Андрей Гринин

переношу сюда заметку, слегка отредактированную (стилистическая ретушь, не затрагивающая сути) которой лет тридцать; написал в силу привычки обдумывать каверзные вопросы "на письме"
тогда еще не было ни компьютеров, ни интернета (во всяком случае у нас), ни, тем более, цифровой фотографии
но я и сейчас могу подписаться под каждым словом


***

Японская поэзия т.с. экологична—с этого тезиса удобно начинать разговор о ней. Судзуки, сравнивая Басё с Теннисоном, отмечает эпистемологическую агрессию европейца. Только на первый взгляд это наблюдение может показаться поверхностным. Европейская поэзия, сравнительно с восточной, действительно если не агрессивна, то всяко активна: это сильное истечение вовне духа, ищущего себе форму “по плечу”. Субъект-объектное бытие (европейская базовая интуиция) неизбежно порождает напряжение, усилие удержания себя в равновесии поставленного на-попа маятника. Вектор этого усилия обращен вспять, он, собственно, есть усилие памяти, “работа траура” по выражению Р.Барта, поиск утерянного времени как символа утраченного единства восприятия. В хокку время запечатлено настолько емко, что “утеря” попросту невозможна. Хокку это snap – снимок-миг, в котором непринужденно помещается вечность.

Что это?—

До чего же долго
Льется дождь! На голом поле
Жниво почернело

Или

Роняя лепестки
Вдруг пролил горсточку воды
Камелии цветок

И еще

Поля по-зимнему глядят.
Лишь кое-где крестьяне бродят,
Сбирая листья первых трав.

Чем не фотография?! Не надо сильно напрягать воображение, чтобы уяснить—хрестоматийное
На голой ветке
Ворон сидит одиноко
Осенний вечер
всего лишь увидено. Но как емко запечатлено! Знаменитое “Ночь. Улица. Фонарь. Аптека...” Александра Блока—из той же серии. И символистов иногда пробирает.

Усилия познающего духа, в конце-концов возвращающегося к себе же, порождают меченый знаком memento—Это Было—бесконечный нарратив, пудовую хронику его приключений A La Recherche Du Temps Perdu. Дух неразделенный в себе выпускает на свободу бабочек хокку; взмах их крыльев значит: Это Есть.

Для японца хокку это стих, форма. Европейцу уловить хокку именно как форму, как стих, по крайней мере на слух, затруднительно; ему это доступно как чистая поэзия. Возможно мы воспринимаем хокку более непосредственно, чем сами японцы.

Э.Дега говорил, что рисунок не сама форма, но винт закручивающий форму. Это можно отнести и к хокку. Европейский стих это клетка, откуда раздаются трели певчей птички. Хокку—жердочка, с которой и вороне не стыдно каркнуть что-нибудь от избытка чувств (см. восхитившее Дж.Сэлинджера хокку девяностолетнего поэта о геморрое).

Все это значит, что хокку есть некий манифест фотографии, или парадигма, появившаяся за два века до нее, и совсем не в том месте, где уже был почти готов для нее технологический фундамент. Все великие игрушки изобрели китайцы—кроме фотографии, которую, в виде хокку, открыли японцы.