Казахстан – девятая по площади страна мира, древнейший перекресток цивилизаций, арена бескрайних степей и целины, которую во времена СССР так и не удалось освоить. Сегодня экономику Казахстана относят к пяти самым динамично развивающимся на планете, однако культурное развитие этого государства происходит в собственном режиме и характеризуется своими сложностями. О состоянии современного искусства и фотографии в Казахстане специально для Photographer.ru рассказывает молодой художник Анвар Мусрепов, студент московской школы фотографии и мультимедиа имени Родченко.
– Вы художник из Казахстана, но современное искусство изучаете в московской школе Родченко. Какие возможности есть в вашей стране для получения образования в области искусства и фотографии? Есть ли конкурентоспособные образовательные учреждения? Какого плана специалистов в области искусства и фотографии они готовят? На развитие каких навыков ставится акцент?
– Образование в Казахстане очень консервативное. Художественные академии неплохо обучают ремеслу скульптуры, живописи, и фотографии, но создается впечатление, что программы не пересматривались еще с советских времен, за исключением перехода на цифру. Однако, корень проблемы – не в самой системе образования в сфере искусства, а в ментальности нашего региона.
Традиционное воспитание учит девочек быть хорошими невестами, а мальчиков уметь зарабатывать деньги, с детства воспитывая культ богатства. Выходя в большой мир, молодые люди с творческими амбициями, еще не понимающие, в каком направлении двигаться, не видят для себя другого пути, кроме коммерциализации своих навыков.
Эта тенденция никак не связана с влиянием капитализма и глобализации, потому как еще Абай осуждал казахов, жадно стремящихся к накоплению скота. Страх остаться обездоленным, без еды и крова, заложен на уровне культурного кода, ведь существование в условиях степи – это постоянная борьба за выживание. Традиция накопления проявляется даже в национальных изделиях, коврах, одеялах, которые сшивались из множества собранных кусков ткани. Со времен Абая прошло всего сто с лишним лет, и неудивительно, что сегодня молодой казахстанский фотограф, который берет в руки камеру, в первую очередь думает, как ему на этом заработать. Заниматься делом не ради заработка осуждается обществом и считается странным. В таких условиях вершиной карьеры и общественного признания фотографа, развивающегося внутри страны, может стать репортаж о стиле жизни президента или однотипные фотосессии медийных персон.
Тяга к знаниям заканчивается на освоении ремесла до того момента, когда ты в состоянии снимать свадьбы, банкеты или, в лучшем случае, обслуживать глянец. Именно в этом и заключается порочный круг формулы «спрос рождает предложение», отражая проблемы казахского образования и отсутствие на рынке прогрессивных арт-школ.
– В процессе поиска информации о фотографах и фотожурналистах из Казахстана, складывается впечатление, что в стране есть недостаток критически мыслящих авторов. Так ли это на самом деле? Или их творчество просто не очень широко представлено в сети?
– Критически мыслит большая часть населения страны, но говорить об этом в публичном пространстве у нас не принято. Однако, все упирается не только в пресловутый тоталитаризм и соответствующий ему тип сознания, а, опять же, уходит корнями вглубь культуры и возвращает нас к консервативным традициям.
Например, культ предков сегодня выражается в чрезмерном послушании старшему поколению и, анализируя политическую ситуацию, становится понятно, что в обществе с такой ментальностью другого режима просто не могло быть.
Отсюда и последствия: в стране нет дискуссионных площадок для обсуждения актуальных проблем, художники вынуждены воспитывать в себе чувство конъюнктуры, кинематограф обязан быть ангажированным, практически нет независимых СМИ. Можно подумать, что это идеальные условия для диссидентства и активизма, но все люди с острым чувством протеста просто переехали с кухни на фэйсбук и считают, что написать ругательный пост – это уже поступок. Народ просто напуган, и этот страх пронизывает все сферы жизни.
К примеру, пару лет назад произошла история с рекламой гей клуба, который находился на пересечении улиц Пушкина и Кургмангазы. Кто-то опубликовал концепт постера в сети, на котором два классика целуются взасос, тем самым процитировав знаменитое изображение с Брежневым. По решению суда, за эту картинку рекламное агентство заплатило штраф размером в 34 миллиона тенге, а его директор была вынуждена иммигрировать из-за взбушевавшийся общественности. Все эти решения были спущены сверху, чтобы показать, как не стоит делать. Отсюда вопрос: стоит ли, вообще, пытаться мыслить критически или лучше просто использовать камеру как источник дохода?
– Этот вопрос задают себе и представители молодого поколения? Насколько велик среди них интерес к медиуму фотографии? Какие темы они поднимают с его помощью?
– Фотография процветает только в сфере моды, которая в последнее время активно развивается в Казахстане. Причудливый контраст прорастающего гедонизма на фоне общей нищеты и кризиса, к сожалению, не уходит дальше интернет-мемов и шутливых постов. Репортажные фотографы сосредоточены на культурных событиях, концертах и фестивалях. В целом, тем для локальной критики действительно много, но покупающим и продающим сторонам думать об этом невыгодно.
– Анвар, ваши проекты («Namaz Maker», «Байрокко», «Останови бегущую строку» и другие) имеют острую социальную направленность. Они не только критикуют современное казахское общество, но охватывают больший масштаб, указывая на трансформации, вызванные глобализацией и капитализмом. Как реагирует на подобные высказывания ваше окружение? Есть ли сложности с демонстрацией такого рода критических проектов в публичном пространстве?
– В силу того, что Казахстан все еще находится в информационном поле России, месседж о том, что современное искусство — это странный жанр, которым занимаются психически нездоровые и наркозависимые люди, доходит с федеральных каналов и до нас. Известно, в каком тоне обсуждаются акции Павленского и «Pussy Riot» по каналам «Россия», «Первому» и многим другим. В таком же тоне наше общество мыслит художника, который занимается чем-то кроме рисования юрт и батыров.
Я сталкиваюсь с этим постоянно, даже в творческой среде оказываясь в абсолютном меньшинстве. При этом эксперименты с новыми технологиями также до сих пор ставят вопрос о статусе моих работ в контексте галерейного пространства. Люди не знают, как относится к современному искусству, а когда это еще и медиа-арт, они однозначно выносят приговор: это может быть чем угодно, только не искусством. Такая ситуация ставит меня в сложное положение, где, с одной стороны, на учебе я явлюсь носителем другой культуры (контекст, которой не считывается в полной мере извне), а с другой стороны – дома, – люди не понимают, чем вообще я занимаюсь, и «какие цели преследую».
– Молодая грузинская фотограф Анка Гуябидзе, описывая причины обращения к острым социальным аспектам в своем творчестве, призналась, что для того, чтобы показать проблемы общества и добиться реальных изменений, его нужно «правильно огорчить». Как бы вы сформулировали свою позицию как современного художника? Вы тоже «огорчаете» казахскую общественность, или ваше оружие скорее ирония и сарказм?
– Добиваться изменений через искусство для меня означает мыслить в модернистском ключе, поэтому, учитывая, что мы давно перешли в новый этап развития, я думаю, что, с моей стороны, было бы опрометчиво говорить о желании что-то изменить. Я придерживаюсь позиции наблюдателя, относясь к происходящему с философской точки зрения, анализируя, но не вынося суждений. Ирония, местами переходящая в сарказм, – это не анекдот про то, как все плохо, а попытка понять и принять текущую ситуацию. Мне бы очень хотелось напротив, воодушевлять казахскую общественность, правда, я пока не знаю, как это делается.
Мои проекты не имеют социальной направленности. На данный момент мне комфортно находиться на территории искусства, и здесь очень сложно сформулировать конкретные цели. Но было интересно наблюдать за реакцией людей.
Когда я выставлял мокьюментари проект «Байланыс» про якобы древний артефакт – серебряную тюбетейку, которая помогала кочевникам передавать сообщения посредством телепатии, многие люди спрашивали: правда ли это, – и я не исключаю, что через какое-то время история может обрести вторую жизнь, случайно оказавшись на телевидении или в газетах, тем самым перейдя из реальности мифа – в нашу. Интересно делать проекты, которые могут самостоятельно развиваться во времени и обрастать новыми контекстами, создавая тем самым археологию будущего.
– Расскажите, пожалуйста, историю появления и реализации проекта «Байрокко», в котором вы работаете с медиумом фотографии. Как возникли оригинальные параллели между современным Казахстаном и Европой XVI века, представленной в живописной традиции? Как подбирались сами образы? Насколько они являются архетипическими, узнаваемыми в локальной культурной среде?
– Я сделал этот проект для алма-атинского арт-фестиваля, и изначально он экспонировался в виде инсталляции с подвешенными к потолку коврами, на которых в большом золотом багете были размещены сами работы распечатанные на полотне. Тему подсказала среда: в этом плане я всегда стараюсь дистанцироваться от локального контекста, чтобы иметь свежий взгляд. Для художника важно не принимать культуру и традиции, в которых живешь, как данность, а стараться анализировать и пытаться понять, что откуда растет.
Дело в том, что казахи, насильно принявшие оседлый образ жизни и переехавшие из юрт в хрущевки, после развала Советского союза начали бессознательный поиск своей новой идентичности. На фоне отрицания России и ее колониального влияния кто-то ударился в фэн-шуй и буддизм, но большинство устремили взгляды в сторону Европы. Такой национальный комплекс выразился в желании почувствовать приближенность к некому «королевскому обществу». Сохраняя при этом элементы национального декора в виде сундуков, ковров и подушек, люди стали превращать типовые советские квартиры в небольшие тронные залы, с обилием золотой отделки, имитацией дорого паркета, огромных люстр из спрессованного хрусталя и мебели в стиле барокко.
Образы я подбирал, отталкиваясь от конкретных типажей. Например, я заметил что парадные портреты французских герцогов XVIII века на самом деле мало чем отличаются от портретов наших чиновников. Та же поза, тот же надменный взгляд, стоит только добавить небольшую деталь в виде парика – и вот уже цитата на работу Алексиса Симона Белле.
– Собираетесь ли вернуться в Казахстан после окончания учебы в Москве или двинетесь в сторону покорения Европы?
– Я только начал учебу в школе Родченко, сейчас пошел второй триместр первого курса. За то, что я оказался в Москве, я благодарен не просто стечению обстоятельств, а конкретным людям, и мне важно оправдать их надежды и показать хорошие результаты. Уже есть идеи о дипломном проекте, сейчас я стараюсь мыслить по формуле Маклюэна и думать в сторону технологичного искусства, проявляя при этом свою идентичность. Такой подход, как мне кажется, очеловечивает технологию, привнося в холодный медиум индивидуальность. Планы о покорении Европы есть, но пока очень туманные. За время пока учебы в Родченко хочется освоить немецкий язык и попробовать поступить в бакалавриат в Германии. Присматриваюсь к двум городам Дюссельдорфу и Берлину, но пока не представляю даже, как можно будет собрать деньги на билет до экзаменов.
Анвар Мусрепов. 21 год. Художник из Казахстана. В настоящее время учится в московской школе фотографии и мультимедиа им. Родченко. Проекты Анвара были представлены на коллективных выставках: «Пиртой» (Алматы, галерея «Тенгри-Умай», 2015), «Когнитивный Беньямин» (Москва, школа им. Родченко, 2015), «Что растет снизу» (Москва, галерея «Электрозавод», 2015), «Мы — реки» (Алматы, 2015), «Art of you» (Алматы, 2015).
