Презентация новой книги известного петербургского писателя Наля Подольского «За объективом. Эссе о петербургских фотографах и фотографии.» Издательство «Лимбус Пресс».

Презентация, сопровождаемая небольшой выставкой, состоится 19 декабря, в пятницу, в 18:00 в выставочных залах Музея Истории Фотографии.

Свето-представление

Вообще то, делать предисловие к книге писателя мне не по рангу. В давно сложив-шейся табели моё место позади объектива, а писательское — как раз перед ним. Но, что только в нашем полном мистики городе не случается! Мы с Подольским имели честь ро-диться на берегах Невы, и с причудами питерской жизни давно свыклись. Правда, иногда мне кажется, что «петербуржец», это скорее диагноз в медицинской карте, чем запись в метрике. Может статься, этим можно объяснить и неординарный выбор издательства, коему на сей раз вздумалось меня посадить перед текстом, в котором Подольский загля-нул за объектив. Раз уж так случилось, то, заранее извинившись за некоторую сбивчивость повествования, попробую поделиться теми мыслями, что вились в моей го-лове по мере чтения книги «про фотографов».

Первыми в России об изобретении способа фиксации изображения на серебряных пластинах узнали столичные жители. Правда, отнеслись к сему открытию легкомысленно. 4 января 1839 года петербургская газета «Северная пчела», познакомив публику с «главными началами» дагерротипа, писала: «Почитаем бесполезным говорить о будущем влиянии этого открытия на искусства». И выдала резюме, заявив, что изобретение это «для светских людей может служить приятным развлечением, и хотя тут все делается посредством химического производства, эта легкая работа очень понравится дамам». Сей прогноз, как мы знаем, через полтора века сбылся: теперь светские дамы вовсю резвятся с цифровой камерой в руках. Солидные «С.-Петербургские ведомости» 25 января заметку о появлении дагерротипа озаглавили так: «Нового рода живопись». И тут сбылось — в наше время крупнейшие художественные музеи мира отдают свои лучшие залы под выставки фотоискусства. Дальше события развивались следующим образом. Пока между Францией и Англией велась тяжба за приоритет в открытии светописи, осенью того же 1839 года в петербургской Академии наук делали снимки по методу англичанина Тальбота, а в Академии художеств были показаны посетителям три картинки на серебре, исполненные французом Дагерром. Так что петербуржцы первыми и увидели изображения «снятые посредством солнца <…> с точностью, далеко превосходящею искусство самого знаменитого живописца».

Здесь же, на берегах Невы, был получен и первый в России видовой снимок — строя-щийся Исаакиевский собор. 8 октября 1839 года за объективом камеры-обскуры стоял подполковник путей сообщения Франц Осипович Теремин. Он же — первый фотограф-любитель. Он же — первый питерский фотограф, попавший в немилость к Клио. По прихоти музы истории дальнейшая судьба его неизвестна. Дагерротип, и тот не сохранился. Если бы не крошечная, в одно предложение, заметка в разделе «Разные известия и смесь» журнала «Сын отечества», мы бы и вообще ничего об этом не узнали. А ведь именно с Теремина в Петербурге началась светопись. Он не только «произвел удачный опыт снятиям через дагерротип», но и «…доказал, что и под 60° широты, осенью, дагерротип не теряет своего действия».

Ну раз доказал, то пошло и поехало. Архитектура, скульптура, живопись, все виды графики, литература, театр и т.д. под воздействием светописцев ещё в 19 веке подверглись основательной модификации. В Петербурге рождались и умирали замечательные фотографы, ими создавались поражавшие весь цивилизованный мир произведения, но Клио оставалась к ним равнодушна. Прославляя и увековечивая своих граждан, создавая на берегах Невы новый Пантеон, Петербург охотно пользовался светописной иконографией, но сами светописцы поразительным образом всегда оставались в тени. Сколько бы мы не вчитывались в труды искусствоведов, историков искусства, мемуары и дневники творцов петербургской культуры, фигура фотографа всё время оказывалась за пределами текста. Но время шло. Неву заковали в гранит, потом воду загнали в трубы. Город лишили столичного сана. Болото подсохло и его закатали в асфальт. Подольский написал книгу о фотографах. Светопреставление!

Возможно, изобретенная поэтом Оденом Муза Времени решила прервать хрониче-скую несправедливость и подговорила Подольского пресечь недобрую традицию. Воз-можно и другое. Фотографирование перестало быть уделом немногих, человека с фотоап-паратом теперь можно встретить на каждом углу и пришла пора разобраться, кто же такой фотограф. И что же такое изображение в мире, в котором «нового рода живопись» сделала такие неимоверные успехи. Как бы то ни было, Подольский первым из писателей не только задумался о тех, кто за объективом, но и написал о них книгу. Напомню в скобках, что камера-обскура появилась задолго до рождения фотографии как таковой, но пока на неё не поставили линзу, люди довольствовались искаженным/перевернутым изображением. Это, по крайней мере, неудобно. Не раз утверждавший, что во всём должен быть хоть какой-то порядок — будь то застолье или история — Подольский и тут верен себе: его книга-«линза» ставит положение людей и вещей с головы на ноги.

Подозреваю, что едва глянув на оглавление, многие мои коллеги начнут ворчать: почему этот попал, а тот нет? Да потому, что перед нами не каталог, не пересчёт ведущих фотографов Петербурга. Не сборник творческих биографий. Перед нами уникальная по-пытка разобраться в ряде сложнейших вопросов психологии творчества. Вот некоторые из них. «Как происходит энергетическое насыщение снимка»? «Какая доля этой энергии выплескивается в снимок из пространства и какова тут доля человека с фотоаппаратом»? «Как влияет на изображение русский и, в особенности, петербургский менталитет»? «Что происходит между фотографом и моделью до, во время и после съемки»? Не забывая, ко-нечно, о подчас причудливых биографиях и судьбах петербургских фотографов, о влия-нии жизненных обстоятельств на формирование их индивидуального творческого почерка и стиля жизни.

Все персонажи книги мне давно и хорошо знакомы, ведь она написана — и это из ря-да вон! — о живых. (Три друга-беспокойника Смелов, Богданов и Кудряков не в счёт — ко-гда пью, то чокаюсь с ними непременно. Я уж не говорю о наших продолжающихся спо-рах. Так что для меня они не покойники). Выбирая героев, Подольский шел в первую оче-редь от созданных ими изображений, а уж потом его пытливый ум разбирался, откуда в творчестве того или иного автора ноги растут. На бескрайнем поле искусства не просто отличить тех, кто формирует ландшафт, от тех, кто уютно устроился в его складках, и пи-сателя, конечно же, интересуют явления, а не статистика. Я же, как историк-любитель, попробовал проверить репрезентативность выборки. Получилась любопытная картина.

Вряд ли это писателя занимало, но, первое — все его персонажи родились в Ленин-граде. (Кто хочет кинуть камень в рождённую в Вышнем Волочке Людмилу Таболину? Сообщаю. Член «Всемирного клуба петербуржцев», Таболина прожила в невской дельте дольше, чем многие из вас вообще на свете). Второе — большинство героев книги ныне преподают фотографию на разного рода курсах. И то и это означает, что именно эти люди, в недобром для Петербурга 20 веке, к неудовольствию разного рода чиновных золотарей, серебрили питерские фановые трубы отработанным фиксажем. Они и выковали давно раздражающее сторонние умы, да так внятно и не сформулированное, понятие «петербургская школа фотографии». Я тоже не сумею толком объяснить, что это за школа, отмечу, лишь, что один из её ключевых признаков — традиция опираться в своём творчестве на классику. Другой — самодостаточность петербургского фотографического сообщества, которая не менее очевидна, чем самодостаточность представителей других творческих профессий.

Впрочем, эта самодостаточность фотографов никогда не приводила к внутрицеховой замкнутости, напротив, это писатели, музыканты, живописцы и т.д. всегда поглядывали на них свысока. Как на своего рода обслуживающий персонал. Похоже, в 21 веке ситуация существенно меняется. Фотография влилась в хоровод муз и время отчуждения кончилось. Конечно, фотографы в своих интервью и профильных журналах неоднократно пытались растолковать публике кое-что о себе и своём творчестве. (Вот и для меня ряд оценок и выводов Подольского не бесспорен и о творчестве каждого из героев у меня собственное представление). Но вся эта литература практически не выходила за рамки всё того же маргинального круга профессиональных светописцев. Субъективные тексты изнутри цеха вряд ли могут прояснить картину и повлиять на изменение статуса. Не то с книгой писателя! Сошлюсь на Иосифа Бродского: «… изучение явлений ещё имеет смысл и представляет интерес, только пока оно ведётся извне. Взгляд изнутри неизбежно искажен… Хорошим примером является безумие: мнение врача важнее мнения пациента».

Ал. Китаев.