Вилнис Аузиньш, директор Латвийского музея фотографии: |
Обрисуйте, пожалуйста, текущую ситуацию в латвийской фотографии.
Ситуация в латышской фотографии, я бы сказал, несобранная. У нас, вроде как, все есть: достойная фотожурналистика, самостоятельные фотографы, некоторые из которых могли бы работать в любом агентстве мира, — например, Илмарс Злотиньш, Айварс Лиепиньш, Улдис Бриедис приближаются к этой планке. Все это люди в районе 50 лет.
Есть профессионалы, способные выполнить любой коммерческий медиа-заказ. Им что мыло продавать, что новость — все равно, любую работу делают достойно. Таких достаточно — Янис Дейнатс, Юрис Калниньш, Марис Лочмелис, Олег Зернов, Оярс Янсонс, Гатис Розенфелдс.
Несколько человек работают в модной фотографии на высшем для Латвии уровне. Есть фотограф Валтс Клейнс, перешедший еще в начале 1990-х годов на частное предпринимательство. Fashion photo у него получается профессиональное и творческое. К тому же, он учит этому других. Олег Зернов тоже такой человек.
Латвийский фотограф любит говорить о своем деле в контексте «искусство». Я опасаюсь слова «искусство». Своим студентам я говорю, что они могут использовать это слово в отношении себя после того, как они закончат учебу у меня. Не в том смысле, что я научу искусству, но чтобы не злоупотребляли словом.
Courtesy of LFM
Музей таким центром быть не может. Формат «музея» сам по себе подразумевает другую функцию в культуре. Можно сравнить с поликлиникой. Сбор анализов, определение состояния здоровья, ведение архива, в котором остаются записи о процессе и образцы процесса.
На уровне Министерства культуры Латвии до сих пор не определено, чем должен заниматься существующий музей. Как-то пропустили большой и серьезный отрезок времени, примерно 70 лет недавней истории. Если вы заметили, на входе в музей указано, что экспозиция включает работы 1839-1941 годов. О какой современной фотографии мы разговариваем?
А почему нельзя собирать дальше?
Боюсь, даже министр культуры не сможет вам ответить, и я тоже не имею ответа,
несмотря на то, что в течение последних 15 лет писал концепции, предложения,
участвовал в обсуждениях.
История музея такова, что довольно знаменитый в Латвии человек, Рубекс (он
был последним руководителем компартии Латвии), будучи мэром Риги, начал большие
реставрационные работы, и начал умно: пригласил достаточно хороших специалистов
из Польши, задействовал исследователей архитектурного наследия Латвии. Старые
здания он не перестраивал, а сохранял исторический облик и искал для них
новые функции. В рамках этой программы oбратился к Министерству культуры с
предложением, что в них можно было бы разместить. Здания 6 и 8 по улице Марсталю
в Старой Риге общей площадью примерно две тысячи квадратных метров решили отдать
под фотоотдел Музея города Риги и мореходства, под чьим ведомством мы до сих
пор находимся. Директор музея сказала, что готова взять эти здания под крыло
— была в тот момент установка создавать что-то новое. Фотоотдел музея находился
в основном здании музея на Паласта, 4, а на Марсталю решили сделать музей фотографии,
оставив его как филиал Музея Риги.
На тот момент это было великолепное решение. Сбылась мечта латышских фотографов, много лет говоривших: «Вот был бы у нас музей, как бы мы зажили!» В 1987-ом Рубекс подписал документ, что здание на Марсталю переходит Музею города Риги и мореходства. Но 1987 год — это уже перестройка, кооперативы, и здание номер 6 уже отдали кооперативам, музею остался номер 8.
Courtesy of LFM
Меня пригласили, потому что у меня высшее образование кинорежиссера, полученное в Московском институте культуры. В какой-то момент там получился необычный набор редакторов TV, для которых не нашлось в реестре Минобраза соответствующей номерной специальности, и нам выдали дипломы кинорежиссера.
Я, конечно, знал, что у нас недостаточно специалистов, которые знают историю фотографии и были бы способны ее структурировать. Была юношеская надежда: начнем, государство поможет, люди подтянутся. В 1989 году никто не предполагал, что в Риге будут баррикады, и территория так быстро поменяет статус.
В начале 1990-х о дотациях на образование речь уже не шла. Просить посылать молодых учиться за границу было просто неприлично. В текущем столетии люди уже сами ездят, находят деньги, и государство иногда в этом участвует. Но в девяностые мы падали и падали в пропасть сокращения интеллектуального развития.
А вы оставались на месте?
Не ушел. Но потом началась национализация. Старый новый хозяин здания решил еще разделить помещение. По закону культурные госучреждения совсем выбрасывать на улицу нельзя, но хозяину не запрещено по-своему распоряжаться его имуществом, поэтому теперь у нас только два этажа. Первого этажа нет, подвала нет, у нас нет даже своей входной двери — вход в музей не с Марсталю, а с соседней улицы, за углом. Машина с пивом, приехавшая в ресторан на первом этаже, может выгрузиться и закрыть на ключ дверь в музей, и мы даже не будем этого знать, пока кто-то из сотрудников не захочет выйти на улицу. Получается, нам сложно выполнить функцию общения для тех людей, которым музей нужен.
Почему же экспозиция только до 1940 года?
Я собственноручно подписывал документ, в котором указано, что музей фотографии должен собирать архивы вплоть «до вчерашнего дня». Но у нас есть противоречащая этому установка, следуя которой, документы открываются после 70 лет после смерти людей. Этот принцип имеет свою основу международной практики, но не подразумевает уж очень буквальное решение. Как в 20 веке ждать 70 лет и собирать национальное собрание фотографии?
Документ мой подписали — «до вчерашнего дня», но сказали: два специалиста вам много по истории фотографии, хватит одного и достаточно, что он занимается фотографией до 1940 года.
Этим специалистом стал Петерис Корсакс — недипломированный историк, можно сказать, волонтер, сделавший огромнейшую работу, которой кроме него никто не занимался. Если бы не было его, не было бы и того собрания, что мы имеем.
Музей хранит более 40 тысяч единиц национального культурного наследия. Две трети архива составляют стеклянные фотопластины 1900-1950 годов. За годы работы музея открыты несколько новых имен латвийской фотографии этого периода и значительно расширили представления о том, какие жанровые, тематические, концептуальные направления существовали.
Открытие серьезного масштаба — личность Карлиса Лаксе. О нем вообще ничего не было известно. Его выбор сюжетов, визуальное мышление близко Картье-Брессону. Также очень нетрадиционно для 1920-30 годов прошлого столетия работал Давис Спунде. Коллекция его мастерской (еще были три помощника) составляет 13500 единиц. Над этой коллекцией мы работаем последние три года и будем заниматься еще года три-четыре. Снимки так интересны, что есть реальная надежда издать альбом, найти спонсоров для такой затеи.
Кого вы выставляете?
Наш статус ограничен 1940 годом, и выставлять современных художников нам не положено. Если сегодня в музее фотографии выставляется современный фотограф, то только потому, что он заключает договор на аренду помещения с Музеем города Риги и мореходства — и делает любую индивидуальную экспозицию.
В первые годы работы музея нас никто особенно не контролировал. Что я придумал, посоветовавшись с коллегами, то и делали. Уже в 1996-1997 годах возникло управление музеев, посредник между музеями и Министерством культуры. Тогда пошли намеки: зачем вы выставки такие устраиваете, делаете то, что вам не положено. До того момента у нас был документ, в котором точно не говорилось, что можно, что нельзя в направлении современного процесса фотографии. По моему мнению, этого и нельзя буквально регламентировать.
Но вновь созданное управление написало нужные им новые постановления, точно регламентирующее наши права и обязанности. С 1999 года мы начали работать по ним. В документе нет прямо запрещающих указов, но им урезается инициатива и пользование профессиональных критериев современной науки, визуальной коммуникации.
Courtesy of LFM
И в то же время существуют как бы второстепенные, не такие значительные повседневные проблемы. Я четыре года добивался повесить вывеску «Музей фотографии» на дом. Удалось хитростью: знакомая чиновница подсунула бумагу на подпись новому архитектору в первый день его работы. Так он через два дня звонил. Как он ругался! За то, что я не платил ему даже пять лат за это. До глубины души обидел человека. Хотя, конечно, все это суета — вывески и прочее, относится к переходному времени. Через сто лет будут писать: знаете, там была какая-то неразбериха. Это такие мелочи, никто даже не вспомнит. Про вывеску, хотя было обидно, уже рассказываю как анекдот.
А что происходит с образованием? Где вы преподаете?
Преподаю историю эстетики фотографии как неотъемлемую часть общей эстетики менеджерам культуры. Читаю немного университетским преподавателям. Их специально собирают из разных групп для этого. Им читаю историю фотографию, язык фотографии как вид мышления, как видение, почему фотограф смотрит в ту сторону, а не в эту. ЧтÓ, фотография, родившись, взяла от других искусств, и что она создала такое, что другие искусства взяли потом у нее. Вот этому я учу и стараюсь внушить понимание особенного визуального языка фотографии. Подвожу к осознанию, что такой язык существует.
Фотограф, который в субботу-воскресенье надоедал семье, занимая ванную комнату, ушел в небытие. Но это не значит, что ушла в небытие страсть собирать личные визуальные приключения и желание показывать их кому-нибудь. Любители-фотографы — довольно стабильная часть общества. Как пример этого явления — ко мне в колледж на платное место ходит взрослый мужчина, слушает курс.
В 1991 году Академия искусств пригласила меня читать фотографию, но как только зашла речь о лаборатории — а как дизайнерам объяснить фотографию без практики?, — все ушло вниз по шкале интереса.
Также получилось в Академии культуры, она была создана в 1991-ом, ректором тогда был мой хороший знакомый Петерис Лакис. Мы много разговаривали с ним о фотографии, о ее влиянии на визуальное мышление человека. Он был философ, мыслитель, уже ушел из жизни. Как-то не смог он в течение нескольких лет сорганизовать процесс так, чтобы преподавание фотографии вошло в структуру. Профессия нынешнего ректора направляет в другую сторону. Нескольким курсам режиссеров телевидения я читал фотографию — давали только шесть часов. На том и разошлись.
Но я продолжал пропагандировать свою позицию, и колледж культуры создал специальный курс по фотографии. Еще есть у нас частная высшая школа «Туриба», занимающаяся обучением в области бизнеса, туризма, сервиса культуры. Не так давно их отделение по коммуникации возглавил молодой доктор, он сам нашел меня и теперь в «Туриба» будут выпускники, специалисты по фотографии на уровне менеджеров. Мне это кажется важнее, чем учить художников, потому что художниками люди становятся сами. Надеюсь, что-то похожее в скором времени произойдет в университете, там тоже есть факультет общественных коммуникаций. Специалисты PR нужны везде, в том числе в банках, которых в Латвии очень много. В их работе есть программы с серьезной визуальной составляющей. Иногда возникали смешные ситуации. Звонит как-то в музей девушка: есть у вас в музее фотографии египетских пирамид? Ну, говорю, латвийские фотографы не так часто туда ездят, вроде нет. «Нет, — настаивает девушка, — нас интересуют фотографии пирамид периода их постройки». Я понимаю, что меня разыгрывают. Девушка объясняет, что читала в книге: тогда уже была фотография. Тогда мне все становится ясно. Я даже знаю, в какой американской книге неудачно описывается золотое сечение и упоминается изобретенная в Древнем Египте штука, которая могла выглядеть как камера обскура. Из чего девушка поняла, что фотография уже существовала в Древнем Египте. Она работала в отделе PR в серьезном латвийском банке.
Я это как анекдот рассказываю, но девушка не виновата. Никто с нее не требовал.
Просто эпизод хорошо характеризует нехватку базового фактологического образования.
Если люди готовы слушать меня, и хотя бы 10 процентов слушателей останутся
в фотографии, уже будет толк, уже будет хорошо. Хотя сдвиги как-то по-другому
выявляются. Латвия еще во времена СССР не заметила, что фотография ушла из
той песочницы, в которой латвийская фотография была признана особенной и не
заметила этого. В этой компании есть хорошие люди, им есть чем гордиться, начиная
с Гунара Бинде, но ему больше 70 лет, и он всегда решал исключительно творческие
задачи. Это поколение не принимает смены эпох. Менеджмент культуры — с ними
неприлично разговаривать о таких вещах. Эта группа отталкивала более молодых.
И сегодня разрыв между поколениями большой. Перерезан телефонный провод, а
по мобильникам старики отказываются говорить.
Кто еще учит фотографии в Латвии?
Очень хорошо работает Андрей Грантс — он своеобразен, но как учитель ближе к буддизму. Андрей учит больше отношению к миру, чем самой фотографии, хотя он очень придирчив к формальной технике. Официально он возглавляет любительский фотокружок, но из этого кружка вышло новое поколение фотографов, молодых, сформировавшихся как личности. Для Риги, для Латвии Андрей делает огромное дело.
Можно сказать, что своеобразно «учат фотографии» и меценаты, которые проводят передвижные фотовыставки по Латвии. На фоне несуществующей национальной стратегии культуры для фотографии частный предприниматель Эдгар Шиинс уже лет пять развивает такие региональные показы. В прошлом году это стало в самом деле национальным событием. Его компания недвижимости «Латио» объявила национальный приз года по фотографии. Также в этом году проходит прием работ претендентов на этот приз. В процессе отбора проявились проблемы, показывающие сегодняшнюю недостаточную «зрелость» латвийской фотографии, но ни в коем случае не непрофессионализм, «Латио» в том числе. Компания помогает обеспечить непрерывность культурного процесса в сфере фотографии — и тем самым взялась за дело не очень спокойное. Разных упреков и других «шишек», наверное, будет больше, чем простого «спасибо».
В прошлом году на сцене фотографических событий появилась еще одна частная фирма. Предприниматель Юрис Кминс помог создать Dizaina Manufaktura — это ниша для фотографов, создателей уникального фотодизайна, и в то же время там развивают какие-то совершенно некоммерческие проекты. Можно упомянуть хотя бы один, который ставит амбициозную цель — собрание портретов жителей Латвии, готовых в этом участвовать. Dizaina Manufaktura также занимается обучением, курсы читаются в помещении Академии художеств. Пока нет более тесного сотрудничества между этими двумя организациями, но мне кажется, есть возможность развития факультатива в рамках Академии.
Общая панорама латвийской фотографии, образно говоря, как в утреннем тумане. Кое-что проглядывается очень хорошо, кое-что, вроде, приобретает новый образ, кое-что обещает неожиданность за новым поворотом.
