Его фотографии находятся в частных коллекциях Германии, Италии и Франции, а на его кураторском счету множество выставок в Мультимедиа Арт Музее – фотограф и заместитель директора МАММ Сергей Бурасовский до сих пор снимает, но уже больше для себя. Свою первую персональную выставку он провел в Магадане и посвятил ее Арктике. После этого случился переезд в Москву и работа в Союзе фотохудожников. Корреспондент МОСГОРТУРа встретился с Сергеем Николаевичем и узнал, какую роль в его жизни сыграла Чукотка, почему он отошел от черно-белой фотографии и как опыт фотографа помогает в профессии куратора.
Вы начинали как фотограф-полярник. Помните, когда впервые взяли камеру в руки? С чего началось ваше увлечение фотографией?
Я был геодезистом, профессия такая – очень романтическая. Я много, где работал: Кольский полуостров весь почти облазил, потом в Якутии был, на Колыме, на Чукотке. И всегда видел столько красоты: и природа, и звери, и люди – все впечатляло. Когда приезжал и рассказывал об этом, словарного запаса просто не хватало, чтобы передать все, что видел за сезон в 6-7 месяцев. Надо было как-то подтвердить свои рассказы – я стал фотографировать. Это была дневниковая фотография.
Мне сразу повезло, потому что на Колыме я подружился с двумя фотографами: один работал в АПН, другой — в ТАССе. Они стали моими друзьями и первыми учителями. И все достоинства, и недостатки в моей фотографии – все от этих двух людей. Я стал фотографией заниматься более осмысленно, купил хороший фотоаппарат в кредит — «Салют» — и начал снимать. А, так как ездил много, и сама фактура очень красивая — Чукотка, меня сразу стали публиковать в центральной прессе. Я потом был лауреатом журнала «Советская женщина» несколько раз и имел право представляться: «Сергей Бурасовский «Советская женщина»».
Когда Вы решили, что сделаете фотографию своей профессией?
Фотография стала для меня уже не только увлечением, а навязчивой идеей, и я захотел, чтобы она стала профессией. Когда я переехал в Москву, был конец 80-х годов, мне предложили тогда фотографом от ТАСС поехать в Норильск. Я отказался и остался в геодезии еще на год. А уже в 1990-м меня избрали секретарем Союза фотохудожников России, я бросил работу в Министерстве, хотя у меня там были очень хорошие перспективы, и ушел работать с Андреем Баскаковым в Союз.
Там я впервые серьезно подумал о фотографии. Тогда иностранцев к нам много приезжало, и, когда в Союзе я показывал свои фотографии, они мило улыбались и говорили: «Nice, nice» и отходили. Я стал смотреть, что наснимал, и собрал первый материал о Чукотке. В тот момент приехал куратор из Америки из Ратгерского университета, где проходила выставка Евгения Халдея, и они решили, что следующую тоже сделают с русским фотографом.
Мы с ним разговорились, он попросил меня показать свои работы, и я показал Чукотку. Я отдал ему несколько снимков, а потом вдруг пришло письмо, где говорилось, что они хотят взять мои фотографии для следующей выставки. Так в 1997 году сразу в двух университетах — в Радгерском и в Нью-Мексико прошли мои выставки. И после этого я стал уже фотографировать какими-то определенными проектами.
Вы сами выбирали темы для своих проектов?
Да, конечно. То, что у меня вызревало в голове, то, что я видел, что могу сделать. Я человек очень реальный, и никогда не брался за нереальные цели. У меня много было проектов – о паровозах, о пароходах. А потом, когда я стал работать в Доме фотографии, меня потянуло уже к выставкам. «Российское застолье» — это первая большая выставка, где я выступал как куратор.
Я постоянно снимаю какими-то темами. В советское время в каждом поселке, например, и городе был памятник Ленину, и мы на него совершенно не обращали внимания. Я считал, что их делают по шаблону, что они все одинаковые. А уже в постсоветское время мое внимание на это впервые обратили иностранцы — это было в Костроме, там Ленин стоит на постаменте, как у царя. Мне иностранцы сказали: «Попробуй опусти руку вниз у Ленина, и она получится до самой земли». Меня это тогда удивило, что с такой точки зрения можно посмотреть на Ленина. И я стал снимать его памятники по всей России, куда бы я ни приезжал, меня первым делом везли к Ленину. Есть целая выставка, посвященная этой теме.
Вы много снимали технику, природу. А фотографировать людей вам нравилось?
Да. И хотя профессиональным портретом не занимался, в одно время все же увлекся этим. Я купил тогда широкоугольный объектив 14 мм, с горизонтальной линией, и он давал совершенно изумительную картину. Я сначала друзей фотографировал, а потом заметил вдруг такой эффект — когда снимаешь человека, он начинает подстраиваться под камеру. Например, кто-то считает, что лучше выходит в профиль, и начинает поворачиваться, или нравится ему, как он получается с улыбкой, и он улыбается в объектив.
У каждого есть штамп какой-то на фотоаппарат, и как только камера появляется, человек либо перестает улыбаться, либо замирает. А когда снимаешь на расстоянии 10 сантиметров, человек теряется, он не может сообразить, что делать.
Когда я так снимал, человек, с моей точки зрения, не успевал меняться. И потом мне Юра Рост объяснил, что в момент сьемки человек либо снимает маску, либо надевает. Он еще находится в этом процессе.
Я года два так снимал портреты. Сначала друзей, фотографов, потом политиков стал снимать. Те, кто меня знал, говорили: «Ты что делаешь?» А те, кто не знал, спрашивали: «Почему ты так близко снимаешь?» А я отвечал: «Извините, я страшно близорукий, сегодня очки забыл просто».
Потом я понял, что зацикливаюсь. Взял и продал объектив, чтобы больше не снимать. У меня целая выставка есть, называется «Головы моих друзей» — про человека, снимающего или надевающего маску.
Почему вы перешли от черно-белой фотографии к цветной?
С 90-х годов я все снимаю на цвет, тогда появился материал. Черно-белые фотографии мы делали в советское время, потому что цветной материал достать было практически невозможно, а напечатать было вообще волшебством. Я несколько раз сам пробовал делать цветную печать, но у меня не получилось ни одного снимка. Слайды проявлять было очень дорого и трудоемко. Я тогда еще в Магадане работал, а заказывать все надо было в Москве. Но как для коллекционера черно-белая фотография для меня приоритет.
Я думал когда-то, что иметь надо два фотоаппарата — ты можешь снимать и на черную, и на цвет, а потом и три фотоаппарата — чтобы еще и на широкую камеру. Я потом имел и десять, и имею. Возил с собой несколько фотоаппаратов — снимал много альбомов для издательства «Пента», и вот все равно, на что ты настроен, то и снимаешь. Фотоаппарат с черно-белой пленкой я таскал, и не делал, бывало, ни одного кадра. Если цветного снимал до ста пленок за одну поездку, то тут ничего. Просто не видел. Надо либо то, либо то. Так я решил для себя.
Случались у вас периоды творческого кризиса?
Да. Время, когда меня избрали секретарем в Союзе, и я увидел другую фотографию, ее отличие от моей. В Магадане я был одной из звезд — не самой яркой, но звездой. А в Москву приехал, попал в Союз, показывал свои фотографии, и вроде все говорили, что хорошо, но отходили. Тогда я подумал, что что-то не так, и понял, что есть смысл показывать фотографии только проектами.
Отдельные фотографии могут быть совершенно замечательными, но за этим фото больше ничего нет, а темы все-таки занимают определенное место, когда ты думаешь о чем-то, снимаешь это, высказываешь свое мнение через снимок. По одной фотографии нельзя сказать об отношении к миру. Сфотографировал ты красивую девушку и что? Это как фраза, вырванная из контекста — она так и останется просто словами.
Что повлияло на ваш переход от фотографа к куратору, откуда появилось желание организовывать выставки?
Я начал собирать фотографии. Первые снимки купил, когда еще работал в Союзе фотохудожников. Мне казалось, что они из дел каторжан, с такими печатями сургучными. Оказалось, что это просто удостоверения студентов и учащихся. Это были снимки, на которых сзади писали фамилии и ставили сургучные печати. И вот эти первые фотографии потом превратились в выставку «Фотографии на документе». Мы делали ее на Петровке у Церетели. Это был целый проект — фотографии в арестантских делах, на пропуске повара из посольства США, на свадебном документе. Снимки были везде.
Ваш опыт профессионального фотографа помогает в кураторской работе?
Конечно. В первую очередь при отборе фотографий, все-таки я перебираю тысячи снимков. Останавливаешься на том или ином, думаешь, почему именно он нужен. Я делал проект «Восток-Запад» по своим снимкам Китая и Америки, это было некое противопоставление. Когда я фотографировал, не замечал, что в Америке снимаю в основном небоскребы или песчаные дома, а в Китае — людей. Совершенно разный подход и разное видение стран. Не знаю, почему так. Я потом уже, когда отбирал фотографии, заметил это.
А вы фотографируете сейчас?
Да, но не так много, к сожалению. Я снимаю в основном за границей, так как путешествую часто. Как бы продолжаю свои любимые проекты. Если и выбираю тему, то о каком-то любимом городе или еще чем-то. Один из моих самых любимых городов – Париж, но, честно говоря, он у меня не очень получается, хоть я и был там не меньше 30 раз. Я снимал этот город больше всего и не могу сказать, что хотел бы сделать выставку о Париже. Вот о Нью-Йорке могу, я там тоже много был, много снимал, а о Париже нет.
Я ездил по миру очень много, и, если у меня не было фотоаппарата, мне было просто неинтересно. Даже когда пленка кончалась, то хоть просто фотоаппаратом щелкай.
Сейчас я больше работаю не столько со своей фотографией, сколько с чужой. Мне она интересна. Очень любопытно наблюдать, как видят другие.
Как думаете, чтобы стать хорошим фотографом, нужно специальное образование?
Да. Самый большой недостаток моего времени – отсутствие образования. Если здесь, в Москве, начиная с 20-х годов, были курсы по фотографии при союзе журналистов, по Союзу не было никакого образования. В Магадане, допустим, фотографов брали откуда угодно – научился аппарат держать, три раза щелкнул, три кадра получилось и все. Был фотограф в «Магаданской правде» центральной, который в анкете на вопрос об образовании писал: «середнее».
На всю Магаданскую область в 80-е годы приходило журналов пять чешского «Ревю», они обкомом распространялись. Пять номеров на область. Какое могло быть образование? У кого были журналы, те их рассматривали, передавали друг другу, и для нас это было лучшим, что мы могли прочитать.
У меня было два знакомых фотографа, без образования, но они были моими наставниками. Один учил меня, что нужно забивать передний план, что, снимая пейзаж, нужно веточку сюда подвинуть или камешки выдвинуть, чтоб красиво. За композицией следить. Но оба считали, что фотография — это остановленное мгновение, поэтому у меня до сих пор нет динамики в кадре, и я считаю это огромным недостатком.
Вы жалеете о каких-то фотографиях, которые в свое время не сделали?
Я снимал Чукотку, много ездил по приискам, но всегда искал какую-то очень выдающуюся и колоритную фигуру. Считал, что чукча в цивильной шапке — не то. Нужно, чтоб он был в малахае, чтоб это был карнавал. У меня чукчи все одеты, как положено, по-чукотски. А надо было снимать так, как было. В то время было столько жизни, я ее помню, а показать не могу.
Нас тогда учили так снимать. Выбирали снимки на выставку и говорили: «Обязательно должен быть кадр с рабочим в порту». Как же, порт – ведущее предприятие Магадана, а у вас нет порта. Не важно, плохой или неплохой снимок, он должен быть. А многое из того, что красиво… И что, что красиво, это неактуально, нежизненно.
Несделанные фотографии, о которых жалею, есть, но их очень немного. Это больше жизненные моменты. Например, я еду из Еревана в Тбилиси. Машина проезжает, а движение еще такое замедленное. И вот, я вижу: луч света падает, внизу отара овец, пастух сидит и это такая картина — просто живопись. И только, когда проезжаешь уже 50-100 метров, соображаешь, почему не сфотографировать? А уже с горы спустились, и обратно не побежишь. Вот такие кадры иногда бывают.
Я жалею, что не снимал просто жизнь. Магаданская область — это кладезь. Потом столько людей интересных в жизни прошло. И казалось, они и завтра будут, и послезавтра. Я здесь подружился с женой Владислава Микоши, совершенно замечательной Джеммой. Она сама лауреат и государственной, и ленинской премии. Я с ней сдружился, мы общались, но у меня нет ни одной ее фотографии. В начале мая я с ней созванивался — она в больницу попала — и мы договорились, что она выходит послезавтра, и мы встречаемся. А она умерла. Вот так. И у меня нет ни одной ее фотографии. Я думал: «а, сфотографирую потом». Но не случилось. О многом жалеешь, но что жалеть о несделанном? Бессмысленно.
