Рано утром в интернат приходил батюшка. Отстояв службу, исповедавшись в Бог знает в каких грехах и причастившись, актеры «Наивного театра» едут на экскурсию в Эрмитаж. «Наивный театр» — это шестеро «проживающих» петербургского психоневрологического интерната номер семь. Младшему — Косте — 19, старшему — Яше — 55. У всех шестерых — синдром Дауна. Ребята занимают места в стоящем во дворе стареньком интернатском микроавтобусе. У каждого свое место. «Дауны очень любят порядок», — поясняет мне режиссер театра Людмила Аркадьевна.
«Поехали, что ли?», — нетерпеливо бросает водитель дядя Слава. «Нельзя!!», — строго говорит Маша (единственная женщина в труппе). — «Без Сергеевны нельзя!».
Татьяна Сергеевна — директор интерната — прибегает, запыхавшись: «Простите, дети! Чуть не забыла про вас!».
— Дядя Слава ехать хотел — я не разрешила, — ябедничает Маша.
— Правильно, Маша, — без благословения нельзя, — соглашается Татьяна Сергеевна, — а еще что нужно сделать перед дорогой?
— Помолиться!, — выпаливает младший Костя.
Сергеевна начинает читать «Отче наш», дауны повторяют хором.
— С Богом, дети! — говорит директор и, перекрестив нас, захлопывает дверь автобуса.
Ехать нам далеко, интернат находится на южной окраине Петербурга.
Яша начинает заметно нервничать.
— Аркадьевна, давай вернемся.
— Зачем, Яша?
— Я булку с изюмом забыл. Мне брат принес. Вчера.
— Замолчи, Яша! — сердится Маша.
— Яшенька, я спрятала булку. Вернемся — я тебе отдам. — успокаивает Яшу Людмила Аркадьевна и шепчет мне, — У него брат уже лет десять, как умер… К нему больше никто не ходит…А вот все — как едем куда, он про эту булку…
У входа в Эрмитаж нас встречает волонтер из Ассоциации родителей детей — инвалидов. Вот уже два года он проводит с труппой экскурсии. Дауны бегут к нему обниматься. Маша берет экскурсовода за руку. В гардеробе очередь. Сдаем пальто и куртки. Маша смотрит на себя в роскошное дворцовое зеркало и заявляет, что никуда не пойдет, а будет сидеть здесь, поскольку забыла расческу. Даун Костя решительно вытряхивает на пол сумку из болоньи, с которой никогда не расстается. По полу разлетаются батарейки, огрызки яблок, стеклянные шарики, шахматные фигурки и расческа. Пока Маша причесывается, все мы ползаем по полу, собирая Костины сокровища.
Волонтер ведет нас в зал испанской живописи. Останавиваемся у картины неизвестного мне автора. «Распятие святого Петра». Дауны привычно рассаживаются на пол. Маша снимает сапожки и аккуратно ставит рядом с собой — «ножки болят». Наш гид рассказывает о святом Петре и о том, как враги его распяли.
— А сейчас я Вам прочитаю, как рассказывает об этом Священное писание…
— Ну, читай,
— Замолчи!, — шикает Маша, — Вообще уже — дурдом на выезде!
К концу экскурсии ребята заметно устали. Маша раскапризничалась. На обратном пути просто повисла на руках Людмилы Аркадьевны и экскурсовода. Назад ехали долго, то и дело застревая в пробках. Маша уснула, уютно положив голову на Яшино плечо. Приехали как раз к обеду. Даунов в интернате не много -человек 10 из двухсот «проживающих». За обедом у них свое место -длинный стол у дальней от входа стены. После обеда — чай с печеньем. Человек со злым лицом
Прошу у Маши разрешения сфотографировать их с Яшей в ее комнате. Маша говорит, что нельзя, потому, что если бабушка увидит на фотографии, что к ней, Маше, в комнату приходит Яша, она будет ругаться. К нам подходит Людмила Аркадьевна и начинает уговаривать Машу — это нужно для журнала, говорит она, чтоб все люди увидели, как вы живете, и что, наоборот, бабушка обрадуется… Маша непреклонна. «Отойдите все!», — говорит нам интернатская повариха в грязном переднике, — «Сейчас я договорюсь!»
Повариха берет Машу за руку:
— Машенька, я тебе завтра на обед две котлеты дам.
— Четыре! — решительно говорит Маша.
На три часа назначена репетиция. Пока артисты собираются, Людмила Аркадьевна рассказывает мне, что театр был основан 6 лет назад режиссером по имени Августа Бобровничая, и ставили тогда спектакли в стилистике японского театра Кобуки. Но сейчас Августина переехала жить в Москву и театром некому заниматься, но бросать жалко, поэтому она, Людмила Аркадьевна, и работает , хотя до этого никогда никакого отношения к театру не имела, а вот сейчас сама увлеклась, сама пьесы пишет и сама же их ставит. Зимой ставили «12 месяцев» Маршака. Показывали спектакль «своим» на Новый год — всем понравилось. Раньше выезжали со спектаклями в другие интернаты, но сейчас сломался большой автобус, а на ремонт денег нет… Спрашиваю о Маше и Яше. Маше, рассказывает Людмила Аркадьевна, 28 лет, у нее есть мама и бабушка, которые живут во Всеволожске и раз в неделю навещают Машу, а иногда даже берут на выходные домой. К новогоднему спектаклю бабушка пошила Маше костюм белочки, а приехать на спектакль не смогла, и Маша весь день горько плакала. У Яши нет родственников, все свои 55 лет он прожил, кочуя из одного интерната в другой. Еще она говорит, что Яша — еврей.
Репетируют актеры всегда в костюмах — так у них лучше получается. Сегодня репетируют клоунаду. Дело не клеится — то ли устали, то ли я мешаю. Людмила Аркадьевна объявляет перерыв. Выхожу в коридор — Маша и Яша целуются у стены.
— Тебе здесь в интернате нравится? — спрашиваю у Яши.
— Нет. Здесь гулять не пускают. Я в другом интернате был — там было хорошо. Там пускали. Но там меня палкой били. Там тоже было плохо.
— А ты Машу любишь?
— Я — да. И она меня любит. Я раньше Лену любил. Но она умерла. Давно уже.
— А ты, Маша, Яшу любишь?
— Люблю, пока Рафочка в больнице. У Рафочки больное сердце — его в больницу увезли. Когда приедет, я снова буду Рафочку любить. А Яша — старый. Ему вот сколько, — Маша показывает три пальца.
Людмила Аркадьевна снова недовольна.
— Если в последний раз хорошо не сыграете — уйду от Вас на пенсию. У меня свои внуки без присмотра, а я тут с вами мучаюсь!
— Пиздец, — обращаясь ко мне говорит даун Рома. — У Аркадьевны опять крыша поехала.
Яша не умеет самостоятельно переодеваться. Маша ворчит, но помогает ему снять клоунский костюм и одеть трусы, брюки и свитер. Прощаясь, Маша прижимается к моему животу — она совсем крохотная — и долго-долго не отпускает. Яша на прощание подает руку и представляется — «Яков Давидович». «Сергей Яковлевич» — отвечаю я ему на рукопожатие. Уходя оборачиваюсь, — вижу, как Маша и Яша прилипли к стеклу огромного окна интернатского холла. Уже с улицы делаю последний кадр и сажусь в машину.
