Соцсети заполонила вирусная ссылка. Этой ссылкой стали
делиться даже те, кто к фотографии не имеет никакого отношения — ссылка
на историю Вивьен Мaйер, доселе никому не известной американской фотографини.
Очень порадовала фраза :"Все чаще слышу от фотографов: «Снимаю на цифру, потому что не могу себе позволить пленку»." Я тоже часто слышу фразу: "Для себя снимаю на пленку". Что это: очередная химера, подсознательное стремление к непредсказуемости или все же есть разница между химическим и математическим фотографированием.
А Вивьен нечего сочувствовать: она прожила жизнь, как считала нужным - это самый большой успех.
дмитрий пешков (Участник заблокирован Администрацией)
Прекрасные фотографии, полные смысла. Сняты профессионалом с большой буквы. И статья тоже очень хорошая. Да, такие мастера конечно должны быть признаны при жизни, но лавры обычно срывают менее талантливые, более изворотливые. Парадокс.
Ирина, вы говорите об этой истории так, словно мы можем выбирать, что брать за образец, а что нет. Но ведь это неправда. Признание мы не выбираем.
Наш выбор лежит в другой плоскости - быть честными с собой. Он очень труден, но иного нет. Каждый выбор в жизни оплачивается некой ценой. И мы выбираем, платить её или нет. А признание - совсем другая история.
Вот и персонаж притчи из Кафкианского «Процесса» не подозревал о том, что все в его руках.
«У врат Закона стоял привратник. Пришёл к привратнику поселянин и попросил пропустить его к Закону. Но привратник сказал, что в настоящую минуту он пропустить его не может. И подумал посетитель и вновь спросил, может ли он войти туда впоследствии?
— Возможно, — ответил привратник, — но сейчас войти нельзя.
Однако врата Закона, как всегда, открыты, а привратник стоял в стороне, и проситель, наклонившись, постарался заглянуть в недра Закона. Увидев это, привратник засмеялся и сказал:
— Если тебе так не терпится, попытайся войти, не слушай моего запрета. Но знай: могущество моё велико. А ведь я только самый ничтожный из стражей. Там, от покоя к покою, стоят привратники, один могущественнее другого. Уже третий из них внушал мне невыносимый страх.
Не ожидал таких препон поселянин: «Ведь доступ к Закону должен быть открыт для всех в любой час», — подумал он. Но тут он пристальнее взглянул на привратника, на его тяжёлую шубу, на острый горбатый нос, на длинную жидкую чёрную монгольскую бороду и решил, что лучше подождать, пока не разрешат войти.
Привратник подал ему скамеечку и позволил присесть в стороне, у входа. И сидел он там день за днём и год за годом. Непрестанно добивался он, чтобы его впустили, и докучал привратнику этими просьбами. Иногда привратник допрашивал его, выпытывал, откуда он родом и многое другое, но вопросы задавал безучастно, как важный господин, и под конец непрестанно повторял, что пропустить его он ещё не может.
Много добра взял с собой в дорогу поселянин, и всё, даже самое ценное, он отдавал, чтобы подкупить привратника. А тот всё принимал, но при этом говорил:
— Беру, чтобы ты не думал, будто ты что-то упустил.
Шли года, внимание просителя неотступно было приковано к привратнику. Он забыл, что есть ещё другие стражи, и ему казалось, что только этот, первый, преграждает ему доступ к Закону. В первые годы он громко проклинал эту свою неудачу, а потом пришла старость и он только ворчал про себя.
Наконец он впал в детство, и, оттого что он столько лет изучал привратника и знал каждую блоху в его меховом воротнике, он молил даже этих блох помочь ему уговорить привратника. Уже померк свет в его глазах, и он не понимал, потемнело ли всё вокруг, или его обманывало зрение. Но теперь, во тьме, он увидел, что неугасимый свет струится из врат Закона.
И вот жизнь его подошла к концу. Перед смертью всё, что он испытал за долгие годы, свелось в его мыслях к одному вопросу — этот вопрос он ещё ни разу не задавал привратнику. Он подозвал его кивком — окоченевшее тело уже не повиновалось ему, подняться он не мог. И привратнику пришлось низко наклониться — теперь по сравнению с ним проситель стал совсем ничтожного роста.
— Что тебе ещё нужно узнать? — спросил привратник. — Ненасытный ты человек!
— Ведь все люди стремятся к Закону, — сказал тот, — как же случилось, что за все эти долгие годы никто, кроме меня, не требовал, чтобы его пропустили?
И привратник, видя, что поселянин уже совсем отходит, закричал изо всех сил, чтобы тот ещё успел услыхать ответ:
— Никому сюда входа нет, эти врата были предназначены для тебя одного! Теперь пойду и запру их.»
Мир больше страдает от переизбытка культурных ценностей нежели от их недостатка. Попробуйте просто вместить то что было создано до 19 века, до Второй мировой, и уже голова идет кругом и приходится забывать Софокла и Гомера ради Шолохова или Горького. Нет никакой трагедии в том что мир не узнает о тысяче-другой новинок. Ту сумму эстетического наслаждения что несут одни произведения искусства, можно получить от других.
Участвовать в обсуждении могут только авторизованные пользователи. Войти
или использовать для авторизации аккаунт
ВниманиеВниманию зарегистрированных участников Nonstop Photos!
Во избежание создания аккаунта-клона, следите за тем, чтобы ваш социальный аккаунт имел тот же email, что и Nonstop-аккаунт.
Случайно созданный аккаунт-клон будет удален.
А Вивьен нечего сочувствовать: она прожила жизнь, как считала нужным - это самый большой успех.
Наш выбор лежит в другой плоскости - быть честными с собой. Он очень труден, но иного нет. Каждый выбор в жизни оплачивается некой ценой. И мы выбираем, платить её или нет. А признание - совсем другая история.
«У врат Закона стоял привратник. Пришёл к привратнику поселянин и попросил пропустить его к Закону. Но привратник сказал, что в настоящую минуту он пропустить его не может. И подумал посетитель и вновь спросил, может ли он войти туда впоследствии?
— Возможно, — ответил привратник, — но сейчас войти нельзя.
Однако врата Закона, как всегда, открыты, а привратник стоял в стороне, и проситель, наклонившись, постарался заглянуть в недра Закона. Увидев это, привратник засмеялся и сказал:
— Если тебе так не терпится, попытайся войти, не слушай моего запрета. Но знай: могущество моё велико. А ведь я только самый ничтожный из стражей. Там, от покоя к покою, стоят привратники, один могущественнее другого. Уже третий из них внушал мне невыносимый страх.
Не ожидал таких препон поселянин: «Ведь доступ к Закону должен быть открыт для всех в любой час», — подумал он. Но тут он пристальнее взглянул на привратника, на его тяжёлую шубу, на острый горбатый нос, на длинную жидкую чёрную монгольскую бороду и решил, что лучше подождать, пока не разрешат войти.
Привратник подал ему скамеечку и позволил присесть в стороне, у входа. И сидел он там день за днём и год за годом. Непрестанно добивался он, чтобы его впустили, и докучал привратнику этими просьбами. Иногда привратник допрашивал его, выпытывал, откуда он родом и многое другое, но вопросы задавал безучастно, как важный господин, и под конец непрестанно повторял, что пропустить его он ещё не может.
Много добра взял с собой в дорогу поселянин, и всё, даже самое ценное, он отдавал, чтобы подкупить привратника. А тот всё принимал, но при этом говорил:
— Беру, чтобы ты не думал, будто ты что-то упустил.
Шли года, внимание просителя неотступно было приковано к привратнику. Он забыл, что есть ещё другие стражи, и ему казалось, что только этот, первый, преграждает ему доступ к Закону. В первые годы он громко проклинал эту свою неудачу, а потом пришла старость и он только ворчал про себя.
Наконец он впал в детство, и, оттого что он столько лет изучал привратника и знал каждую блоху в его меховом воротнике, он молил даже этих блох помочь ему уговорить привратника. Уже померк свет в его глазах, и он не понимал, потемнело ли всё вокруг, или его обманывало зрение. Но теперь, во тьме, он увидел, что неугасимый свет струится из врат Закона.
И вот жизнь его подошла к концу. Перед смертью всё, что он испытал за долгие годы, свелось в его мыслях к одному вопросу — этот вопрос он ещё ни разу не задавал привратнику. Он подозвал его кивком — окоченевшее тело уже не повиновалось ему, подняться он не мог. И привратнику пришлось низко наклониться — теперь по сравнению с ним проситель стал совсем ничтожного роста.
— Что тебе ещё нужно узнать? — спросил привратник. — Ненасытный ты человек!
— Ведь все люди стремятся к Закону, — сказал тот, — как же случилось, что за все эти долгие годы никто, кроме меня, не требовал, чтобы его пропустили?
И привратник, видя, что поселянин уже совсем отходит, закричал изо всех сил, чтобы тот ещё успел услыхать ответ:
— Никому сюда входа нет, эти врата были предназначены для тебя одного! Теперь пойду и запру их.»