Если на каком-либо пергаменте, хранящемся среди прочих письменных свидетельств по архивам и библиотекам, легко обнаружить явную нелепость и несуразицу, – что нередко происходит при гротескном смешении разнородных тем, не связанных между собой естественным образом, а поочередно заносившихся на один и тот же свиток по чистой прихоти случая, – то на нашем собственном нерукотворном свитке памяти, на палимпсесте человеческого сознания, нет и не может быть ничего обрывочного или обособленного.
Томас де Квинси, 1882
Когда в 1845 году английский писатель, автор знаменитой «Исповеди англичанина, употребляющего опиум» Томас де Квинси опубликовал эссе «Палимпсест человеческого мозга», на греческое слово, до этого применяемое исключительно в области лингвистики, посмотрели в другом, необычном, свете. Традиционно палимпсест означал рукопись, написанную на пергаменте, уже использованном подобным образом, – часто ввиду нехватки материала для фиксации текстов, новые книги в древности создавали на страницах старых. Квинси же сравнил принцип нанесения более поздних отпечатков «между строк» более ранних с сутью регистрации человеческого опыта, увидев многослойный пергамент в «нашем собственном нерукотворном свитке памяти», где «нет и не может быть ничего обрывочного или обособленного».
Так же, как, при помощи актуальных технических средств, ученым удается «снять» одни слои и прочитать записи, сделанные авторами первого текста, в определенных условиях «видимыми» становятся и воспоминания человека, первые потрясения, открытия и радости, переживания боли и счастья, вплетенные в объем накопленного. «Что такое мозг человеческий, как не дарованный нам природой исполинский палимпсест? – писал сто с лишним дет назад де Квинси. – Мой мозг – это палимпсест; твой, о читатель, – тоже. Потоки мыслей, образов, чувств, непрестанно и невесомо, подобно свету, наслаивались на твое сознание – и каждый новый слой, казалось, безвозвратно погребал под собой предыдущий. Однако в действительности ни один из них не исчезал бесследно.
[…] не счесть числа загадочным начертаниям горя или радости, нанесенным один поверх другого на свиток мозга. Все пережитое не умерло – оно спит».
Идея дремлющей многослойности нашла отражение и в новой фотокниге Максима Шера, опубликованной в начале года в издательстве «Ad Marginem» при поддержке Фонда имени Генриха Бёлля. Под синей тканевой обложкой с пропечатанным в две сдвинутые строки греческим словом – оммаж метафоре блестящего британца, вдохновившей в разные времена Бодлера, Бретона и Борхеса. Однако, в отличие от де Квинси, Шер в своем проекте размышляет не о сфере особенностей человеческой психики. Его оптика направлена в область изучения «начинки» концептуального и физического ландшафта бывшего СССР – визуального воплощения в среде обитания ценностей общества, в котором мы живем.
Критики присваивают каталогу городских ландшафтов, собранному Шером за семь лет путешествий по России, Украине, Казахстану и Таджикистану, разные тэги. В предисловии к фотокниге координатор из Фонда Бёлля в России Нурия Фатыхова называет серию «драмой на руинах советского и постсоветского», в коротком экскурсе в архитектурную историю нашей части света публицист Максим Трудолюбов описывает проект как исследование «наложений типовых застроек». Куратор отдела фотографии в Tate Britain, критик Кейт Буш вводит для «Палимпсестов» любопытный термин «архитектурной геологии». Но, вне зависимости от оттенков словесной акробатики, интерпретации представителей экспертного сообщества попадают точно в цель: «открытки» из более 70 городов региона – молчаливые свидетели хаоса пост/советского региона, плохо размешенного, густого супа смыслов, где, словно рисунки на дне детской тарелки, проступают решения и поступки поколений, которые не было времени, сил или желания осознать.
Ставит ли перед собой фотограф задачу доказать невозможность существования в стране «никакой чистой идеологии», как предполагает Фатыхова? Не уверена. В проекте Шер придерживается позиции наблюдателя, архиватора рукописи города размером со страну, счищать с которой налеты истории скорее всего придется тем, кто придет после. Большое видится на расстоянии, поэтому в сегодняшнем дне, где-то между «сити-моллом», палаткой и изъеденном рекламками фонарным столбом, определить точные координаты следования корабля под названием «Россия» сложно. Вместо мыльных утверждений и декларирования субъективных истин, фотограф наблюдает и классифицирует, снимая с себя ответственность за раздачу правильных ответов. Ценность его высказывания – в предложении рассмотреть реальность как палимпсест с многообразием слоев. Ни один из которых не спит.
Интересно, что в книге сам человек-автор-зритель появляется лишь раз. Но и в этом единственном изображении, сделанном крупным планом, можно также увидеть ряд важных поводов к размышлению. Мужчина (предположительно, сам автор) лежит в кровати гостиничного номера, по уши накрытый казенным одеялом. Очки, сиротливо прикорнувшие не тумбочке, устремленный в (будущее?) никуда «вне-кадра» близорукий взгляд.
Выбивающийся из вереницы близнецов-палимпсестов, изящный ироничный росчерк – точный и сочный символ пустившей корни обломовщины, застрявшей в реальности региона между строк-слоев. Причем неважно – геологических, идеологических или архитектурных. В разломе, словно на вечном диване Гончарова, в лежании, не связанном «ни с необходимостью, как у больного или как у человека, который хочет спать», в гибернации мира «непрерывного разрушения и непрерывного выстраивания» – мы все. В опасливом прищуре взирающие на карнавал цветных церковных луковиц, онемевших заводских труб, безликих пластиковых домов и мельтешащих ценниками маркетов.
Максим Шер, Палимпсесты
160 страниц, 116 цветных фотографий
Эссе на английском и русском: Нурия Фатыхова, Максим Трудолюбов, Кейт Буш
22.5 x 25 см, горизонтальная ориентация
Офсетная печать
Твердая обложка, рельефное тиснение
Опубликована: январь 2018
Тираж: 420
ISBN 978-5-91103-405-4
