Хайку могло бы выглядеть так. Поэзия пейзажа в монографии японского отшельника.
В каждом поколении, культуре и жанре искусства, в любом историческом периоде можно найти людей, выпадающих из общепринятых норм, как случайно затесавшийся в колоду игральных карт пробитый автобусный билет. Они пишут, рисуют или фотографируют без оглядки на тенденции и моду, а их творчество, кажется, имеет в качестве ориентира лишь внутренний голос и видение автора. Самостоятельно собранную в систему философию и исключительно личный подход. Такой была американская поэтесса Эмили Дикинсон, редко покидавшая убежище собственной комнаты. Так творили Винсент Ван Гог, Джексон Поллок и Баския. Никто из них не боялся риска быть первым, «другим», самим собой. Да и, сказать по правде, о «первенстве» они задумывались вряд ли. Им было достаточно заниматься избранным делом, жить.
К группе гениальных отшельников вполне можно отнести и японского фотографа Шоичи Уеда, автора десятков тысяч снимков, в чьей критической оценке профессионалы до сих пор не могут найти общих терминов. Его контрастные монохромные сценки на фоне дюн родного Тоттори причисляют то к сюрреализму, то к авангарду, французы присвоили фирменному визуальному почерку определение «стиль Уеда», британцы же придумали метафору «сидячего искателя приключений». Впервые взявший в руки камеру в 13 лет, Уеда не стремился ни познать другие страны, ни реагировать на актуальные течения в своей. Как и Дикинсон, источники вдохновения он находил в том, что было под рукой. А точнее – в черте родного города. Долгое время самой популярной серией японца оставались именно дюны Тоттори: позировали на их фоне семья и друзья фотографа, в кадр с песчаными декорациями попадали случайные прохожие или возвращающиеся домой школьники. И это – на фоне разворачивающегося в стране радикального движения «Provoke», которое на многие десятилетия определит дальнейшее направление японской фотографии.
Когда небо послевоенной Японии разрезали первые грозовые стрелы мрачного стиля Накахира, Таканаши и Морияма, Уеда неспешно бродил под моросящим дождем, не обращая никакого внимания на бури «платформы для новой фотографической экспрессии».
Несмотря на впечатляющий творческий стаж, скромный Уеда профессиональным фотографом себя не считал. Фразу Дикинсон о том, что мысль о публикации стихов ей «чужда, как небосвод – плавнику рыбы», вполне мог бы произнести и он. В монографии, изданной французским издательством «Chose Commune» уже после его смерти – 90 снимков, публикуемых впервые. Выборку, говорят, формировали из более 5 000 принтов, представленных музеем Уеда в Японии. Ни одно из этих сокровищ ранее не было показано зрителям. Тем более ценным выглядит собранный французами материал – книга, словно шепотом, под большим секретом и рождественским одеялом, повествует о молчаливом гении. О его вдохновении простым, трепетном внимании к мелочам, тонком чувстве красоты. И такое поэтическое описание монографии, которой издатели даже решили не давать отдельное название, отнюдь не пустые слова.
«Поэзия пейзажа» действительно единственный тэг, которым можно отметить тему и настроение книги. Как уместно предупреждает в рецензии критик Джемма Пэдли (Gemma Padley), читатели, интересующиеся японском обществом середины прошлого века, скорее всего останутся разочарованными – в издании 2016 нет ни намека на историческую документальность. «Здесь исключительно поэзия пейзажа и природы, – пишет Пэдли, – а ведь заслуга фотографа скорее заключается в его непреклонном стремлении идти собственным путем в то время, когда большинство его современников боролись за идентичность Японии в послевоенном мире. Он же собирал визуальный массив максимально от этого далекий, ища и находя лирику в повседневности».
Однако, французы из «Chose Commune» не были бы собой, если бы предложили фотокнижным эстетам линейную подборку, пусть даже и исключительно изысканных, снимков японского классика. Авторы хита «Astres Noirs» (Черные звезды) – межконтинентального тандема австралийки Катрин Кённин и бангладешца Саркера Протика – и в «классическую» монографию ухитрились спрятать загадки. Плавный нарратив «стрита» черно-белых дюн, перемежается ритмом снимками из серии «Genshi Yukan» (Иллюзия) – «настолько удивительных, что они вполне могли принадлежать другому автору».
В этой, построенной по литературным правилам «истории внутри истории», персонажами становятся уже не члены семьи фотографа или виды родного городка, а самые обыкновенные продукты: орехи, вишни, хурма, разложенная на газете, разрезанный пополам гранат. Однако, снятая на глухом черном фоне и напечатанная на более тонкой, вощеной бумаге, кулинария странной покажется скорее лишь европейскому зрителю. Для японцев, привыкших к крупным планам, деталям и раскрывающейся через них философии, подобные снимки совершенно культурно привычны. Гениальность классического поэтического жанра японской хайку – в ее краткости.
«Хайку — менее всего описание, – объясняет профессор-японовед Елена Дьяконова. – Нужно не описывать, говорили классики, а называть вещи (буквально «давать имена вещам» — на-о нору) предельно простыми словами и так, словно называешь их впервые». Но при этом, отмечает исследовательница, цитируя крупнейшего поэта хайку конца XIX – начала XX века Масаока Сики, этот жанр «вмещает в себя весь мир».
Такой же спокойный алфавит привычного, концентрирующего в себе целый мир, – в натюрмортах «Иллюзии» (1987-1992). Буквы-плоды хурмы на строке подстилки из газет, с одной стороны, не более, чем обыкновенные фрукты. Но в то же время это и предложение поразмышлять о мимолетности жизни, значимости момента здесь и сейчас, преходящести сущего. Для того, чтобы ее ощутить, Уеда не нужно было даже выбираться из дома. Интересуюсь формой и сущностью вещей, ответы истинный японец-романтик находил в гроздьях вишен.
Следуя завету легендарного хайкаиста Басё «учись у сосны, что такое сосна, учить у бамбука, что такое бамбук», Уеда писал свою хайку в фотографии.
Послесловием к монографии выглядит еще одна внутренняя серия Шоичи Уеда – «Shiroi Kaze» (Светящиеся сцены), снятая им в начале 1980-х. Визуально она значительно отличается от остального массива фотокниги: в кадрах непривычной вытянутой формы четкий монохром заменяется на размытую акварельную гамму. Сюжеты, хоть и остаются узнаваемо сюрреально «уедовскими», в новой форме напоминают то ли полароиды Тарковского, то ли позднюю графику Дельво.
«Кажется, будто бы в преклонном возрасте Уеда вдруг увидел мир совершенно по-новому – таинственным и светящимся, но постепенно стирающимся из его поля зрения,» – романтически комментирует этот блок Шон О’Хэйган в рецензии «The Guardian».
Медленно пролистав тяжелые страницы остановленного хрупкого мира, книгу закрываешь с ощущением прикосновения к чистой красоте. Ну и пусть критики до сих пор затрудняются найти для его визуального языка место на полках терминов и течений, эстетические отголоски действительно тяжело нанизать на логику слов. Как отозвался о фотокниге Алек Сот, номинируя ее для фестиваля в Касселе пару лет назад, ощущениям от творчества Уеда далека аналитика, «она просто заставляет переживать нечто хорошее».
Шоичи Уеда/Shoichi Ueda
Второе издание
Текст: Toshiyuki Horie
Графический дизайн: Atelier Pentagon
188 страниц
90 монохромных и цветных изображений
22 см x 29 см
Твердая обложка
Языки: английский, французский и японский
Тираж: 1200 экземпляров, опубликовано «Chose Commune»
Первое издание: 2015; второе издание: 2016
ISBN : 978-2-9548777-1-6
