Летит. Вокруг мегаломанские металлоконструкции, разламывающие перспективу и рвущие облака, а человек летит, и ржавь гравитации только распаляет его азарт. Люди с фотографий Сергея Борисова знают, что такое «очередь», «талоны», «дефицит» за пределами их личного космоса скорее конец советских 80-х, равноунизительный в столицах и провинциях, но они упрямо мыслят категориями аэронавтики.
За простотой названия выставки — «Люди и время», многодонность подарков, которые находившиеся в конце 80-х в сознательном возрасте ценят тем сильнее, чем больше времени проходит, чем дальше поезд памяти. Сама по себе память уже не держит всех мелочей и примет быта, повадок, жестовых костюмов и социальных мод, килобайты оперативки забиваются новой сансарой, а фотография, вобравшая в себя время, возвращает вкус ушедшего, и сфумато вокруг героев вчерашних дней дымится палевым облаком, как нежно разогретый пирожок. Так и не отрефлексированные 80-е, их вторая половина, так и лежат в глубинах сердечной чакры огромным, слегка запекшимся клубком эмоций, который, если тронуть его теплой рукой, отзывается вибрациями невероятной нежности и силы. Регулярно и ответственно на струнах ностальгирующих по андеграунду 80-х играет сайт www.kompost.ru — рекомендую.
А у Борисова в «Манеже» семейный альбом. Место экспозиции не соответствует ее духу, зато места и духа субкультурного подполья 80-х много, и он веет где хочет, вылетая в огромные окна и рассеиваясь по Манежной площади, садясь на правое плечо господам отдыхающим, смутно и нежно тревожа их пивные сердца. Развешанный по стенам альбом кумиров разных лет, формировавших мозги рядовых контркультуры, детей и внуков диссиды, вот что «Люди и время». Кумиров еще не баловали ярлыками, они выживали и куражились — и были наотмашь подлинными, и только потому кумирами. Глава петербургских новых академиков Тимур Новиков, «Тимур-Саванарола» (2001), уже слепой, с палкой, жжет в тазу листовки с матюгальником у рта — и рядом молодой Новиков (1993), еще беременный многообразными провокационными идеями, питавшими художнический Петербург годами. Никола Овчинников с раскрытой книгой у окна (1995), спокойный и доброжелательный, а за окном корчится в стропах строительный альпинист. Константин Звездочетов, сложившись в три погибели, нюхает в поле цветочки (2005). Указания года считаю принципиальным — ведь если в семейном альбоме на фото сзади не указан год, начинаются общесемейные ссоры и склоки и перебирание событий. В конце концов, надо знать точно — когда и как молоды мы были, что стало с нами сейчас.
Михаил Боярский с гитарой и в кожаных штанах в окружении поклонниц у Исаакия (1982). Григорийраспутинского вида Алексей Петренко на осенней скамейке, тусклящий глазом. Йозеф Куделка у стены, прямой, как на расстреле, несмотря на обвешанность аппаратурой (1996).
В это невозможно поверить — как быстро герои «культуры 1» стали героями «культуры 2», а те, кто не смог, наглухо забаррикадировались снова на кухнях и мы быстро забыли их имена. У искусствоведа Владимира Паперного есть теория двух периодов культур — в «первом» периоде культура захватывает новые пространства, бурлит, фонтанирует идеями — в 20 веке это были 20-е годы советского конструктивизма, оттепель 60-х, перестроечные 80-е. И периоды «культуры 2», следующие за ними, когда открытые формы отвердевали, бронзовели, кристаллизовались — и этот второй период длится всегда на порядок дольше — сталинская эпоха, застой, путинские сумерки, только набирающие силу.
Сам Борисов — из тех, кто жил и дышал контркультурой, но ухитрялся достойно зарабатывать в мирской жизни — его обложечные фото рок-групп и поп-идолов («Аквариум», «Диалог», Алла Пугачева) были и есть настоящими раритетами у тех, кто фарцевал и собирал конверты виниловых пластинок. Зарабатывать на жизнь, не продавая себя, и формировать потрясающее оставивших свое сердце в 80-х «собрание автора» простые и мощные фотоловушки времени Борисову ничего не стоило расставлять просто по ходу своего движения.
«Детский сад»-2003 — трое мужиков соображают в качелях на троих. «Московская Мэри Поппинс» тянется в небу среди труб промзоны, балансирует с зонтиком — вообще не боится зацепиться. Ее ничто здесь не держи.
Люди у Борисова всегда на балконе, на крыше, выглядывают из окна, улетают, готовятся к полету. Предшагаловские люди: уже смотрят сверху вниз, уже прыгают в небо — «Поклонная гора», «Над кучевыми облаками», «Полеты в Котельниках», «Полеты». Не меньше и ходящих лежа существ (музыканты, лежа на асфальте, перебирают ногами по стене дома), атлантов, держащих небо ногами в русской асане «березка».
Метафизика катастрофы, как личная проверка профессионализма в разных жанрах, задумана и исполнена качественно: «Смутное» (2000) — обрушение Останкинской башни снято через постановку пыльной бури, буря, «Композиция со струями» (2004) — брызги советского шампанского вокруг пятиконечной звезды, почти Кремлевской. Но нежное безумие 80-х, нищее, святое и невинное остается борисовским золотым веком, манит войти в фотографию.
Эхом — амфетаминово-кислотные 90-е, эпоха первых московских рейвов: «Джаз для влюбленных» (1994) — обнаженная группа в наушниках, «Однажды в Эрмитаже» (1994) — обнаженные с саксофонами. «Дрожки Платинового века» (1995) — обнаженного юношу настигают сани, ведомые чучелом птеродактиля. Бодиартированная Наталья Медведева каркает что-то с парапета, лишенная имени, но не харизмы «Женщина-птица» (1994), есть и Лимонов с лимонкой между ног на подоконнике, подозрительно напоминающем тот, где писался «Эдичка».
Есть Рубинштейн и Пригов — молодые, еще совсем не седые в 1988-м, Пригов даже без очков, а Рубинштейн на три размера больше себя нынешнего. Будущая законодательница визуальных мод, галеристка Айдан Салахова в костюме Пьеретты 17 лет назад глянула на фотографа растерянно и влюблено, и нет лучше такой светской хроники.
Остается надеяться на цикличность культурных эпох, на нового Сергея Борисова следующего периода «культуры один», потому что предыдущий уже точно миновал — и окончательно это понимаешь в стенах «Манежа», когда видишь рокеров, художников, певцов, поэтов, сегодня закономерно ставшими основой культурного истеблишмента в самом начале пути. Трагедия замкнутого пространства тоталитарного дома бьется в экспозиции, как мерный ритм равелевского «Болеро». Чуешь нутром сумасшедший запас безумия и страсти вчерашних подпольщиков, он сполна отразился в объективах Сергея Борисова. Осуществившего через фотографию столько полетов человека в небо.
