Каждый предмет достоин объяснения
Выставка художника-фотографа Ильи Пиганова «Том первый».
Переплет арматуры, похожий на орнамент старинных ювелирных изделий, узоры кожаных переплетов XVIII века, старые фотокарточки, рваные джинсы, тонкие куски тронутого гнилью мяса, ангелочки Рафаэля, архитектурные детали и множество других предметов и образов превращены в бесконечный орнамент. Тотальный декоративизм — вот что первое приходит в голову на выставке Ильи Пиганова. Ни одна работа не имеет названия, что превращает все творчество художника в бесконечный поток нерасчленимой и невнятной образности, изливаемой в окружающее пространство.
На ретроспективе собрано более ста работ Ильи Пиганова, выполненных в технике препарированной фотографии, представляющей собой нечто среднее между коллажем и станковой живописью. Треть выставленных работ принадлежит Волгоградскому отделению Сберегательного банка Москвы. Спонсорами выставки выступают журнал «Матадор», «Аларм-Сервис», Первый городской банк и «Офис М Плюс».
Декоративизм произведений Пиганова напоминает о восточных коврах или наборных полах, но исходящее от них мерцание, столь близкое к стихии воды и света, заставляет зрителя физиологически ощутить реальность загадочного мира. Это придает каждой из этих работ калейдоскопическое разнообразие, отмеченное удивительным единством, чуждым малейшего диссонанса.
Так как искусство со времен средневековья отказалось от ангельских сфер, то, куда бы оно ни устремилось впоследствии, хоть в открытый космос, оно все равно оставалось и остается зависимым от земного бытия. Потеря физической ощутимости этой связи, столь долгожданная и оказавшаяся, в конце концов столь мучительной, после некоторой иллюзии обретенного рая 1960-х, обрекло бедное искусство на положение Вечного Жида, бесприютно скитающегося по миру университетских сообществ, витийствующих для самоудовлетворения, и международных выставок, устраиваемых международной тусовкой для международной тусовки.
Нельзя сказать, что Пиганов, всегда считавшийся аутсайдером «современного процесса», не испытал бремени этой «жесткой» свободы. Его работы 1980-х годов полны элегантной простоты языка авангарда, унаследованного от великой революции 1960-х. Мастерски сделанные фотографии предметов напрямую апеллируют к аристократическому хулиганству свободы Марселя Дюшана. Примус ли, утюг ли, писсуар или что-нибудь другое — совершенно не имеет никакого значения. Главное — отстраненность художника, творящего собственный мир, где все эти предметы могут приобретать совсем не свойственные им значения. При этом художник совершенно не обязан ни перед кем отчитываться в том, что происходит в его мире, гордо восседая в своем божественном одиночестве и, наслаждаясь неопределенностью, мучающей зрителей, — чем же отличается ломаный утюг у них дома от ломаного утюга на выставке. Что делает один шедевром, а второй — ненужной вещью?
Тоска по определенности для многих стала мучительной. Когда прошла эйфория от обманчивого ощущения легкости парения, стало все более и более явным желание физической и физиологической весомости, с чем связывалось обретение исчезнувшей адекватности сознания. Это желание, зародившееся в 1980-е годы, теперь стало проблемой, которую приходится решать каждому художнику. Большинство пытается решить ее традиционным способом осознания причастности к национальному единству, часто весьма примитивно трактуя его на уровне политических манифестаций, вроде питерского авангарда, бросившегося в объятия лимоновской партии. Но в основном можно говорить о двух ведущих сегодняшних попытках обрести утраченные связи искусства с человечеством, которые помогли бы ему вырваться из «жестоких» границ его псевдосвободы, обозначенных «Писсуаром» Дюшана и «Черным квадратом» Малевича. С одной стороны, это все более явное интегрирование искусства в область масскультуры, когда оно перестало использовать ее как материал для того, чтобы доказать в очередной раз свою избранность, как это было в поп-арте, а наоборот, предоставило себя полностью в ее распоряжение, тем самым ассимилируя масскультуру, само полностью растворилось в ней. С 1970-х эта тенденция получила название постмодернизма, и самым ярким примером изобразительного ряда, ее иллюстрирующего, стало творчество Дерека Джармена, осознанно спутавшего видеоклип, философию, традицию, современность, прошлое, будущее, высокое, низкое, религиозность и заповеди политической корректности. Вторая тенденция была раньше всех сформулирована Питером Гринуэем, устроившим выставку в Роттердаме под названием Physical self («Физическое Я»), где он настаивал на самоидентификации искусства с человеком, на возвращении искусству физиологического бытия, что единственно может спасти его от той отстраненности, приводящей к ненужности, которой оно добилось за последнее время. Грандиозное зрелище, устроенное Жаном Клером на последней Венецианской биеннале, стало убедительной манифестацией, доказывающей реальность именно такого решения проблемы реинкарнации искусства.
В работах Ильи Пиганова обе эти тенденции слились с удивительной легкостью. Физически ощутимый поток, исходящий от его произведений, складывается из того, чем каждый предмет или образ, столь вроде бы произвольно выбранный художником, обладает, что легче осязать, чем объяснять. Яблоко столь же символически значительно, как и потрепанные джинсы, рафаэлевская Форнарина близка к порнографическим карточкам начала века. Столь святотатственное смешение напоминает о великом искусстве видеоклипа и потоке образности Джерлина. Однако героический пафос, столь свойственный Джерлину, оказывается снятым, и клиповое мельтешенье затягивается тонкой пленкой прозрачной бумаги, напоминающей о слое лака на картинах старых мастеров. Эта концепция тончайшей, почти незаметной оболочки, присутствующей на всех последних работах Пиганова, абсолютно адекватна сознанию автора, с прихотливой и нежной непосредственностью объединяющего вещи, кажущиеся несовместимыми.
Элегантно-эфемерное искусство Ильи Пиганова идеально втекает в пространство интерьера. Надо отдать должное хорошему чутью столичных банков, оценивших это его достоинство. В постоянном желании нравиться, в безоблачно-детском требовании постоянного наслаждения, бесконечной игры и радости чувствуется желание Ильи Пиганова самоидентифицироваться с Рафаэлем Санти. Что ж, в единстве душ любимого художника римских банкиров и современного любимца светских клубов хотелось бы различить черты грядущего Золотого века папы Льва X, а то, что новый Рафаэль несколько походит на персонаж из фильма Боровчика, снимающего костюмированные гэги на тему XVI века, не столь уж и важно — кто из нас без греха, пусть первый бросит в него камень.
Аркадий Ипполитов.
