Их было двое. Один был провозвестником откровения, второй – свидетелем преображения человеческого тела. Об этом вдохновенно написал Э. Даиде в статье, предваряющей выставку.
Два автора, связанных творческими контактами и человеческой дружбой уже много лет, впервые в Москве представляют свое творчество совместно. Статья французского автора подробно живописует перепитии их жизни, экспозиция же представляет только последние произведения, созданные в 2000-2001 годах, вероятно, в тот период, когда Владимир Брыляков работал в Париже. Его фотографии могли запомниться московской публике еще по выставке 1994 года в ЦДХ, тогда эти «монотипы» с разливами проявителя и кистевой росписью химией по отпечатку напоминали об абстрактной живописи. Для Петербурга Брыляков, один из ведущих кинооператоров города, как фотограф – фигура мифологическая: работающий с лучшими балетмейстерами «города призраков», он сам так же редко появляется на публике, как его герои среди белого дня.
Антуан Пупель, известный и как иллюстратор Маркиза де Сада, и как автор манящих «портретов тела», начинал с Polaroid-ных трансформаций изображения на бумаге; потом среди его фаворитов были коллажи и новые цифровые технологии. В последние годы он соединяет непредсказуемость Polaroid и цифровое качество огромных поглощающих зрителя изображений. В московской экспозиции Пупеля представлены и два произведения, ставших классическими для его ценителей: одно – по мотивам барочного Бернини и посещения Падуи Антуаном Пупелем, второе – по мотивам Маркиза де Сада и французской резцовой гравюры.
Брыляков привез из Парижа, наеврное, много произведений. Но в его часть выставки вошли только две серии – «Изабель» и «Руки». Если бы не глаза его героини, можно было бы ограничиться упоминанием мотивов ранней эротической фотографии и – обычной для автора – экстатической манеры высказывания. Но лицо этой странной женщины, глаза, наделенные скорбью Струйской на портрете Рокотова, распахивают зрителю запредельную до-этическую темноту – хаос, во времена творения которого в нем еще не было греха. Многообразные превращения одно и того же тела, похожих поз в продолжение серии «Руки» напоминают дребезжание кадра немой фильмы. Не все из листов одинаково совершенны и убедительны, но – из фильмы – кадра не выкинешь, и приходиться соглашаться с уже нарочито эстетствующим рядом вариаций одной темы.
Почерневшие лепестки розана в «портретах тела» Пупеля выглядят эротичнее и откровеннее, чем если бы на «портретах» был лобок. Этот француз говорит языком природных форм так же свободно, как им владели Арчимбольдо и фламандские мастера «натура-мортов», как Гринуэй в знаменитом апофеозе мертвой плоти в «Поваре и воре». Черные подвязки, расплывающиеся в узорах раздираемой эмульсии Polaroid Пупеля, со временем займут достойное место в ряду подвязок Дега и Боннара, наделивших атрибуты женской притягательности смертельным искусом. Пупель – это art nuovo, дурманящее ароматом мертвых цветов. При всей общности их визионерской природы, Брыляков и Пупель в одном пространстве производят странное впечатление, как вид Европы, сверху и снизу.В залах Московского дома фотографии эта французско-русская экспозиция - первая выставка искусства фотографии, после целой вереницы репортажных и декоративных историй.
