На выставке «Читая фотокнигу», организованной питерской институцией «Галерея Печати» и онлайн журналом Photographer.ru, тоненький 16-страничный «журнальчик» Эрика Степаняна выглядит случайно попавшей в чуждую взрослую среду сектантской брошюркой. Страницы – из хрупкой, того и гляди раскрошатся на пальцах, бумаги. Формат – недостаточно большой для серьезной публикации, недостаточной карманный для приватных визуальных откровений. Снимки, в общем количестве восемь штук, представляют собой разные планы кадрирования одной и той же фотографии, которая демонстрируется зрителю, пролистывающему страницы зина, последней: ничем не примечательное черно-белое изображение двух играющих мальчиков.
Лицо одного из детей, пристально взирающее на искушенного, а потому недоумевающего сейчас зрителя, суть смысловой центр всей постмодернисткой игры, затеянной Степаняном. Он предлагает задуматься о природе фотографии, о ее персональной значимости и исключительно интимной, приватной красоте. И делает он это, надо признаться, действительно умно и элегантно.
Знакомясь со скудными рецензиями на фотокнигу Степаняна, неизменно спотыкаешься на кочующий из текста в текст абзац, спешащий посвятить читателя в историю создания снимка. Мелодраматический всхлип сообщает нам, что мальчик Лукас, которому книга и обязана своим титулом, – сын фотографа. Виделись, как отмечают интерпретаторы, отец и отпрыск всего раз, и именно во время этой встречи был сделан увидевший весь мир снимок – единственное визуальное содержание всей фотокниги.
Подобный реалистичный акцент кажется, определенно, лишней информацией, умаляющей замысел грандиозного проекта «Лукас». Суть фотокниги Эрика Степаняна – именно в намеренной максимальной изоляции снимка от всех контекстов, в создании стерильных условий соприкосновения горизонта зрителя с горизонтом автора: в переходе на уровень чистой спекуляции на тему образа.
На фотографии вне времени и вне места мы видим разглядывающего автора/нас мальчика. Причина появления изображения, равно как и факты относительно фигур фотографируемого и фотографирующего, абсолютно неважны. Значимо лишь то, что снимок был сделан и что в настоящий момент он является объектом созерцания. Сначала автора, а затем и каждого из нас, включающихся в континуум повторяющихся кадров, каждый пункт шкалы которых поднимает эмоциональной градус переживания мгновения. Используя в выстраивании нарративной коммуникативной стратегии формальные приёмы тиражирования и градации плана снимка, Степанян провоцирует акт пристального, вдумчивого, сосредоточенного рассматривания, возвращая нас к истинной ценности фотоснимка, к ностальгии жизни, которую ощущали на заре появления первых дагерротипов пионеры фотографии. В лавине образов, которые мы так скоро мастерски научимся игнорировать, он выбирает лишь один и буквально принуждает фиксировать на нем взгляд.
«Личное и вымышленное ускользают от попыток быть истолкованными,» – пишет критик именитого «Aperture» Дельфина Бедель. Я же искренне задаю себе вопрос: а предполагает ли вообще «Лукас» Эрика Степаняна какой бы то ни было формат толкования? Его конструкт представляется мне настолько чистым философским экспериментом, играющим по правилам тотального релятивизма постмодернистской вселенной, что привязывание к нему любых нитей внешнего смысла кажется ненужным и банальным. «Лукас» – не проект об отношениях отца и сына, не фотокнига, следующая привычным линиям сюжетов и констелляциям композиций, не исследование и даже не поза.
Как и какой угодно случайный снимок из чужого, найденного одним солнечным днем на блошином рынке, фотоальбома, он представляет собой фрагмент иной, тотально непостижимой для любого, кроме автора снимка, реальности. Создатель снимка включает зрителей в игру, которая возвращает нас к исторической сути фотографического процесса, к основополагающей и полностью забытой сегодня простоте и наивности изображения. Изображения, нацеленного на организацию личной памяти, на наслаждение любым запечатленным моментом, чья ценность абсолютно равна ценности иного фрагмента реальности, мгновения, готового превратиться в персональный изящный фетиш.
Именно поэтому я не стану интерпретировать «Лукаса».
Я просто
смотрю
его
.
