Андрей Гринин

Полторы тысячи просмотров за неделю. Высказались из них 15 человек - на три порядка меньше. Из этих полутора десятков только 5-6 однозначно высокоморальных субъектов осудили меня, и добавили к доброму пожеланию мне сгинуть в общей могиле еще несколько не менее добрых ("упырь" и "ублюдок" заодно с общей могилой слегка поблекли на фоне сожалений о невозможности поместить меня в сумасшедший дом, и применить ко мне методы советской карательной психиатрии). Вычитаем еще почти столько же им сочувствующих, однако скромных в выражении собственного негодования, сильно этой скромностью обескровленного. Остаются трое высказавшихся дипломатично, но все-таки с поддержкой моей позиции, включая сюда одного отважившегося на сильный жест прямой солидарности. Ни один из тех, кого я призвал к ответу, на него не отважился (оне в отпуске видать).
Я ставлю себя на место стороннего наблюдателя, одного из тех полутора тысяч, которые не встряли. Пожалуй, я бы тоже не стал вмешиваться. Причем, независимо от того, на чьей стороне оказался бы. Лезть в драку с одержимыми высоким гневом шестнадцатыми подползающими? Оспаривать того, кто всего лишь задал несколько щекотливых вопросов - и не тебе? И то и то - во имя чего? Кого-то отмазать, а кого-то осудить? Если я не глуп, и просек ситуацию, то увижу, что мое вмешательство в любом случае может скорее навредить тому, кому я симпатизирую, чем выручить.
Slave исключение - он не сторонний наблюдатель. Он сам назвал себя моим другом, и на деле доказал, что это так. Его ничто к этому не обязывало - так же как меня ничто не обязывало высказаться о смерти молодого фоторепортера. Так же как ничто не обязывало к праведному гневу тех, кто его проявил в отношении меня. Все это акты свободного выбора.
У одних он такой - у других этакий.
Еще один факт - исторический. После того, как Сергея Эйзенштейна "проработали" на общем собрании "Мосфильма" в 1936 году за "формализм", он до конца дней своих считал личными друзьями тех, кто тогда промолчал. Я не Сергей Эйзенштейн, сейчас не 36-й год, и я не знаю почти никого из тех, кто промолчал тут. Но почему-то испытываю к ним - за иcключением пары трусов, имена которых я уже назвал - вполне искреннее расположение.
И это тоже факт.