«Иди и смотри…»
Олег Климов

Попробуйте представить себе: человек невысокого роста, в джинсах с подогнутыми внизу штанинами как это когда-то было модно, с длинными как смоль черными волосами, с большими голубыми глазами навыкат и с камерой на груди, быстро просматривает ваши фотографии и говорит: «Снимать войну и смерть — нужно иметь мужество, но заниматься фотографией — нужно иметь терпение и эстетическое восприятие жизни». Так или примерно так — на меня это произвело впечатление, но понимание пришло только после первой войны и первой увиденной смерти.

«Человек в джинсах» был Фарит Губаев, а произошло это в 1989 году в редакции газеты «Вечерняя Казань», когда я вернулся с репортажем о вводе десантных войск в город Тбилиси под руководством генерала Лебедя. С тех пор, отведенные мне десять лет на войну, я потратил на поиск фотографии с сюжетом между «эстетикой смерти» и «красотой жизни». Не нашел. Нашел лишь ужас и страх.

Фарит Губаев, имея высшее журналистское образование и огромный стаж работы в прессе, к фотографии всегда подходил с позиции эстетического начала. Что называется «репортер-художник» с амбициями возвести репортаж в ранг искусства. Конечно в кадре было событие или нужный для редакции герой, но параллельно, он всегда пытался решить творческие задачи. Порой для него были важнее световые блики,тени и какие-то необъяснимые состояния души, что может выразить только фотография и к чему стремился Фарит. Он часто слышал упреки в излишней красивости своего кадра, отсутствии жесткости в сюжете, так свойственной для фотожурналистики. Но он не спорил с редакторами потому что имел уверенность: в основе красоты всегда лежит гармония, которую необходимо найти и это уверенность исходила из того, что если красота не спасет мир, то спасет, по-крайней мере, фотографию. Тоже своего рода мир.

Умение видеть красоту в обыденной жизни, как мне кажется, он научился вместе с группой казанских фотографов «Тасма», которая нелегально в 70—80х прошлого века, изучала фотографии, творчество Картье Брессона и Дианы Арбус (практически неизвестные тогда в среде даже профессиональных советских фотографов) по репродукциям, привезенным Ляляй Кузнецовой из Вильнюса. Это был своего рода «фотографический самиздат», а фотоклубы типа «Тасмы» — рассадником «фотографического диссидентства» в СССР на фоне оголтелой пропаганды газеты «Правда» и агентства ТАСС, тиражирующих передовиков производства и портреты вождей партии.

Группа «Тасма» умерла вместе со страной Советов. Наверное это был естественный процесс. Но фотографы остались, осталась память, остались их фотографии-отпечатки, которые положили начало совсем несоветской фотографии и которые были основаны на честности и чистоте взгляда автора, на умение показать человека таким какой он есть и вместе с тем увидеть в нем красоту. Это и было тогда новой задачей фотографии и это до сих пор является задачей любого искусства. И если быть честным до конца, то никто и никогда из наших современных критиков и искусствоведом так и не исследовал процессы формирования полулегальных фотоклубов во время Советского Союза, формирование и зарождение действительно документальной фотографии и непосредственное влияние западных фотографов, прежде всего Картье Брессона.

И когда я слышу сегодня от утомленных «полудевочек» и похотливых мальчиков, озабоченных унисексом в современном актуальном искусстве: «Ах, опять этот Брессон, так скучно, придумайте уж что-нибудь новое…», то мне стоит неимоверного усилия сдержать себя чтобы не повторить финальный монолог героя из романа «Это я, Эдичка».

С Дианой Арбус Фариту не удалось встретиться, она покончила с жизнью раньше чем Советский Союз совершил над собой акт «самоубийства» и «железный занавес» пал. Но Губаев познакомился с Картье Брессоном в Париже, даже сделал его портрет. Известно, что Брессон принципиально отказывался фотографироваться, но когда Фарит рассказал ему историю группы «Тасма», как фотограф Брессон изменил виденье нескольких десятков фотографов где-то «почти в Сибири» в коммунистической стране, то основоположник целого направления в документальной фотографии, понятное дело, не мог отказать в позировании… может быть в надежде, что портреты Ленина-Путина-Медведева хотя бы в фотоклубах — заменят на портреты Брессона.

Фарит всегда жил между Казанью и Москвой, между городами. Он всегда говорил про какие-то идеи, выставки, книги… много планов. И при всем при этом всегда что-то снимал. Я помню его комнату в коммуналке на Бауманской, заваленной книгами и с большим окном у которого он постоянно кого-нибудь снимал, когда я наведывался к нему слегка пьян. И если я мог стоять на ногах, то он и меня ставил у этого окна. Я не знаю зачем он делал это. Может быть потому, что в комнате всегда играла музыка…

Я помню Фарита в качестве арт-директора в Фотоцентре на Гоголевском, где он такой маленький, уже сильно хромающий на одну ногу, с длинными всклоченными волосами, заседал за огромным чиновничьем столом, опять таки заваленным книгами и фотографиями, принимал «посетителей», среди которых, чаще всего, были полу-пьяные фотографы и такие же художники.

Я помню увлечение Фарита живописью и помню как он рисовал «акварели цветограммы» сидя в сумерках. Чудесно и романтично. Потом он показывал их друзьям и товарищам. Я тоже не знаю зачем он делал это, «цветограммы» не производили на меня впечатления, я всегда жил если не в сумерках,то в монохроматическом свете уж точно.

Когда я был в последний раз у Фарита дома уже в Казани, то первым делом он показал мне отличную акустическую систему для музыки с огромным телевизором в центре. Все это занимало примерно половину его маленькой квартиры. Другая половина была опять таки завалена книгами и фотографиями. Казалось бы ничего не изменилось, но вместе с тем изменилось многое — у нас появилась возможность не только смотреть в прошлое, но и видеть его.

Однажды, лет двадцать назад, я снял как на Фарита Губаева понеслась неуправляемая лошадь во время Сабантуя в Казани. Я даже цинично опубликовал эти фотографии. С тех пор, я много что слышал от Фарита о переломах, протезах, больницах и врачах. Скорее всего эти события не имеют под собой непосредственной связи, но именно так отражает сейчас моя ассоциативная память. Все началось тогда, когда он попал под лошадь, а я снимал вместо того, чтобы выступить в роли Александра Матросова. А может быть мне это только сейчас так кажется потому, что спустя десять лет на меня самого «наехал» КАМАЗ, а потом снимало телевидение как разрезают автомобиль-такси и извлекают почти не мое тело. Я смотрел потом это по телевизору. Друзья сделали запись.

Фарит уехал из Москвы и вернулся в Казань потому что нуждался в целой серии срочных операций и уже с трудом мог двигаться. Выбора просто не было. Я не знаю, что там чувствовал летчик Маресьев, когда отморозил ноги, но очень хорошо знаю чувства фотографа, который не может ходить. Так и получается, чтобы иметь мужество и понять эстетику смерти — совсем не обязательно ехать на войну и только терпение и красота жизни может спасти тебя в этой ситуации. Немного пафосно, но почти правда.

Дальше — хуже потому что есть только два варианта смерти: умереть героем под аплодисменты и умереть духовно за долго до своей физической смерти. Второй вариант самый ужасный в нашей профессии. В начале ты теряешь коллег, они не звонят тебе больше. Потом теряешь товарищей, они не приходят к тебе в гости. Дальше — становится меньше друзей. Потом родственники и самые близкие люди начинают смотреть на тебе как-то странно. А ты лежишь и не можешь двигаться. Ты понимаешь — умираешь и что есть только один шанс сохранить не столько свою физическую жизнь, сколько свое окружение без которого невозможно твое существование. Ты должен встать и пойти. Или взять и умереть. Это и есть мужество — сделать выбор. Я знал людей, которые выбирали смерть, но больше было тех, кто выбрал жизнь и они победили.

А потом были «побрякушки» и звание «заслуженного деятеля культуры» — со стороны министерства Культуры, а со стороны медицины — инвалидность. Но больше всего был симпатичен специальный приз, который вручил лично президент Татарстана — автомобиль — полная неожиданность для Фарита Губаева. Но ирония заключается в том, что Губаев никогда не управлял автомобилем и вряд ли будет это делать в своем нынешнем положении.

Когда Ляля Кузнецова (она тоже состояла в группе Тасма) увидела совсем новые фотографии Губаева, то сказала со свойственной ей прямотой: «Боже мой, Фарит, ты с трудом двигаешься, а так много снимаешь оказывается!» Когда я год назад говорил с Кузнецовой на ее кухне, делал интервью для фильма, она с трудом отвечала на мои вопросы до тех пор, пока я не убедил ее поехать снимать лошадей и цыган. Следующие два дня она была в такой же форме как лет двадцать назад, а через несколько месяцев уехала снимать в Узбекистан. На самом деле настоящему фотографу надо очень мало, надо чтобы ему поверил кто-нибудь и доказал необходимость его существования в профессии. Когда это будет, тогда у нас будет фотография, будет преемственность и свои собственные традиции, основанные на человеческом отношении друг к другу, а не на пропаганде государства или фиктивности современного искусства.

В серии фотографий, которые здесь представлены — это символ, своего рода дорога от Казани в Турцию и до Парижа, путь, который прошел Фарит Губаев и никто не знает куда он отправится дальше. Он просто идет и наблюдает. Мы можем наблюдать за ним, а можем сами идти и наблюдать за жизнью.