуют стерильные образы, я работаю с настоящими эмоциями, с тайнами жизни и смерти — и это невозможно подделать. Я не люблю двусмысленности и делаю свои снимки так, чтобы было отлично видно, что именно на них запечатлено.

– Где вы находите тех невообразимых «монстров», которых вы делаете героями ваших фотографий? Вы обращаетесь в специальные кастинговые агентства, которые работают с «не такими, как все», тем не менее, вполне востребованными, скажем, в кино и в шоу-бизнесе?

– Я очень не люблю слово «монстры», но также не понимаю политкорректного нежелания видеть их отличие от обычных людей. Я стремлюсь показать каждого из них как уникальное и достойное восхищения создание. Я не эксплуатирую калек — мои отношения с ними строятся на сочувствии и профессионализме: я всегда рассказываю им свой замысел и, разумеется, снимаю только с их согласия. Это очень личные отношения: я никогда не обращаюсь в агентства, я нахожу людей на улицах, иногда — на репортажных фотографиях. Так, однажды я увидел в одном французском журнале снимок женщины — чемпионки паралимпийских игр по плаванию. У нее не было двух рук и одной ноги. Но она обладала невероятной харизмой и совершенно античными пропорциями. Я нашел эту женщину — оказалось, что она живет в городке, в котором некогда жил Роден. И я решил снимать ее в образе Венеры Милосской и в настоящем ателье Родена. Она позировала почти обнаженной, только с драпировкой из прекрасного французского шелка. Я назвал свою работу «Первый кастинг на Венеру Милосскую». Сегодня, видя эту скульптуру, мы домысливаем отсутствующие руки. Я же придумал историю, в которой у нее изначально не было рук.

– Вы всегда придумываете некую историю для ваших фотографий? — В моей работе присутствует некий литературный элемент. Но я придумываю не столько сюжетную, сколько метафорическую канву. Мои работы начинаются с графических набросков. Вот, например, набросок для работы, которую я хотел бы сделать в Москве (показывает альбом, в котором нарисован «достоевский» бородатый и всклокоченный бомж в пальто на голое тело. Рядом приклеена фотография женского торса с обведенным ручкой бюстом). Я хочу найти вот такого человека, но под пальто у него должна быть грудь юной девушки. Я еще не знаю, как это можно сделать, скорее всего, надо будет делать муляж груди. Может получиться очень красиво — а может и ужасно.

– Вы говорили о том, что вас интересует человеческое бытие в данный исторический момент. Неужели вам не чужд интерес к таким преходящим вещам, как социальная или политическая проблематика?

– В последнее время мое искусство действительно стало политизированным. Нас всех втягивают в политику — и это политизированное восприятие мира окончательно компрометирует и коррумпирует подлинную реальность. Я хочу показать, как все это смехотворно и ошибочно. Недавно я сделал фотографию двух американских туристов в парижском Музее Родена — постановочную, разумеется. Я снимал двух моих знакомых. Женщина — это адвокат, который вел мой бракоразводный процесс. Это совершенно блестящая особа, но очень больная, она передвигается в инвалидном кресле. Но у меня она позировала стоя. Я сделал ей немыслимую прическу с бигуди, одел в бюстье, заставляющее выпирать ее грудь, и в высокие ортопедические ботинки. А мужчина — в ковбойской шляпе, с сигарой и с дилдо, демонстрирующим его гипертрофированную маскулинность. На поводке они держат собаку — это картонная фигура, напоминающая нефтяные насосы, символ алчности и злоупотребления природными ресурсами.

– Ваши выставки когда-нибудь провоцировали скандалы? — Нет. В прессе все время появляются сообщения, что какие-нибудь религиозные организации или борцы за чьи-нибудь права пикетируют мои выставки. Но я сам этого никогда не видел. Приходя на мои выставки, люди видят: то, что я делаю, не провокация, а предельно искренняя и личная работа.

 

 

Опубликовано с разрешения Издательского Дома «Коммерсантъ»

Издательский Дом «Коммерсантъ» (http://www.kommersant.ru) — лидер среди средств массовой информации в России. Сейчас в его составе: ежедневная газета «Коммерсантъ», ежедневная газета «Коммерсантъ-СПб», Аналитический еженедельник «Коммерсантъ-Власть», Экономический еженедельник «Коммерсантъ-Деньги», Ежемесячный автомобильный журнал «Автопилот», Еженедельный молодежный журнал «Молоток». В изданиях и технических службах ИД «Коммерсантъ» работают свыше 800 человек.
Аудитория печатной продукции Ъ превышает 1 миллион человек. Большинство современных газет во многом переняло стиль ИД, его управленческие и технологические ноу-хау.
Издания очень цитируемы в западных СМИ.
Полная online-версия изданий находится по адресу http://www.kommersant.ru