К столетию Якова Халипа в галерее им. Братьев Люмьер открылась выставка «Наследник русского авангарда». Экспозиция заставляет задуматься не только о грани между отражением и обобщением, художественным вымыслом и откровенной ложью, «красотой действительности» и ее реальностью в советском репортаже, но и о разнице между понятиями «глубина» и «поверхностность» у нынешних кураторов фотовыставок.

Торпедист балтийского флота и герои-папанинцы, дирижабли, турбины и прочая машинерия, Интурист в Ленинграде и барабанщики на Красной площади в Москве. Яков Халип, входивший в десятку наиболее значительных репортеров сталинского времени, воплотил его дух тематикой и самой композицией своих снимков, одновременно приложив руку к созданию разветвленной мифологии советского строя. Пожалуй, именно этот «ученик Родченко» с его безусловным талантом и профессионализмом, несколькими выдающимися кадрами при усредненном качестве основной продукции, вполне в духе увлеченности эпохи машиной и конвейером, отсутствием особых рефлексий, свойственных некоторым его коллегам, жизнерадостным, легким характером и последовательной до- и послевоенной работой в «советском глянце», может служить чем-то вроде образцово-показательного примера. Примера того, что происходило с фотографом-профессионалом и самим жанром репортажа в сталинское и хрущевское время, на протяжении самых важных для страны десятилетий.

Сами вехи пути Халипа в не меньшей степени, чем его работы, выражают типичный, даже типический путь фотокорреспондента в СССР двадцатых-шестидесятых. Талантливый последователь Родченко, приспособивший к более повседневным нуждам его «высокий» и несколько оторванный от земли метод. Репортер тридцатых, блестяще выполнивший задачу «высокохудожественного и праздничного» показа новой действительности, а также ее конструирования. Один из проводников идей соцреализма и создателей «сталинского ампира» в фотографии. Военный корреспондент, создавший яркий и обобщенный образ войны, но, пожалуй, не поднявшийся до поэтических высот «Комбата» Макса Альперта или «Знамени победы» Евгения Халдея. Человек, как и половина его коллег по цеху, пострадавший во время послевоенной борьбы с пресловутым «космополитизмом», а затем работавший в глянцевито-фасадном «Советском союзе» (как до войны — в «СССР на стройке»), призванном создать «там» красивое представление о «здесь».

Его творческий путь и начинается вполне обычно для эпохи: согласно легенде, свой первый профессиональный снимок шестнадцатилетний Яков Халип сделал на похоронах Ленина, а как там было на самом деле — кто ж его знает. Затем была учеба на кинооператора — как и, кстати, у второго «великого Александра» эпохи, только не Родченко, а Гринберга, публикация в «Огоньке» в 1926 (работа «Набережная Москвы-реки ночью»), участие в выставке «10 лет Советской фотографии», работа в «СССР на стройке». Подписание декларации Российского общества пролетарских фотографов — за усиление «пролетарского духа» фотографии и против «формальных экспериментов» группы «Октябрь» (туда входили Родченко, Игнатович, Лангман), но последовавшее за этим сотрудничество с главным фотоконструктивистом страны (с Родченко Халип работал над созданием нескольких альбомов, включая книгу о легендарных папанинцах) — также вполне в духе времени.

Усвоение наклонов, точек и диагоналей конструктивизма, а также воплощение основных идей о фоторепортаже эпохи — как о «высшей форме художественной (!) фотографии» — отчетливо видно в довоенных кадрах Халипа. Самые яркие из этих снимков, сделанные в середине тридцатых — «Памятник Ивану Федорову и дирижабль СССР», «Торпедист», «Барабанщики» — ставят непростой вопрос. В какой степени эти красивые, символические, полные оптимизма и энтузиазма снимки, которые ведь действительно нравятся четкостью линий и ритмов, позволяют увлекательно рассуждать о поэтике и эстетике, содержании и форме, привели не просто к укреплению строя, но и к полной девальвации репортажа, непрофессионализму профессионалов, да и, пожалуй, к разрушению основы самой фотографии? И в какой степени подсаженная тогда в фотографию идеология продолжает работать в ней и по сей день?

Ответом на этот вопрос становятся послевоенные снимки самого Халипа. Не знаю по какой причине, но в экспозиции почти нет его самых сильных военных кадров. Снимки же пятидесятых-шестидесятых у него, как и у большинства вернувшихся с войны, разочаровавшихся в ожиданиях ослабления идеологической удавки и подвергшихся преследованию коллег, оставляют какое-то странное, а то и жалкое ощущение: мило, но никакого отношения к фоторепортажу все эти кадры не имеют. Более того — авторское начало сильно ослаблено, как и у практически всех послевоенных фоторепортеров: и у молодых, и у тех, кто отличался ярким дарованием в до- и военное время. Как будто запуганные, затюканные, забитые люди попросту спрятались в свою скорлупу, а практически все существовавшие фотографические завоевания утеряны и забыты. Показателен тут снимок «Язык племени майя разгадан»: красивая девушка смотрит на просвет на перфокарты, очень легкий и трогательно-поверхностный, но не дотягивающий до довоенных работ самого Халипа ни по степени обобщения, ни по художественному мастерству. Пресловутый же «жанр» или «уличная фотография», к которым все как один обратились советские фотожурналисты, тоже очень симпатичны, но сделаны гораздо слабее, чем у западных фотографов эпохи. Показательно, кстати, что на снимках Халипа все эти сценки происходят в основном во время путешествий в другие страны (он много ездил от журнала «Советский союз» — в Алжир, Марокко, Италию) — как будто даже этот «потеплевший», легкий, человеческий элемент было слегка боязно проявлять в снимках, сделанных в родной стране.

И вот тут уже начинаешь размышлять о том, как устроена сама выставка. Конечно, радостно, что Яков Халип в год своего юбилея удостоился отдельной экспозиции — куда меньше повезло в прошлом году, к примеру, Роберту Диаменту, о столетии которого попросту забыли. Халип же является одним из ключевых авторов для галереи им.братьев Люмьер, сотрудничающей непосредственно с его наследниками (вспомним их выставку работ Халипа же пятилетней давности «Подлинники»). Но подобная «эксклюзивность» в представлении автора, попытка открыть зрителям забытые страницы фотографической истории (скажем, задуманная Люмьерами трехтомная антология советской фотографии или весенняя выставка «Фото 60—70») налагает некоторую ответственность на кураторов — а осознания ее я как раз и не заметила. Более того, от развешанных, как мне показалось, в весьма произвольном порядке современных отпечатков, слегка разбавленных винтажами, у меня сложилось ощущение все той же порхающей легкости в подходе к окружающему миру, в духе знаменитой попрыгуньи-стрекозы, глянцевитой витрины и радужной оболочки, без углубления и рефлексий — как и в работах самого Халипа. Но я совершенно не уверена, в какой степени подобное ощущение связано именно с его творчеством, а в какой — с особенностями работы с материалом самой галереи.

К сожалению все это можно сказать практически обо всех проектах московских фотографических галерей, в той или иной степени работающих с историческим материалом — Глаза, Победы, Фотосоюза, Фотографера, да и МДФ, несмотря на его статус государственного музея. Между тем, работа с историей требует очень и очень многих вещей от исследователя и куратора — хорошего образования, кропотливой скрупулезности, глубокого, а не на уровне простого перечисления знания исторического контекста и теории искусства и отражения этих знаний не просто в отборе материала, но в самой развеске. А главное — постоянного роста организатора в процессе проводимой выставочно-исследовательской работы, эдакого ощущения глубины под поверхностью. Без всего этого то, что кажется простой небрежностью и поиском «красивостей» может иметь необратимые результаты для отечественного фотографического процесса — и кстати, для рынка фотографии, на неразвитость которого так принято жаловаться у галеристов. Результаты, весьма похожие на те, к каким когда-то энтузиазм построения нового строя, увлеченность ракурсами и диагоналями и закрывание глаз на «шероховатости» государственной машины привел Якова Халипа и его коллег.