Стигнеев В.Т.
От пикториализма – к фоторепортажу, очерки истории отечественной
фотографии 1900–1950 / В.Т. Стигнеев. – М.: Государственный институт
искусствознания, Арт Бридж. 2013. – 256 с.
ISBN 978-5-98287-054-4

У Валерия Стигнеева — представлять которого читателям Photographer. ru было бы довольно бестактно — вышла новая книга. Двести пятьдесят шесть страниц, множество иллюстраций и пять глав текста, поделенных еще и на подглавки — в основном персонажные, посвященные известным и не очень известным авторам. С массой подробностей, порой до крайности любопытных — по части биографий, профессиональных аспектов и самого бытования фото-медиума на протяжении половины прошлого века в одной отдельно взятой стране. Короче, достойная чтения, хорошая, полезная книжка по истории русской фотографии. Той самой истории, которой нет — потому просто, что она никем еще не написана. И чем дальше, тем больше кажется, что написана так никогда и не будет...

У Стигнеева это тоже не история. Не «картина», а скорее увесистая стопка «эскизов». Именно эскизов — не этюдов: в качестве материала здесь главным образом старая фото-периодика и архивные документы. В этой эскизности есть свое преимущество. Потому как написанная история неизбежно идеологична, вследствие чего быстро устаревает. Чтобы в своем устаревшем виде стать материалом для историков следующей генерации, которые примутся переписывать ее наново. С историческими «эскизами» — совсем другое дело: в них есть самобытность, но нет монументальной идеологической дичи, над которой вечно потешаются неблагодарные потомки.

Говоря о самобытности, я имею в виду столь же язык, сколь и его проблематику, материал. Удача книжки как раз в присутствии спаренности, соответствии одного другому. Что до языка, то у Стигнеева мы наблюдаем не приличное сегодня профессиональное эсперанто, а «естественный» позднесоветский язык, тип письма-мышления, сложившийся в послеоттепельные шестидесятые и за пару следующих десятилетий изрядно отлессированный. Лет пять-десять назад такой язык считался однозначно старомодным. Однако сегодня, когда мы вдруг и сразу «по колено» обнаружили себя в другом времени, он цепляет уже и сам по себе, безотносительно предмета повествования. И все в нем — построение фразы, характерные вербальные блоки и само интеллектуальное интонирование — кажется ужасно симпатичным: привычным, оцененным заново. Потому что сейчас всё новое, буквально вчера только возникшее, почему-то дряхлеет прямо на глазах, в то время как всяческий винтаж выглядит свежим. То ли от постоянного ускорения устарел сам принцип новизны, сменившись банальной ротацией наличного, то ли снова выяснилось, что старое — не альтернатива, а то что непременно присутствует, причем в большом количестве, в любом произведенном продукте.

Это с одной стороны. А совсем с другой, привлекательность подобного письма — еще и симптом утраты доверия к главной когнитивной аксиоме нескольких последних десятилетий. Речь идет об обязательности дистанции для субъекта исследования и, соответственно, его языка по отношению к объекту. Все это время считалось, что «система, описанная имманентно, не может иметь специфики» (Юрий Лотман), а нарушение этого тезиса приводит ко всяким антиисторическим, идеологическим глупостям. Иными словами, благодаря дистанции формируется язык, нейтральный (внешний) по отношению к того, что он описывает — иначе бы описываемое слилось с описанием. Но при этом почему-то всегда упускалась, что без частичного совпадения (близости, преемственности) языка описания и языка самого описываемого времени предмет повествовании по большей части превращается в новодел эпохи, субъект которой пишет историю конкретного прошлого. Это как в физике: присутствие наблюдателя, во-первых, неизбежно, во-вторых, меняет предмет наблюдения. Если же мы делаем вид, что наблюдателя не существует, то система описывается некорректно. Стигнеев, будучи тем самым «включенным наблюдателем» новодельности как раз избегает — и благодаря исторической эскизности (отсутствию претензии на тотальность), и благодаря родственности его письма той фотографии, о которой он пишет, и, наконец, по причине смежности времени его жизни эпохе, которая воспроизводится.

Его герои живут в жестко тоталитарном, мега-идеологическом времени. У них нет реальной свободы творчества, не может быть никакого выражения личной позиции, зато совершенно неистребим эстетический пафос. Они служат винтиками отлаженной пропагандистской машины, а мыслят себя художниками. И при этом, в своем подавляющем большинстве, они вовсе не диссиденты. Наоборот — настоящие советские люди со столь естественным для советских людей двоемыслием. Иначе говоря, они мерцают, присутствуют одновременно внутри и снаружи системы — как те самые включенные наблюдатели. Поэтому история советской фотографии тридцати первых советских лет уникальна. Интернациональным комплексам старой фотографии, изо всех сил — и при этом безнадежно — пытавшейся быть искусством, она придает гротескно трагическое величие. И чтобы воспринималась такая история объемно и красочно, написать ее, я так думаю, по хорошему следовало бы историку с советским опытом. И это лишь одна из причин, по которой книга Валерия Стигнеева представляется мне такой привлекательной.

Книгу можно заказать в московском издательстве «Урс» по телефону +7 (499) 724-14-31