«…а на улице идет дождь и время»
(из стихотворения Хулио Кортасара)
«Сейчас мне в меньшей степени интересно фотографировать вещи,
для которых уже есть название.
Если я могу нечто назвать, значит оно существует,
и в моей фотографии нет большой необходимости»
(Раймонд Микс)
Есть фотокниги, рассуждать о которых особенно сложно. Потому что тишина, обволакивающая контакт с ними, не нуждается в словах – описание, попытка объяснения, препарирования неуловимого, видятся ненужным, избыточными, излишними. Как радуга над и без того разливающимися оттенками морским закатом, как пустые эпитеты на выходе из кинотеатра после просмотра «Меланхолии» или «Ностальгии», как голос гида в звенящем тишиной зале с Венерой Урбинской. Простота и точность подобных фотокниг одновременно завораживают и страшат. Так чувствовать мир, так его видеть, так… уметь делиться «своим». На письменном столе передо мной – простой альбом с черно-белой фотографией девушки у куста роз, «Кувырок» (Somersault) Раймонда Микса, книга о детях, которые растут и перестают нуждаться в родителях; о переменах, которые неизменно наступают, как бы кто-то им ни противился; о потоке жизни, движущемся в хорошо всем известном направлении.
В рецензиях фотокнижный проект американского автора Раймонда Миска описывают как историю о родительской ностальгии. Снимки последнего лета 17-летней дочери Эбигейл накануне переезда в колледж и старта новой, взрослой, жизни в Нью-Йорке, классическое прощание с детством – бесконечные дикие луга, залитые ленивым полуденным солнцем, сетки-лабиринты веток, сухие плоды и время, обманчиво позирующее в объектив обещанием остаться навсегда. Сам автор в коротком тексте, завершающем первую часть «Кувырка», подтверждает очевидное, признаваясь:
«Портрет дочери на обложке книги отражает переходное состояние, относительно которого я всегда испытывал двойственные чувства: с одной стороны, я ему противился, с другой – с нетерпением ожидал. В момент нажатия кнопки спуска затвора моя дочь перестала пытаться угождать отцу – она словно пересобралась по обратную сторону кадра в кого-то нового, помимо желания. Снимок стал символом разрешения самой себе жить в ее теле, выбирать присутствие здесь и сейчас, сохраняя при этом желание звучать гордо и независимо».
Такие ощущения, уверена, знакомы любому любящему родителю, рано или поздно сталкивающемуся с необходимостью отпускать, принимать «другость» уже больше не маленького и беззащитного, а взрослого и не всегда понятного человека. Однако мне, следуя по заросшим тропам последнего детства американской девочки, переживающей за излишнюю пушистость копны волос, кажется, что «Кувырок» имеет шансы быть воспринятым как история далеко не только о неизбежном шаге в новое. Для меня это книга способна подтолкнуть к размышлениям о переменах вообще: о смешанных чувствах перед любым новым, любым рискованном и странным, неописуемым и волнующим, а поэтому – конечно, манящим. Конечно, пугающим.
Недавно в одном подкасте я наткнулась на результаты любопытного исследования того, как люди относятся к переменам. Забавно, но психологи выяснили, что большинство придерживается мнения, что, по сравнению с нашими «версиями я» десятилетней давности, мы считаем себя значительно изменившимися (естественно, в лучшую сторону). А вот на вопрос о том, как сильно мы имеем шансы измениться в ближайшие десять лет, респонденты чаще отвечали отрицательно, заявляя, что скорее всего останутся прежними.
Что же происходит на самом деле? Почему мы так отчаянно хватаемся за выдуманную стабильность и так сильно недооцениваем текучесть, изменчивость и хрупкость нашей личности? Отказываемся принимать тот факт, что нарратив жизни – история, отнюдь не высеченная в камне. Он, как это прекрасно иллюстрируют дрожащие на ветру, паутиновые метафоры глухих пустошей, по которым накануне осени новых решений гуляла Эбби, гораздо больше напоминает черновик, раз за разом переписываемый под влиянием накапливаемого опыта разочарований и побед, расставаний и встреч. Это живущий своей жизнью бесконечный оттенками и тенями сад: приветливый во вспышке утреннего солнца и через мгновение – уже тревожный из-за внезапно заслонившего его грозового облака. И Миксу удивительным образом удается это состояние поймать – отразить в кадрах тревожного отца исчезающее и трансформирующееся каждую секунду, так плохо поддающееся словесным описаниям лето перемен, подарить дочери воспоминания о последних (увиденных им) днях (её) детства.
В рассказе о фотокниге Раймонда Микса мне хотелось бы отметить еще два момента – формально имеющих отношение к дизайну, но, по сути, помогающих лучше почувствовать идею «Кувырка». Первый связан со своеобразным расширенным эпилогом книги, четырьмя разворотами, отделенными от основной части плотным листом небесно-голубого цвета. Будто бы на самом деле делая шаг в новое прекрасное далёко, Микс здесь передает слово героине своей истории, Эбигейл на чемоданах, Эбби-музе, Эбби-дочери, которая незаметно выросла в кого-то, кого перестала раздражать копна пушистых волос и начала манить возможность получить «нечто большее». В нескольких небольших текстах дневникового стиля с отцом (здесь) и с нами, зрителями из разных уголков мира (позже), девочка с фотографий комментирует и вспоминает навсегда оставшуюся в черно-белых снимках вчерашнюю себя. Упражняется в принятии, учится становится другой собой.
«Сегодня глядя на эту девочку, я понимаю, что все её сомнения и неуверенность интересуют меня как раз меньше всего, – пишет Эбигейл. – Вместо них я вижу храбрость, выносливость, любопытство и доброту. Сейчас мне даже ее растрепанные волосы нравятся. Она пытается. Она потеряна, она ищет, она не спешит. Чем-то она напоминает и эти деревья, и эту траву. Вьющиеся, живые, медленно продолжающие расти. Имеющие и одновременно лишенные знания. Она готова заскочить в поезд и отправится в путь, куда бы тот ее ни привел. И я, каким-то странным образом, – все ещё она».
Вторая особенность «Кувырка» – неразрезанные страницы, из которых состоит вся книга. Понимая, что в таинственных карманах дизайнеры часто прячут визуальные загадки и ответы на них, просматриваешь их все. Ничего. Белые карманы оказываются идеальным символом неизвестности будущего – и повзрослевшей героини, и нас самих, без особенного на самом деле выбора запрыгнувших в тот самый поезд, стремительно мчащийся в завтрашний день, когда на улице между тем идет дождь и время.
