Евгений Старков

Избранные фотографии Геннадия Бодрова поразительно умны, они всегда — о смысле жизни, а не о странностях вчерашней погоды. Ему не удавались фотокартины, это не его жанр, он не художник-дизайнер, он фотограф, но фотограф от Бога. Его фотографии — это не фотоохота за интересными событиями или сюжетами, способными поразить или удивить, это фотографии-исследования, прозрение смысла. Есть в России фотографии, более совершенные по пластике или извечной фотографической игре света и тени, есть прекрасные журналистские находки, есть у нас хорошие фотографии, но таких умных, поэтически тонких и подлинно философских очень мало.
Не умение видеть, а умение понимать увиденное, разъединять его на части и подробности, а потом, наоборот, объединять их в такие сочетания, которые обладают смыслом, заряжены энергией идеи, умного и глубокого содержания.
Бодров — мастер ситуации, подтекста. Фотографию с девочкой на шаре можно «читать» всю жизнь. Есть же такие книги, такие стихи или музыка — на всю жизнь. Ее нельзя пересказать словами. Круговращение жизни, жизнь-игра, абсолютная бессмысленность и внезапно открывшийся смысл сущего. Момент истины, момент искусства. Если когда-то будет создан Музей шедевров фотографии, она должна быть там, среди равных.



Интервью о Генна́дии Бори́совиче Бодро́ве (17 мая 1957 — Курск-14 февраля 1999), которое было напечатано в журнале Foto&Video №8, 2002 год, дал Александр Иосифович Лапин(17 мая 1945, Москва — 25 октября 2012) — советский и российский фотограф и исследователь фотографии

Мы родились в один день, может быть, именно это сближало нас так сильно, несмотря на все различия. Свою статью о нем я написал, когда Гена был еще жив, начиналась она так: «Талант как прыщ, никогда не знаешь, где он вскочит». Я писал о таланте, который «вскочил» в городе Курске, доказывал, что Бодров — талант, а не один из многих средних.
Убили его 14 февраля 1999 года, убивали долго и по-зверски, душили проволокой и потом, уже беспомощного били ногами по лицу.
Бодров был курской знаменитостью, но одновременно и этаким безобидным городским дурачком («все ходит, снимает, чего снимает, зачем снимает!»). Его любили, ему завидовали, его ненавидели. Поэтому, когда два выродка задумались, кого бы им ограбить, ответ был очевиден: Генку-фотографа. По всей вероятности, убивать и не хотели, но вошли в раж, а остановить их было некому. О чем он думал в последние минуты? Мне кажется, я знаю о чем…
Известно, что после смерти отношение к человеку меняется к лучшему (особенно у нас в России). Тем более, когда смерть настолько мученическая. Теперь уже все согласились, что Бодров — это талант, прошло несколько выставок, одна даже в Думе, Союз фотографов в Курске назван его именем, казалось бы, чего еще желать? Тем не менее, занимаясь своими неотложными делами, все уже забыли о нем. По-настоящему он не известен и не оценен.
А я не забыл, не имею права. Потому что ответственность моя перед ним увеличилась стократно — он мертв, а я пока жив. И, кроме того, у меня остались генины фотографии. Нет, Гена не был святой, он был талантлив, а это уже путь к просветлению. И не надо ставить ему памятники, а если ставить, то из нашей памяти и его фотографий, которые умереть не могут.
Для меня Бодров после смерти не стал ни лучше, ни талантливее, я любил его, знал его место в российской фотографии и при жизни. Ведь я понимал, что у него есть несколько шедевров. Я видел в нем настоящего, большого фотографа, не курского, и не московского, а мирового масштаба. Смерть Гены помешала нам сформировать его коллекцию, но меня не остановила. Все равно пять или десять его работ — это тот самый уровень и тот самый масштаб. Но не было пока ни однойнастоящей выставки или публикации из этих именно десяти работ (и чтобы ни одной лишней). Кто мне докажет, что выставка из десяти выдающихся фотографий не будет достаточно выдающейся? И что это за купечество — экспонировать сразу 200 или 400 работ?
Теперь Бодрова постигло (художник, говорят, не умирает) новое несчастье — во многих местах, в Москве и Курске, в Союзе фотохудожников, в редакциях разных газет и газетенок обнаружились большие подборки гениных фотографий. И каждый обладатель такой коллекции теперь волен делать с ней все, что ему заблагорассудится. Эти наивные люди читают на обороте «Г. Бодров» и думают, что это и есть Г. Бодров.
Несчастье же в том — я утверждаю — что все эти снимки гроша ломаного не стоят, они дискредитируют Бодрова, превращают редкого мастера в рядового фотолюбителя. Собственно он так и начинал когда-то до нашей встречи. Мне повезло, это был, безусловно, один из самых талантливых моих учеников. Гена (потом к нему присоединился Анатолий Черей из Свердловска, через год он погибнет первым от рака) приезжал ко мне один-два раза в месяц и привозил до сотни контролек. Чаще всего я отыскивал в сотне одну иди две достойные работы, иногда — ни одной. Но остальные всегда просил уничтожить, самые слабые, бывало, рвал сам. Гена же вместо этого пристраивал их по московским редакциям, чтобы хоть что-то заработать. Носить-то он их носил, а вот забирать забывал. И вот после его смерти эти снимки, которые мы называли третьим сортом, сегодня представляют его как фотографа, а лучшие его работы, наша гордость и надежда, настоящие шедевры собраны в полном объеме только в моей коллекции. Мы берегли их для будущих выставок, для будущей книги.
Я просил мать Бодрова дать мне возможность поработать с архивом, чтобы найти, возможно, то, что Гена пропустил и вовремя мне не показал, я хотел пополнить коллекцию. Но Зоя Александровна — старый больной человек. К несчастью, она совершенно не адекватна ситуации. Сначала она сообщила, что учится печатать, чтобы никому не отдавать негативов. Я представил себе, как это будет выглядеть и мне стало плохо. Потом возникла новая тема — у нее воруют негативы. Так, только я один, как она утверждает, украл тысяч 15, точно не помню (не записал, когда воровал). И, наконец, она заявила, что ей надоела возня вокруг наследства сына, она выйдет во двор и просто все сожжет. Так убивают уже убитого во второй раз…
Поэтому никаких иллюзий по поводу архива я не питаю, почти наверняка он будет уничтожен, если еще цел, или же продан за бесценок какому-нибудь заезжему иностранцу.
Фотограф делает за свою жизнь десятки, если не сотни тысяч снимков. Но судят о нем всего по нескольким фотографиям, которые в лучшем случае остаются в истории, а все остальное, вообще говоря, никто не должен видеть, кроме близких людей. Неудачные, не сложившиеся фотографии, заготовки — все это кухня фотографа, и дальше кухни они попадать не должны. Есть мировые знаменитости, которые за свою жизнь сделали один или два снимка, но зато снимки эти такого величайшего уровня, что ставить с ними рядом еще 100 или 200 работ второго плана просто бессмысленно. Ретроспектива из 200 или 400 работ — это, чаще всего, не только весьма утомительное, но и довольно грустное зрелище. Такую выставку может себе позволить очень средний или посредственный фотограф, у которого нет ничего по-настоящему яркого, выдающегося.
Ведь были художники, написавшие всего одну картину. Кто сказал, что в коллекции фотографа должно несколько сотен фотографий? Их может быть 50 или 100 (это гений, это А. Картье-Брессон, это Йозеф Куделка или Себастио Сальгадо), может быть 5 или 10 (это выдающийся фотограф), но может быть и одна-две, которые не стыдно показать, когда попадешь на небо и там тебя спросят, что такого ты за всю свою жизнь сделал.
И это касается не только фотографии, японский поэт XVII века Басё — мастер трехстиший хайку — так пишет об этом: «Тот человек, который за всю свою жизнь создал всего три-пять превосходных стихотворения, — настоящий поэт. Тот же, кто создал десять, — замечательный мастер». Разве это не похоже на судьбу фотографа. Ведь за один день можно снять сотни кадров, но можно, наверное, написать и сотню хайку. И что же остается от жизни замечательного мастера, неужели только десять работ, все та же сакральная цифра? А что делать с остальными, если, однажды собравшись — не выбросить. Человек, не способный на это, просто ничего не понимает в своих собственных работах. Но по каким критериям, и по какому праву он сможет судить других? Просто он боится взять на себя тяжкую ношу ответственности.
Проблема отбора особенно важна для фотографа в силу специфики его работы. Никому не дано знать свой смертный час, но помнить о смерти бывает полезно. Говорят же — выходя из дома утром, надевай чистое белье, ибо не знаешь ты, где окажешься вечером — на больничной койке или на столе в морге. Так вот, весь мой архив, все неудачи, подходы, пробы — это и есть мое грязное белье. И никто не должен его видеть. А, тем более что уж совсем непозволительно — выдавать за чистое.
Продолжение по ссылке.....

www.masterfoto.info

www.forum.inspider.ru