В Петербурге проходят три выставки, объединенные темой тела и его семантики. «Разговор руками» в Мраморном дворце, (http://www.rusmuseum.ru/ru/exhibitions/?id=528&i=0), коллекция портретов рук Генри Буля из собрания музея Гуггенхайма, «Ballet Royal: Арифметика идеального» Евгения Мохорева, фотоучебник классических балетных позиций с читаемым, но неуловимым налетом порнографии (в Музее театрального и музыкального искусства, в рамках фестиваля «Современное искусство в традиционном музее») и «4в1» Андрея Чежина и DopingPong Дмитрия Мишенина в галерее Ars Magna, включающую в себя старые (2000-2003 годы) и не выставлявшиеся проекты «Неоакадемизм — это садомазохизм», «Любовь к себе — разве это не прекрасно?», «Демонстрация незагорелых частей тела» и «Наши грязные ноги возбуждают, ваши чистые руки — нет». Цельного человека нет ни в жизни, ни на фотографии, он неинтересен. Как археолог по обломку кости мамонта воссоздает весь скелет, по частям расчлененного тела, разбросанного по отдаленным друг от друга выставочным залам, мы восстанавливаем общий портрет человека, скорее, его фоторобот. Фоторобот получается странный, страшный, но необходимый, как утренние новости.
 Брюс Дэвидсон. Трое мужчин в садовом кафе, Нью-Йорк. 1976.
Фототипия. 50,8 х 61. Источник http://www.rusmuseum.ru |
«Разговор руками» — это каталог жестов в их двухвековой диалектике. Многие люди, не в силах прочитать характер человека по лицу в момент знакомства, читают по рукам — через взгляд, рукопожатие, и часто это более эффективно. Я доверяю этому методу. Тактильный способ в нашем случае невозможен, а бросить взгляд — пожалуйста. Характер человека, образ жизни очень отражаются на руках. «Руки и линза» Рене Цубера (1928) — руки осторожные и точные. «Руки горшечника» Альберта Ренгера (1925) — блестящие, в глине, ловкие и усталые, с больными суставами. «Чтение шрифта Брайля» Роя Пинни (1936) — чуткие, неуверенные женские, у этих рук словно есть уши, и это видно!
Имя фотографа в случае коллекции Буля — не вопрос престижа, вряд ли ему были нужны именно Маргарет Бурк Уайт, Брассай, Аведон — его интересовали руки. Чтобы вы почувствовали обширность темы, ее простоту и неисчерпаемость, буду следовать букве произвольно составленного по экспозиции каталога, который вас скорее захватит, чем утомит — читать по рукам неизвестностей и знаменитостей также увлекательно, как читать поваренную книгу: исходный материал у всех один, а получается и выглядит у каждого по-своему.
«Руки Марселя Дюшана» Александра Либермана (1959) — на шахматной доске небольшие, умные, жесткие, в венах от жаркого пиджака и умственного напряжения. Беренис Эббот, «Руки Жана Кокто» (1927) — женские, сухощавые, белые, на светлой фетровой шляпе. Пол Стрэнд, «Руки Жоржа Брака» (1957) — загорелые, темные, с коротко остриженными, но все равно грязными ногтями скульптора. Мари Эллен Марк, «Мать Тереза» (1981) — заскорузлые рабочие руки, которые никогда не ухаживали за собой, только за другими.
Аймоген Каннингем, «Хореограф танца модерн Марта Грэхем» (1931) — похожа на московскую актрису Юлию Рутберг. Очень волевое узкое лицо с крупным ртом и высокими скулами. А рука у лица небольшая и нежная. Эдвард Вестон, «Тина Модотти» (1921) — пухлые пальцы сладкоежки.
Брассай, «Слепок руки Пикассо» (1943), сжатой в кулак и окольцованной, несмотря на фиктивность брака с балериной Ольгой Хохловой к этому моменту. Джеймс Несмит, «Тыльная сторона ладони и сморщенное яблоко» (1874) иллюстрирует происхождение некоторых горных цепей путем сморщивания земного шара. Ричард Аведон «Джо Луи, боксер-победитель» (1963) — зачарованно созерцает его величество Большой Кулак. Робер Дуано остро насмехается в «Хлебах Пикассо» (1952) — вместо рук на стол художник выложил четырехпалый большепальцевый хлеб — фиксация чьей-то точной и доброй шутки о том, что художника во многом кормят руки.
В конце 20-го века руки заняты другим, не тем, чем прежде — если судить по фотографиям. Если до середины 20-го века руки заняты преимущественно созидательным трудом (нежные руки Кокто тоже созидали мысли и парадоксы, даже покоясь), а в конце 19-го наслаждаются элитарной возможностью тиражировать свое изображение новым способом, отчего руки втайне приплясывают от гордости, ближе к концу 20-го века руки закрывают от ужаса, скрывают истинные намерения, много занимаются любовью, потерянно трогают разные части тела других людей, надеясь обрести в них счастье и успокоение, подвергаются разного рода репрессиям, испещряются татуировками-молитвами.
У Петера Хуяра «Дэвид Войнарович» (1981) и у Вольфганга Тилльманса «Корнель» (1993) закрыли лица руками и в то же время что-то вынимают из глаз, чтобы картинка, от которой они закрываются в разных странах в разные годы, изменилась.
Еще один характерный жест 20-го века — закрытый рукой рот, спрятанный в ладони крик разной степени экспрессии, но неснижаемого градуса боли; один из таких кричащих — «Мигрант-собиратель хлопка в Аризоне» Доротея Ланж (1940). Автопортрет Энди Уорхола (1983) — его слабая капризная рука богемного нью-йоркца эпохи студии «64», любителя вишен в шоколаде, консервированных супов, украшенных фольгой лофтов. Глядя на руку Уорхола, еще раз киваешь: фото руки — это портрет и автопортрет, документ не хуже фото на паспорт.
Из типичных аполитичных жестов близких к нашим времен — Роберт Мэпплторп, «Лоуэлл Смит» (1981) — красивые черные мужские руки сжимают белый камень. Джозеф Гриджели (1998) счел важными руки пишущего, нагретые светом открытой электролампы — от электроэнергии руки становятся светящимися, горячими и словно увеличиваются в размере. Жанин Антони с неженской критикой сняла сросшийся кончиками ногтей-когтей красный маникюр (1998). И только у Аннет Лемье находим серию снимков «Передавая звук» (1984), посвященных очевидно позитивному, действительно необходимому усилию дирижерского смычка и раскадровку знаков глухонемых.
Коллекция Генри Буля начала собраться в начале 90-х годов, когда Буль купил фотографию, потрясшую его и определившую тему собрания. Это был портрет художницы Джорджии О’Кифф «Руки с наперстком» (1920) Альфреда Штиглица, где руки художницы передавали тонкость и изящество ее натуры. Теперь в коллекции Буля более тысячи снимков рук, список имен внушает почтение: Мэн Рэй, Эль Лисицкий, Александр Родченко, Ласло Мохой-Надь, Густав Клуцис, Зигмар Польке, Роберт Раушенберг, Гилберт и Джордж, Брюс Науман, Вито Акончи, Роберт Мэпплторп, Энди Уорхолл, Джоэль-Петер Виткин, Джон Бальдессари, Синди Шерман, Ширин Нешат. Но, повторюсь, эти имена интересовали его не сами по себе, не как капиталоемкое буквосочетание, но только и именно в том случае, если фотограф снимал руки — так, чтобы это заинтересовало собирателя. Любопытно, что Буль является основателем филантропической организации, помогающей бездомным людям найти работу, обучая их элементарным трудовым навыкам, то есть для него особое значение имеет рука как орудие труда и рука, оказывающая помощь.
На коллекцию Буля даже в гастрольном, сокращенном варианте обязательно надо бы посмотреть кураторам, собирающим тематические выставки и серии — в лучшем смысле поучительно и познавательно.
 © Евгений Мохорев. Ballet royal: арифметика идеального
Источник http://www.museum.ru |
В марте 2006 года петербургский фотограф Евгений Мохорев провел по заказу Мариинского театра фотосессию, целью которой был поиск графического имиджа балетного фестиваля «Мариинский». Задача фотографа сводилась к фиксации пяти главных балетных позиций и их модификаций. Но фотограф по-хорошему не справился с задачей — вместо создания фотографической «таблицы стандартов» у него получилась авторская работа. Мохорев выявил красоту мужского балетного тела в эстетике Мэпплторпа, добавив в снимки немного чисто питерской тяжести и нежности, скрэтчей, тлена. Да, позиции-каноны — батманы, плие, пор де бра, но взгляд не улавливает позицию, он не может оторваться от разбухших вен, волосков на пальцах и икрах, подсознание подсовывает ассоциативный ряд из рекламы клубов для женщин и эротических журналов — потому уже отпечатанные и развешенные по городу постеры фестиваля «Мариинский» пришлось завешивать какими-то бумажками, как фиговыми листками. Танцовщики Мариинки Максим Зюзин и Алексей Тимофеев анонимны, их сняли по пояс и искали физического сходства еще на кастинге, когда выбрали похожие ноги не только по метрическим параметрам, но даже по характеру «мохнатости». Нельзя сказать, насколько они подыграли фотографу, насколько схулиганили от себя. У меня есть видеословарь основных балетных позиций, показанных американскими балетными танцовщиками — в их работе на камеру нет ни грамма секса, только сухое, четкое артикулирование балетного алфавита. У Мохорева танцовщики избавляют свое тело от упорядочивающей логики, вбитой годами телесной привычки — формально выполняя па, они рассказывают другую историю и заново устанавливают чувственно-социальную связь между собой и миром.
Король-Солнце, издав декрет о создании Королевской Академии танца, первым заданием которой стало упорядочивание хореографического языка, сделал балет воплощением власти, «осознав, что из всех искусств хореография наиболее склонна к абсолюту». И если игра кураторов Аркадия Ипполитова и Павла Гершензона с балетными канонами с помощью Мохорева получилась изящной дуэлью посвященных во времени, то выставка в Ars Magna декларирует свои намерения открыто.
 © Doping-Pong и Андрей Чежин
Источник http://www.dopingpong.com |
Мне понравилось рассматривать их вместе, хотя это проекты разных лет. На экспозиции в Ars Magna становится ясно, что тема телесной реальности отношений последовательно исследуется авторами.
«Неоакадемизм — это садомазохизм» Дмитрия Мишенина (www.dopingpong.com) — 32 парные работы, где элементам архитектуры, декора и скульптуры, характерной для петербургского классицизма соответствуют различные садомазо-позы и жесты. Садовая ограда переплавилась в сознании фотографа в позвоночник худосочного юноши, схваченного дюжиной прищепок. Скульптурный Давид, попирающий Голиафа, в парадигме «Неоакадемизма» становится «хозяином» своего «раба». У этой выставки были проблемы, связанные с названием, — был жив законодатель течения неоакадемиков Тимур Новиков, и мишенинские игры были ему не по душе. На мой взгляд, выставка субъективно и интересно расширяет пространство смыслов искусствоведческого термина, который, как всякий другой, не может быть кем-то приватизирован единолично.
«Любовь к себе — разве это не прекрасно?» — своеобразный иконостас эгоиста, возводящего самолюбование в степень религиозного культа. Ключевая фраза написана на разных языках, на фото девушки и юноши целуют и лижут себя куда достанут.
«Демонстрация незагорелых частей тела» впервые была показана в Музее Набокова, музей по случаю выставки превратили в пляж, засыпали песком, по которому посетители ходили босиком. На песке лежат анемичные петербургские девушки, старательно загоравшие где-то на Петропавловской крепости под пиво и корюшку, — теперь они сняли кольца с пальцев на ногах и руках, лифчики, часы, очки, и эти белые полоски кожи так беззащитны, так много говорят о привычности и неискоренимости телесных табу, что сколько бы исполосованные солнцем барышни не играли лицом в бархатных революционерш, следы на теле говорят об участии в игре в цивилизованное тело.
«Наши грязные ноги возбуждают, ваши чистые руки — нет» — в этой серии свои живописно грязные пятки показали все знакомые Чежину и Мишенину фотомодели, а также певец Марк Алмонд, промоутер питерской компании «Светлая музыка» Илья Бортнюк, переводчик книги «Экстази» Григорий Огибин и его жена. По словам авторов выставки, этот проект посвящен противопоставлению дикой плотской энергии женщин цивилизованной костюмной энергии мужчин-клерков. Больше «Грязные ноги» похожи на легко и на голом энтузиазме воплощенную с похмелья фишку — чумазые женские пяточки и некоторые пятки мужские вызывают чувство непреходящего умиления, тем более предложенные с такой окрытой улыбкой, как предлагают модели.
«Пусть я не человек, но человеческое тело — моя собственность» — прошептал парторг Дунаев, герой «Мифогенной любви каст» Ануфриева-Пепперштейна, всеми забытый, превращенный волшебниками в колоссальный подсыхающий Колобок. Уверена: поразмыслив, под этими словами подписались бы авторы и кураторы попавших в обзор выставок, поскольку во всех трех выставках невольно прослеживается процесс создания «цивилизованного тела», являющееся объектом постоянно возрасатющего социального контроля. Наиболее живые из человеческих действий постоянно исключаются из сферы совместной социальной жизни людей и окутываются чувством вины. И фотография становится той относительно разрешенной средой, в которой люди могли бы проявлять свои желания.
