Сергей Есенин
Фотограф С. Гитман — человек, по-видимому, внутренне очень глубокий, потому что в жизни любит скользить по поверхности. Поверхность, очевидно, привлекает его своей абсолютной доступностью, открытостью и потрясающей пустотой.
Когда в его руки попал первый примитивный фотоаппарат, он сразу понял, как ему его не хватало раньше…
Фотография, возможно, самое поверхностное из всех искусств. Она все уплощает и упрощает. Объемы, пространства, лица она прессует с поражающей скоростью и эффективностью, приводя все окружающее к виду удобному для хранения.
Оценив это, он стал коллекционировать следы своего благодетельного пребывания в мире, который был к нему возмутительно равнодушен, хотя и терпим. Каждым щелчком фотоаппарата он мысленно щелкал по носу наглую природу, которая не желала его замечать; грубых и нелюбопытных людей, не ценивших его присутствия; да необязательную собственную память, не желавшую хранить приятных ему воспоминаний.
Фотография сильно упрощает жизнь, облегчая умственную деятельность, и позволяет сводить общение к неопределенной улыбке и щелчку затвора. Если бы добросовестный Пруст своевременно научился фотографировать, ему не пришлось бы нанизывать утомительный бисер непонятных французских слов на бесконечную вязь нескончаемых воспоминаний.
В своем творчестве Гитман очень экономен. Его гигантские города самовлюбленно отражаются в витринах, его тюрьма зримо отпечатана на изможденных лицах, а ее многообразный быт суровый мастер ухитрился изложить в эстетских интерьерах бытовки. Даже свою многогранную личность Сережа со свойственным ему изяществом сумел выявить посредством могучей лепки спины и второстепенных деталей, возбуждающих понятное любопытство.
Его тюремные интерьеры кажутся картинами когда-то потерянного и, наконец, обретенного рая. Счастливо улыбающиеся заключенные отвлеченно позируют на фоне голубых прудов с белоснежными лебедями, легко скользящими по зеркальной поверхности. На другой стене, у причалов, стоят легкие яхты с крахмальными парусами, готовые мгновенно унести невольных обитателей в бескрайний океан ослепительно сверкающей мечты. Где ты, Аcсоль!?
И ничто не напоминает о строгом режиме кроме аккуратно заправленных коек. Но их заправляют и в санаториях… Портреты обитателей Эдема для бедных выдают натур мечтательных и восторженных — обычно это молодые люди, — и только у довольно-таки зрелых мужчин заметны складки усталого опыта, и морщины многолетней выделки испещряют дубленые лица цвета знойного коньяка.
Его романтические парки, покрытые жухлой листвой, мечтают о встрече с нарядными обывателями. Впрочем, кто знает, о чем еще они там мечтают… Однако в смутном воздухе пейзажей разлита явная неудовлетворенность, вызывающая у зрителя чувственную печаль.
Некоторые картины (назвать их фотографиями как-то не поворачивается язык) так потрясают, что они тут же стираются из памяти, так как потрясенное сознание отказывается их воспринимать. Да, да! Зритель тоже должен быть подготовлен! Искусство, конечно, принадлежит народу, но не каждый народ способен его воспринять. Все мы, разумеется, плоть от плоти, то есть, из той же самой глины и того же безмозглого ребра, но каждый всю жизнь ползет в свою сторону. А надо карабкаться к свету! Искусство — второе солнце, адаптированное для слепых.
Гениальный Пушкин, скучая на Кавказе, ничем не осчастливил нас кроме банального наблюдения: на холмах Грузии лежит ночная мгла. А дотошный Сергей Семенович на память о своем замечательном там пребывании оставил восхитительные пейзажи и полностью исчерпывающие наше любопытство первобытно-топорные интерьеры филигранной отделки.
Это даже удивительно, как несовершенны слова в сравнении с чарующей грацией света, как бедны и убоги мысли перед богатством и силой подробного изображения, как бледнеет всяк завистливый критик в виду румяного лика могучего таланта!
