Тема: «Возвращение» • Рассказ о фотографии
|
Дмитрий Би «Возвращение» • Рассказ о фотографии |
|
| Вот уже полтора года, как я тут. За это время кое-что узнал, кое-чему научился, познакомился с интересными людьми. Вот уже ... фиг знает сколько времени я пытаюсь научиться фотографировать. Пока еще не вышло. Но уже появилось что-то, что хотелось бы вам сказать. Спасибо вам всем! Большое спасибо! Этот рассказ для вас. С уважением, Дмитрий Би. * * * Мы снова вернулись. Точнее, вернулся только я, а Танюшка приехала сюда второй раз. Для нее мой родной город почти весь вновь, не то, что мне, вот и получилась глупая фраза о новом возвращении. Всего четыре дня у нас, но нужно успеть так много! Познакомить Танюшку с мамой, съездить на могилку отца, потом встретиться со старыми друзьями, теми, кто еще здесь, сделать уйму снимков и познакомить мою любимую с тем, что я не успел забрать с собой два года назад, и, конечно же, Семеныч. Как тут успеть? Я поправил на груди новый «Зенит», который купил в этом году после летней практики и подхватил нашу сумку. Мы вышли в тамбур, где уже стояла проводница в форме и синей курточке без рукавов. — Ну что, голубки, приехали? — спросила она и весело подмигнула. Как раз в этот момент поезд остановился, проводница отвернулась к двери с улыбкой, с которой она то исподтишка, то в открытую иногда поглядывала на нас всю дорогу. Дверь открылась, и в тамбур ворвался холодный зимний воздух, пар, свежесть, много света, шум вокзала и хорошее настроение. — Приехали! — выдохнул я, потом слетел на платформу, подхватил спускавшуюся за мной Танюшку, увлек ее к выходу с вокзала, и уже на ходу, как эхо повторил за своей любимой — Всего хорошего! Только потом подумалось, что можно было и проводницу сфотографировать, и новую, отремонтированную платформу, но нетерпеливое ожидание встречи с родным городом увлекло нас на привокзальную площадь, где город встретил новым, перестроенным вокзалом, чистотой, толкотней и весельем. Чувствовалось приближение Нового года: ёлки, гирлянды, шары и улыбки на лицах прохожих. Я навскидку сделал несколько снимков, и вспомнил, как резко изменилась моя жизнь именно благодаря такому простому увлечению. Фотографией я увлекся еще в классе пятом, когда отец подарил мне свой старенький «Зоркий», в котором пленку приходилось вставлять снизу, не так удобно, как в моем новом «Зените». Вот это был подарок! Какое-то время отец помогал осваивать азы фотографии, учил, как снимать, заправлять пленку в бачек, делать растворы, печатать фотографии, глянцевать. Интересно было все, но самым захватывающим было видеть, как на чистом листе, опущенном в раствор, постепенно проявляется изображение. Просто волшебство какое-то! Те события, которые на самом деле уже давным-давно прошли, как будто замирали и превращались в картины. И сама бумага поначалу удивляла. Она была гладкая с одной стороны, шероховатая с другой, вибрировала и звенела в руках, будто изображение уже было в ней, просилось наружу, ждало, пока произойдет таинство засветки, и можно будет проявиться. А потом отец отвел меня в кружок, где я познакомился с фразой, которая несколько лет была моим девизом. Большими буквами на листе ватмана в студии Семеныча, как мы вначале за глаза, а позже и прямо, называли нашего руководителя, было написано: «Остановись, мгновение!». Студия поражала своей нереальностью. Переступаешь порог этой громадной трехкомнатной квартиры в старом доме – и попадаешь в другой мир. Медленно проходишь по темному коридору мимо вешалки, зеркала с темными просветами, комода, загораживающего половину коридора, и попадаешь в студию – большую комнату, совсем не похожую на такие же комнаты в других домах. Большое квадратное пространство было поделено на несколько зон, каждая из которых предназначалась для своего особого обряда великого волшебного процесса – Фотографии. С веревок свисали простыни, куски материи, стояли фонари, были какие-то приборы, одним словом, это было очень интересное место. Семеныч, большой, медлительный и молчаливый, давал нам читать книги о фотографии, фотографах, подшивки старых журналов «Советское фото». В редкие минуты разговорчивости рассказывал о правилах композиции и хорошего кадра. Эти правила как будто были частью Семеныча. Словосочетания и слова «Золотое сечение», «Построение композиции», «Диафрагма», «Выдержка» и многие другие в его устах приобретали особый смысл и произносились как заклинание – торжественно и важно. Фотографии, которые делал сам Семеныч, а чаще всего это были или этюды природы, пейзажи или натюрморты, всегда были композиционно правильными, уравновешенными и удивляли качеством проработки деталей. Иногда Семеныч устраивал просмотры. Он, в эти дни приобретавший еще более значительный вид, сидел в старинном деревянном кресле возле большого двухтумбового стола, перебирая принесенные нами, или отпечатанные здесь же в студии, но в другом углу этой громадной комнаты, фотографии. Семеныч молча хмурился, хмыкал, вздыхал. Иногда вместе со вздохом из него выходили редкие слова: «брак», «смаз», «передержал», «недопроявил» и еще несколько других, так же надежно характеризующих тщетность наших усилий приблизиться к совершенству. Случались и приятные моменты похвалы, которые помнились долго, служили предметом особой гордости и были поводом для задирания носа перед менее удачливыми товарищами. Потом, последняя четверть, хлопоты, связанные с окончанием школы, подготовкой к поступлению в институт, и на посещение студии совсем не осталось времени. Как раз в начале последней четверти в нашем классе и появилась Таня Роговцева, дочка военного, которого перевели в наш город. Появилась тихо, скромно, училась хорошо, хотя было видно, что ей тяжело было и привыкать к новому месту, новым товарищам, учителям, и догонять пропущенные темы. Дружила она с такой же тихой и малообщительной с нами девочкой — Светкой Хрюкаловой. Так получилось. что Светка давно перестала с кем-то из класса дружить, а тут вдруг появилась новенькая, и вскоре они были как две сестры — всегда вместе. Летом я поступил в столице в автодорожный институт, поселился в общежитии, а чуть позже вместе с другими вещами перевез туда и свое фотооборудование: старенький увеличитель, кюветы, бачек и всякие мелочи. Представьте мое удивление, когда первого сентября в институте, да что там в институте, в своей группе, я встретил Таню Роговцеву. Оказывается, она тоже теперь будет со мной учиться! Постепенно мы подружились с Таней, и я даже показывал ей иногда некоторые свои наиболее получившиеся фотографии. Таня хвалила всегда, говорила. что красиво, но обычно слова были какие-то вялые, и я понимал, что не очень-то и нравятся ей мои фотографии. А летом после первого курса мы поехали на практику в колхоз, и вот тут произошло то, что сильно изменило и меня, и мою жизнь в последующие два года. Все однокурсники давно привыкли видеть меня с «Зорким» в руках, и благодаря ему же я уже полгода работал в институтской газете внештатным фотографом. Деканат нашего курса, он же и куратор газеты, вывез институтскую фотолабораторию и в колхоз, где мы продолжали выпускать газету, только теперь она называлась не «Автомагистраль», а «Дорогами страды». Я как и прежде — фотографировал, фотографировал, фотографировал, пытаясь всегда выбрать макимально подходящий ракурс, сделать качественный снимок — четкий, композиционно-правильный. И вот как-то вечером, после ужина мы пили чай у костра. Солнце еще не село, Таня сидела на бревне у костра, а я слонялся вокруг да около с фотоаппаратом, висящим на груди. Весь вечер был так приятен, что хотелось оставить его у себя напамять. Темнело, выдержку поставил длинную, чтобы на пленке смогло все же получиться изображение, хотя и понимал, что вряд ли выйдет качественный кадр, а потому фотоаппарат висел на груди и молчал. И вот тут, поворачиваясь, я вдруг почувствовал, как радость меня переполняет, заполняет всего, и все вокруг словно бы замерло, и даже пар над чашками как бы превратился в застывший мягкий туман. Палец непроизвольно нажал на спуск, а вслед за ним пришла мысль: «Жаль, темно очень...» Не знаю, что заставило меня потом отпечатать этот кадр, в который попала половина костра, несколько силуэтов, чья-то рука с чашкой, закрывавшая чуть ли не четверть кадра, и Таня, но нечеткая даже на негативе. Проэкспонировал, еще в момент проявки увидел, что многие детали на снимке нечеткие, но промыл, опустил в фиксаж, снова промыл, глядя на изображение и удивляясь своему решению оставить эту фотографию, а не отправить ее в мусорное ведро. В снимке было что-то притягательное, несмотря на то, что по сути он был бракованным. На переднем плане совсем размытая, не в фокусе, рука с чашкой, сейчас и не помню, кто же так влез в кадр. Над чашкой еле заметное облачко пара. Дальше — силуэты на фоне костра, пара лиц четких, еще силуэты, лица, кто четкий, кто не очень, и Таня... Ее лицо видимо совпало с движением камеры, и прорисовалось очень четко. На снимке хорошо было видно, что в момент съемки Таня поворачивалась. Да и весь снимок, несмотря на то, что совсем не отвечалал правилам и канонам, притягиал к себе. Мне вспоминалась фраза «Остановись, мгновение!», но почему-то она совсем не подходила к этому снимку. Было похоже на то, что снимок был не застывшим мгновением, перенесенным на бумагу, а мгновением, которое и сейчас движется. Вначале видишь глаза. В самом центре кадра. Потом: лицо, улыбка, слегка поднятая рука, движение плеч, и кажется, что девушка на снимке вот-вот повернется вся к тебе. До чего же красивая она на снимке! А ведь это Таня! Потом видишь костер, силуэты, и лица вокруг. А потом вдруг видишь руку на переднем плане, которую раньше воспринимал как набор пятен. Чашка. Пар. А потом снова глаза. И так снова и снова. Хочется смотреть и смотреть. После этого снимка что-то изменилось. Я уже не мог фотографировать людей как раньше, правильно, а все время пытался вновь и вновь уловить то самое чувство в теле, которое было, когда я нажал на кнопку фотоаппарата у костра. Будто бы даже не я нажимал на кнопку в тот момент, а все вокруг, ситуация подтолкнула мой палец для того, чтобы остаться в фотографии. Еще в колхозе перевел две пленки, но получилось совсем немногоо кадров таких же: вроде и ничего в них особенного и нет, а вроде и есть, и эта неопределенность заставляет рассматривать эти снимки вновь и вновь. Перед самым отъездом из колхоза Таня как-то застала меня за рассматриванием того самого, первого «такого» снимка. Спрятать я его не успел. — Ухты! Как красиво! И я тут интересно получилась. Не знала, что у тебя могут быть такие живые снимки! Так и сказала: «живые»! А потом я показал Тане и другие, снятые «не по правилам». И она, как ни странно, хвалила многие, но не так, как раньше, а энергично, с улыбкой, подолгу рассматривая каждый снимок. На втором курсе мы подружились с Таней, и мои фотопрогулки по городу стали неодиноки. То я сопровождал ее куда-нибудь, по дороге фотографируя какие-нибудь виды этого большого и красивого города, то наоборот — Таня сопровождала меня, когда я хотел найти какое-то очередное красивое место. Так прошло полтора года, а этим летом мы с Танюшкой решили, что по окончании института выберем одно место для практики и распределения, а потом и для жизни вместе. И вот, после зимней сессии едем мы ко мне домой, чтобы, как я уже говорил, посетить могилку отца, встретиться со старыми друзьями, познакомить Танюшку с мамой и, конечно же, с Семенычем. Много раз представлял я встречу со своим учителем фотографии, как показываю ему свои находки, как он вместе со мной радуется, и так часто это было, что никак не мог я дождаться той минуты, когда же... Путь домой, хоть и занял час, но промелькнул как один яркий и праздничный кадр. Точно так же чередой ярких кадров промелькнули три дня. И вот долгожданное мгновение пришло. Только растянулось оно на добрых три минуты, пока мы заходили в темный и грязный подъезд, поднимались по такой же лестнице и нажимали на еле живой звонок возле громадной двери с потрескавшейся краской. А потом еще пару минут я стоял, вслушивался в гулкую тишину за дверью и волновался. Наконец послышались шаги, дверь приоткрылась и над цепочкой показалось небритое и знакомое лицо. — Владимир Семенович, это я, Леня! — почему-то так официально обратился я к своему бывшему руководителю, с которым относительно недавно был много ближе в общении. — А, да, Леня, я тебя узнал, да, заходи, конечно же. — Владимир Семенович открыл дверь и посторонился, пропуская нас внутрь темного коридора. — А это кто с тобой? Я представил Танюшку и мы пошли вглубь этой большой и немного таинственной квартиры. Семеныч повел нас на кухню, и за чаем рассказал, что уже не ведет кружок, а пошел работать в газету, о том, что как и раньше фотографирует натюрморты и пейзажи, даже показал несколько снимков, которые как и старые его работы были безукоризненны. Я смотрел на эти фотографии, видел, насколько профессионально они сделаны, но испытывал странное чувство грусти и сожаления, как будто мне чего-то не хватало в этот момент. И уже потом, после чая, Владимир Семенович наконец спросил: — А ты как? Что фотографируешь? Смотрю и «Зенит» у тебя появился после «Смены». Нормальный фотоаппарат. — Да так, немного, — ответил я, доставая папку из сумки. Быстро развязал на ней тесемки, достал снимки, тут же протянул их Семенычу. — Вот, посмотрите, пожалуйста. Что скажете? Я зараннее подготовился к этому моменту и снимки сложил так, чтобы те самые лежали под теми, которые были не так интересны мне, хотя и были композиционно правильными. Семеныч взял пачку фотографий, глянул на первый, хмыкнул и начал медленно их перебирать. Я затаив дыхание следил за выражением его лица, за движением рук, и вновь почувствовал себя фотокружковцем, как когда-то. Вопреки моим ожиданиям по мере просмотра выражение лица Владимира Семеновича становилось все мрачнее и мрачнее. Наконец он взял в руки последний, тот самый, посмотрел на него и выдохнул: — Смаз! — И уже себе под нос добавил — Ничему не научился. После чего Семеныч угрюмо замолчал, я поспешно собрал фотографии, мы неловко попрощались и вышли из квартиры. Тяня молчала как и я, но ее присутствие помогало мне отвлечься от неприятных мыслей. Мысли путались, я не мог думать о чем-то конкретном и уже не помню, как мы вышли из подъезда. Дверь за моей спиной заскрипела на петлях, а потом негромко хлопнула, закрывая темный подъезд. Был ранний вечер, солнце клонилось к закату и тени от деревьев рисовали на асфальте причудливый узор. Вот по этому узорчатому ковру мы и пошли, глядя на заходящее солнце. Танюшка взяла меня под руку, сказала: — Смотри, как красиво! И тут я понял, нет, даже не понял, а почувствовал, что вот так и буду идти по жизни, смотреть, фотографировать и пытаться... конечно же нет, не останавливать мгновения, а буду стараться вселять в свои снимки жизнь. * * * Оригинал тут. Буду по мере читания править понемногу. |
|
