Дмитрий Александрович редко отказывал друзьям — художникам, режиссерам, исполнителям, композиторам, — легко и, казалось, без напряжения входил в творческие тандемы, трио, содружества. То, как образ его рассыпан по различным произведениям в разных видах искусства, быть может, станет темой отдельного монографического исследования.

Его друг, Игорь Захаров-Росс — художник столь же широкого дарования. С Приговым их роднит, быть может, та же универсальность. Только у Захарова-Росса она проявляется не столько во всежанровой отзывчивости, сколько в стремлении к синтезу. Начав как автор перформансов, он параллельно стал осваивать то, что сейчас называется «саунд». Захаров-Росс легко жонглирует изобразительными техниками, и в какой-то момент эксперименты с синтезом перешли границы искусства, — художник обратился к помощи естественных и гуманитарных наук.

В этом стремлении постоянно «балансировать между» — видится желание сделать зримыми сами границы, разделяющие явления, что особенно заметно по его фотографическим работам. Совмещая изображения разных пространств на одном холсте, воплощая их в разных техниках, Захаров-Росс оставляет их как бы порознь, не позволяя окончательно слиться в одном образе, разделяет, проводя границу по всей поверхности изображения.

Граница — то, что постоянно присутствует в судьбе Захарова-Росса. Границы же становятся его средством выразить себя. Критики любят склонять — окажись Захаров-Росс в Москве в начале своей карьеры — быть ему членом московского концептуального подполья — ведь одновременно с Монастырским, Комаром и Меламидом делал нечто конгениальное. Не случилось, — так и остался на границе между модернизмом и пост, продолжив испытывать уникальность судьбы и творческого метода. В конце 70-х и вовсе отправился за пределы родины. Перейдя Рубикон, Росс не потянулся ни за эмигрантским, ни за местным колоритом, продолжал начатое. В 1993 году, когда из Германии в Россию перевозили его работы (Захаров-Росс отобрал лучшее из созданного за 25 лет) все они сгорели почти полностью. Но художник вернул их к жизни, выставив в залах Третьяковки останки. Поступил по человечески гуманно и по художнически концептуально.

Его проект «Продолжение», который он показывает в выставочных залах Государственного центра фотографии, посвящен памяти Дмитрия Александровича Пригова. Граница, которую пересек друг, для Захарова-Росса, — не черта, за которую можно уйти, безвозвратно. Тему границы, (перехода?) он трактует как переложение в другом пространстве, как «продолжение». Вот он Пригов — на фотографии, которую Росс сделал в Германии, на звуковых дорожках фильмов, неизречимых стихах — из книг, горой наваленных в наглухо закрытой витрине.

Здесь же — две фотографические серии, иллюстрирующие идею «синтопии» — свойства пространства как трансгрессивного поля. Изображения, совмещенные с космическими или архетипическими структурами, намекают на бесконечное продолжение в пространстве и времени жеста, произведенного однажды в локальной точке. Там, где автор пользуется приемом внутрикадрового монтажа (фотографии, вирированные в синий цвет), поверх документального проступает символическое, само превращается в схему, выявляющую противоречие между всеобщим, социальным и индивидуальным, говорит об универсальности судьбы каждого.

Взывает ли Захаров-Росс к «духу» Пригова? Нет, просто обозначает его присутствие здесь-и-сейчас-пока-мы-тут. Выставка «Продолжение» — это повествование о значительном художнике и человеке, для которого что 40 дней, что год, что годы — не срок. Его присутствие среди тех, кто дружил с ним, читал, слушал его — явственно и ощутимо. Дело не в способностях памяти, а в свойствах пространства. Так что Пригов все еще на границе, и пребудет там до тех пор, пока способны жить образы. Да и все мы там. Есть и будем.